Анастасия (сборник) - Александр Бушков

— Но я–то? — спросил Майон. — Я–то что могу?

— Каждый берет на себя часть ноши, — сказала Афина. — Наша забота Олимп. А твоей будет — открывать людям истину. Внушать им, что боги вовсе не руководят каждым вашим поступком, каждым событием, каждым словом. Чем меньше человек будет полагаться на богов, тем лучше и для него, и для нас: вы не превратите себя в рабов, а мы не станем самоуверенными, ослепленными гордыней повелителями.

— Говорят, так считал и Прометей?

— Да, — сказала Афина. — И наша беда и вечный позор — в том, что мы его не поняли тогда, не поддержали. Остается только надеяться, что на сей раз мы не оплошаем. А что касается тебя… Ты должен создать правдивую историю Троянской войны. Разрушить все вымыслы — будто в этой войне принимали участие боги, будто с их одобрения Дельфийский оракул предсказал Нестору и Агамемнону успех, что все началось из–за похищения Елены, будто оно было похищение.

— Я говорил о Елене с Тезеем, — сказал Майон. — И уже тогда у меня мелькнула мысль, что Елена могла просто–напросто сбежать с Парисом, но ахейцы посчитали, что…

Посейдон расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову, смех был горьким, а потом Майону стало ясно, что и не смех это вовсе, а одна похожая на трескучий лай безудержная горечь, и кони забеспокоились, забили ногами, осыпая стоящих тучей брызг. Посейдон прикрикнул, и они успокоились.

— Ты все еще стараешься считать людей лучше, чем они того стоят, мягко сказала Афина. — Согласен, что Елена сбежала сама, но продолжаешь верить, что ахейцы не разобрались в случившемся и сгоряча бросились в погоню. Ничего подобного, никаких трагических случайностей. Флот и войско были уже наготове, если бы Парис заколебался, промедлил, наверное, Агамемнон с Менелаем сами затолкали бы его с Еленой на корабль и отправили в Трою…

— Но в это невозможно поверить, — сказал Майон. — Чтобы…

— Чтобы Елену своими руками отдали Парису ее муж Менелай и муж сестры Агамемнон? Невозможно, когда речь идет об обычных людях и простых человеческих чувствах, Майон. А здесь были два царя, одержимые мыслью уничтожить и разграбить Трою, к тому же за их спинами стоял десяток правителей других государств, увлеченных теми же целями. Может быть, Менелаю не так уж и хотелось, но кто его спрашивал? Трою несколько раз пытались спровоцировать на войну, но она не попалась на удочку и не начинала первой, так что, как видишь, здесь нет героев. Вернее, есть только один — Приам, который изо всех сил пытался отвести войну от своей Трои, даже оставил безнаказанным похищение ахейцами своей дочери — одну из провокаций.

Майон верил — нельзя было им не верить, не потому, что они были богами, верил потому, что они с беспощадной строгостью относились, в первую очередь, к самим себе, отвергали попытки предстать в наиболее выгодном свете. Они не щадили себя, а меж тем промолчи — сохранили бы прежний романтический ореол вдохновителей и участников великой и справедливой Троянской войны.

— Ну, что же ты? — спросила Афина. — Или уверен, что теперь рушится мир?

— Нет, — ответил Майон решительно и зло. — Это лишь означает, что рушится одна из красивых сказок. И не более. Главными законами человечества остаются добро и истина. А подвиги… Их хватает неподдельных.

— А твой труд о Троянской войне? Который мог бы принести тебе славу?

— У меня будет труд о Троянской войне, — сказал Майон. — Пускай и не тот, на который я рассчитывал.

— Право слово, он нам подходит, сестра, — сказал Посейдон. — Пусть делает свое дело, а мы будем готовить наше. Может быть, ему с Прометеем посоветоваться? Прометей может знать что–нибудь о рукописи Архилоха.

— Правильно, — сказала Афина. — Майон, ты завтра же, вернее, уже сегодня отправишься в Микены, к Прометею.

Майон слишком устал, чтобы удивляться. Он просто спросил:

— Разве Прометей в Микенах?

— А ты поверил, что он после освобождения стал отшельником и удалился в горы? Ничего подобного. Он не вернулся на Олимп, это правда, но он и до своего заключения почти не бывал на Олимпе. Он любил вас, как же он мог от вас уйти?

Кони вновь забеспокоились, взметая пену, с моря налетел прохладный ветер, и мир показался Майону колышущимся, зыбким. Пожалуй, так оно и было — мир был слишком молод, многое еще не успело оформиться, и нужно было постараться, чтобы вся накипь унеслась вместе с утренним ветром и никогда не вернулась назад.

Квадрига Посейдона рванула с места, бледное облако повернуло к светлеющему горизонту, и из сотен бликов вновь собралась лунная дорожка. Афины уже не было, вдали затихал печальный крик совы. Майон побрел вдоль берега.

Эант, вспомнил он. И сотни других юных глаз, сотни юных умов, чистых, бескомпромиссных, не научившихся еще различать полутона, оттенки и сложности. Для них это может стать ударом, жестоким разочарованием в красоте, в подвигах, вызвать недоверие и неприязнь ко всему миру взрослых вообще, заставить подвергнуть сомнению абсолютно все. «Ну, для чего тогда существуем мы? — подумал он. — И для чего тогда существует человеческий ум? Никак нельзя спрятать от них эту историю, убоявшись за их неокрепшие умы. Мы должны в них верить, и все вместе мы должны верить в высшие ценности».

Он остановился — перед ним был старый корабль, выглядевший теперь нелепым памятником былой подлости. Охваченный внезапно нахлынувшим бешенством, Майон ударил кулаком в борт, и еще раз, и еще. Доски треснули, взлетела туча защекотавшей ноздри трухи, но одному человеку было бы не под силу разнести эту развалину, и Майон остановился, остывая. Со стыдом он вспомнил их с Нидой вечера, проведенные у этого выпуклого борта, свой собственный щенячий лепет о героях с берегов Скамандра, о роковой красавице Елене. Но, в конце концов, это непоправимо — это ушло, как уходит детство…

8. СОБЫТИЯ ПРИШПОРЕНЫ

Гилл давно уже понял свою главную ошибку: он до сих пор представлял себе течение времени чрезвычайно похожим на поле — колос этого лета срезан, зерно перемолото, стерня сгнила и исчезла бесследно, и колос, что взойдет после следующего сева, не содержит и крохотной частицы своего предшественника. Он абсолютно не взял в расчет, что колос рождается из зерна, хранящего память прошлого.

Ему казалось, что мир возник с его рождением, мужает с его мужанием, а это было неправильно, прошлое и не думало умирать. Все теперь зависит от Майона, неизвестно где скитавшегося.

— Ты думаешь не обо мне, — сказала Лаис.

Гилл протянул руку и коснулся ее тяжелых волос. Наверняка она его любила. И наверняка не понимала: он не мог посвятить ее в свои дела, ничего не мог рассказать, а без этого бесполезно было думать о понимании.