Женщины - Чарльз Буковски

– Я знала, что когда-нибудь вас встречу, – сказала она.

Я снова поцеловал ее, на сей раз с некоторой жестокостью. Головой она почувствовала мой хрен.

– Эй! – воскликнула она.

– Это ерунда, – ответил я.

– Черта с два, – сказала она, – что ты хочешь сделать?

– Не знаю…

– Зато я знаю.

Валенсия встала и ушла в ванную. Вышла она уже голой. Залезла под простыню. Я выпил еще стаканчик. Потом разделся и забрался в постель. Стянул с нее простыню. Что за громадные груди. Она наполовину из грудей состояла. Я сжал одну рукой – потверже, как только мог – и пососал сосок. Тот не отвердел. Я перешел к другой и тоже пососал. Никакой реакции. Я поколыхал ее груди туда и сюда. Засунул между них хуй. Соски оставались мягкими. Сунулся было хуем ей в рот, но она отвернулась. Я уже подумал, не прижечь ли ей задницу сигаретой. Какая масса плоти. Изношенная, стоптанная потаскуха с улицы. Обычно бляди меня зажигали. Хер мой был тверд, но духа в нем не наблюдалось.

– Ты еврейка? – спросил я.

– Нет.

– Ты похожа на еврейку.

– Я не еврейка.

– Ты живешь в Фэрфаксе, правда?

– Да.

– А твои родители – евреи?

– Слушай, чего ты заладил – евреи да евреи?

– Не обижайся. У меня лучшие друзья – евреи. Я снова потелепал ей груди.

– Ты, кажется, боишься, – сказала Валенсия. – Ты, кажется, зажат.

Я помахал хуем у нее перед носом.

– Вот это похоже на страх?

– Ужас какой. Откуда у тебя взялись такие толстые вены?

– А мне нравятся.

Я схватил ее за волосы, прижал головой к стене и всосался ей в зубы, глядя прямо в глаза. После этого начал играть ее пиздой. Долго она собиралась с мыслями. Потом начала раскрываться, и я засунул в нее палец. Нащупал клитор и стал его разрабатывать. Затем оседлал. Мой хуй был внутри нее. Мы в самом деле еблись. У меня не было никакого желания ее ублажать. Хватка у Валенсии была ничего. Я забрался в нее довольно далеко, но она, похоже, не реагировала. Плевать. Я качал и качал. Еще одна поебка. Научно-исследовательская. Не чувствуется, будто вторгаешься куда-то. Нищета и невежество порождают собственную истину. Она моя. Мы – два животных в лесу, и я ее убиваю. Она уже подступала. Я поцеловал ее – и губы ее наконец открылись. Я закопался еще глубже. Голубые стены смотрели на нас. Валенсия начала слегка постанывать. Это меня подстегнуло.

Когда она вышла из ванной, я уже оделся. На столе стояли два стакана. Мы из них медленно тянули.

– А почему ты живешь в районе Фэрфакса? – спросил я.

– Мне там нравится.

– Отвезти тебя домой?

– Если тебе не трудно.

Она жила в двух кварталах к востоку от Фэрфакса.

– Вон мой дом, – показала она, – с летней дверью.

– Милое местечко.

– Он и есть милый. Не хочешь зайти на минутку?

– А есть чего-нибудь выпить?

– Ты херес можешь?

– Конечно…

Мы вошли. На полу валялись полотенца. Проходя, она пнула их под кушетку. Затем появилась с хересом. Очень дешевое пойло.

– Где у тебя ванная? – спросил я.

Я нажал на слив, чтоб не было слышно, и вытравил херес наружу. Смыл еще раз и вышел.

– Еще налить?

– Конечно.

– Дети приходили, – сказала она, – поэтому в доме такой бардак.

– У тебя есть дети?

– Да, но о них Сэм заботится. Я допил.

– Ну, ладно, слушай, спасибо за выпивку. Мне пора двигать.

– Ладно, мой номер у тебя есть.

– Точно.

Валенсия проводила меня до летней двери. Там мы поцеловались. Затем я дошел до «фольксвагена», влез в него и отъехал. Завернул за угол, остановился прямо посреди дороги, открыл дверцу и выблевал второй стакан.

98

Раз в три или четыре дня я виделся с Сарой – либо у нее, либо у меня. Мы спали вместе, но секса не было. Подбирались близко, но никогда не приступали всерьез. Заповеди Драйера Бабы блюлись крепко.

Мы решили провести праздники вместе у меня – и Рождество, и Новый год.

Сара подъехала на своем фургоне 24-го около полудня. Я посмотрел, как она паркуется, потом вышел навстречу. К крыше фургона были привязаны доски. Подарок на Рождество: она собиралась построить мне кровать. Моя нынешняя – чистое издевательство: просто коробка с пружинами, а из матраса кишки торчат. К тому же Сара привезла натуральную индюшку плюс гарниры. Я заплачу за них и за белое вино. И еще для нас обоих были маленькие подарки.

Мы внесли в дом доски, индюшку и прочую фигню. Я выставил наружу кроватную раму, матрас с изголовьем и положил на них табличку: «Бесплатно». Первым ушло изголовье, рама с пружинами – второй, и в конце концов кто-то забрал матрас. У нас бедный район.

Я видел кровать Сары, спал на ней, и мне понравилось. Я никогда не любил усредненных матрасов – по крайней мере, из тех, что мог себе позволить. Больше половины жизни я провел в постелях, более приспособленных для дождевых червей.

Сара сама себе сделала кровать и теперь собиралась построить еще одну такую же для меня. Крепкая деревянная платформа, на 7 ножках четыре-на-четыре (седьмая прямо посередине), а сверху – слой твердой 4-дюймовой пенорезины. Нормальные у Сары инженерные замыслы. Я держал доски, а она забивала гвозди. Недурно она с молотком управляется. Весу-то всего 105 фунтов, а гвоздь забить может. Отличная получится кровать.

Много времени это у Сары не отняло. Затем мы ее испытали – несексуально, – а Драйер Баба улыбался нам с небес.

Мы поехали искать новогоднюю елку. Мне-то елку не сильно хотелось (для меня и в детстве Рождество не было счастливым), и, когда мы обнаружили, что все площадки пусты, я не очень расстроился. А Сара на обратном пути была несчастна. Но стоило прийти домой и пропустить по нескольку стаканчиков белого вина, как она воспрянула духом и принялась везде развешивать рождественские украшения, гирлянды и мишуру – кое-что мне прямо на голову.

Я читал, что в Сочельник и на Рождество люди совершают больше самоубийств, чем в другие времена года. Такой себе день рождения Христа – либо вовсе никакой.

От музыки по радио тошнило, от телевизора становилось еще хуже, и мы его выключили, и Сара позвонила матери в Мэн. Я тоже с мамой поговорил, и мама оказалась вовсе не дурна.

– Сначала, – призналась Сара, – я думала познакомить вас с мамой, но она старше тебя.

– Не стоит.

– У нее были славные ножки.

– Говорю же – не стоит.

– У тебя предубеждение против старости?

– Да, за исключением своей.

– Ты ведешь себя, как кинозвезда. У тебя всегда были женщины на двадцать или тридцать лет моложе?

– Когда мне было двадцать – нет.

– Тогда ладно. У тебя бывали женщины старше – то есть так, чтобы с ними жить?

– Да, когда мне было двадцать пять, я жил с тридцатипятилетней.

– И как?

– Ужасно. Я влюбился.

– А что ужасного?

– Она заставляла меня ходить в колледж.

– И это ужасно?

– Не в тот колледж, о котором ты думаешь. Она там была всеми преподами сразу, а я – всем студенчеством.

– Что с нею стало?

– Я ее похоронил.

– С почестями? Ты ее убил сам?

– Ее кир убил.

– Веселого Рождества.

– Еще бы. Расскажи мне о своих.

– Я пас.

– Слишком много?

– Слишком много, однако слишком мало.

Тридцать или 40 минут спустя в дверь постучали. Сара встала и открыла. Вошла секс-бомба. В самый что ни на есть канун Рождества. Я понятия не имел, кто она такая. В обтягивающем черном прикиде, а огромные груди ее, казалось, вот-вот вырвутся из лифа платья на волю. Величественно. Я никогда не видел таких грудей, эдак вот оформленных, – разве что в кино.

– Привет, Хэнк!

Она меня знала.

– Я Эди. Мы познакомились у Бобби как-то ночью.

– Да?

– Ты что, слишком пьян был и не помнишь?

– Здорово, Эди. Это Сара.

– Я Бобби искала. Подумала, может, он у тебя.

– Сядь выпей с нами.

Эди села в кресло справа от меня, очень близко. Ей было лет 25. Она зажгла сигарету и отхлебнула из стакана. Каждый раз, когда она перегибалась над кофейным столиком, я был уверен, что это произойдет, я был уверен, что эти груди выскочат. И боялся того, что могу сделать, если они выскочат. Бес его знает. Я никогда не был человеком грудей, я всегда был человеком ног. Но Эди и впрямь знала, как это делать. Я боялся и искоса поглядывал на ее груди, толком не понимая, чего мне хочется – чтоб они выпрыгнули или чтоб остались.

– Ты знаком с Мэнни, – сказала она мне. – Ну, у Бобби, помнишь?

– Ага.

– Мне пришлось дать ему под зад коленом. Слишком, блядь, ревнивый был. Даже нанял частного мудака за мной шпионить! Нет, ты представь! Просто мешок с говном!

– Ага.

– Ненавижу мужиков-попрошаек! Ненавижу лизоблюдов!