Как птица Гаруда - Михаил Анчаров

Но никто еще не выражал желания повторить во сне кошмар. И наоборот — в жизни полное повторение вчерашнего счастливого свидания не выглядит таким же сегодня. Так как в жизни оно требует развития. Счастливое же свидание, пережитое во сне, человек хотел бы пережить каждую ночь и мечтает, чтобы сон не изменился.

В чем же тут дело? Не перебивай меня!

Кошмар, опасность во сне — это образ абсолютной опасности, не оставляющей надежд. А опасность, пережитая в жизни, оставляет надежду выпутаться. Поэтому можно рискнуть другой раз и закалять мужество.

Счастливый сон — это образ абсолютного счастья, без нужды в поправках. Счастливое же событие в жизни зависит от обстоятельств неповторимых, и чтобы добиться прежнего эффекта, приходится на них влиять, отвлекаться, и радость блекнет.

А потому мало того, что сон всегда новинка, — он новинка навсегда.

Я не мистик, — сказал Гошка. — Я материалист. Что такое сон, я не знаю. Но из всего, что я знаю на свете, образ больше всего похож на сон. Образ в искусстве — это забегание вперед, приманка к результату или предостережение, т. е. стимул развития.

И художник, переполненный образами, жаждет воплотить их, превратить в плоть, т. е. из образа сделать его подобие…

И голос его затих, и что-то стало торжественно распрямляться в душе у Зотова.

«А правда, — думал Зотов, — только и слышишь о сражении веры и разума». А ему вспомнились вещие слова деда, что людское сознание зародилось на стыке сна и яви и отделило человека от зверя, и человек не знал, как быть — отбросить или прислушаться. И может быть, сама способность мыслить и есть попытка в этом разобраться.

Ночь стояла над городом. Машин поубавилось. И вроде даже свет сэкономили. В окнах, что ли? И только к памятнику Пушкину нет — нет да и подходили девочки и клали к подножию цветочки в надежде, что у них что-нибудь сбудется.

В 1973 году состоялось чудо святого Макария Калязинского, совершенное вовремя.

На то оно и чудо.

В этом году решили справить полувековой юбилей капустного подкидыша Витьки Громобоева и его однолетков.

Но когда собрались гости, то оказалось, что именинников-то и нет. А когда почтальон принес бандероль, все поняли, что это ихние штучки, и дожидаться не стали, а сели за стол. Потому что всем громобоевским однолеткам было по восемнадцати, когда началась война. А пришли они или не пришли — это уж как вышло, и когда деду справляли юбилей, Пустырь справлял юбилей поколению.

Раскрыли бандероль, там оказалась книга Зимина А. А. «Россия на пороге нового времени». Изд. «Мысль», 1972. На обертке написано: «Сенсация!» — а от Сапожникова имелась на нужной странице закладка о Макарии Калязинском.

Открыли страницу и прочли, что все у них там, в Калязине, началось с незначительного факта. Купец Михаил задумал построить новый каменный собор в Калязинском монастыре вместо деревянного. И при сооружении фундамента они обнаружили мощи основателя монастыря Макария. Для проверки туда едет чудовский архимандрит Иона. И в 1523 году церковный собор признает мощи нетленными и чудотворными.

И выходило, что Витькины одногодки отмечают не только свой полувековой юбилей, но что их рождение приходилось на четырехсотлетний юбилей Макария Калязинского. Сейчас — 450 лет со дня его признания чудотворным!

Однако сенсация была не только в этом совпадении юбилеев, а в том, что, согласно книге, Макарии Калязинский был первый на Руси чудотворец. Первый!

Святые были и до него, а чудотворцев не было. Вот так. Видно, разные это дела. И выходило, что все чудотворцы на Руси начались с заштатного города Калязина.

Зотов только кряхтел.

Эх, чудотворцы 1923 года рождения!

Все ушли. А Зотов с Анкаголиком остались покалякать о том о сем.

А теперь переходим к описанию чуда.

…Слушайте! Слушайте!..

Санька и Жанна давно заметили, что ихний Серега прилип к Анкаголику, и это их, конечно, волновало. Однако Серега-второй не поддавался. Поэтому, когда раздался звонок, стало ясно — вернулся Серега.

Анкаголик и Серега-второй сели на диван, лица у обоих были хмурые, и они не смотрели друг на друга.

— Нам не велят дружить, — сказал Серега.

— Ага… Это ничего, — ответил Анкаголик.

— Как же ничего?… Я же вижу, ты страдаешь.

— Да ну! — небрежно сказал Анкаголик, глядя в сторону. — Делов-то.

— Я тоже страдаю, — сказал Серега.

— Ну и зря… — радостно сказал Анкаголик, ухмыльнулся своей нержавеющей улыбкой и, оглядев Серегу, спросил: — Ну да?

Зотов делал вид, что безумно увлечен сводкой погоды.

— В страданиях немеет человек, мне ж дал господь сказать, как я страдаю, — сообщил Серега и добавил правдиво: — Это я прочел!

— Читаешь что попало, — радостно сказал Анкаголик.

— А ты бы не мог бросить пить? — нерешительно и с робостью спросил Серега. — И у них бы тогда не осталось аргументов?…

— Чего не осталось?

— Ну… — затруднился Серега, подыскивая слово на другом языке. — Ну им бы тогда крыть нечем.

— А-а…

— Ты бы не смог бросить пить?

— Делов-то… — так же небрежно ответил Анкаголик.

Зотов сгорал от ревности. Он присутствовал при великом событии, которое происходило буднично, потому что это чудо было под силу только этим двоим.

— Ну, я им сейчас скажу… Они у меня услышат… — забормотал Серега и снял телефонную трубку. — Они там все собрались и ждут… Это они мне велели вернуться и сказать, что не велят… Понимаешь, они уселись дома и ждут.

Диск отжужжал положенное, трубка отгудела.

— Але… Это я… Ну все в порядке, — надменно сказал Серега. — Нет, вы не поняли… Он бросит пить… Я снимаю ваш последний аргумент…

Это говорил зотовский праправнук из четвертого класса средней школы, акселерат.

— Что? — Он прикрыл трубку и спросил у Анкаголика, который развалился на диване и притих, как перевернутый жук: — А когда?… Они спрашивают, когда ты бросишь пить? Это они спрашивают, а не я.

— Вот только харю вымою. — Жук пошевелил лапками.

— Он бросит пить… как только вымоет… — Серега сморщился и с отвращением подобрал в трубку слово на их языке, — лицо.

Ничего не поделаешь: Зотова опять отстранили.

И ему тошно.

Не обратил на него внимания Серега, а обратил внимание на его собаку и на Анкаголика.

В ванной шелестела вода и слышалось хрюканье, сморкание, плеванье и, мы бы даже сказали, рычанье — это бессмертный Анкаголик бросал пить.

— Ну и когда же ты… — Зотов подавил вздох, — обратил на него свое просвещенное внимание?

Он спросил Серегу голосом интервьюера по телевизору, но с душевным скрипом и старался, чтобы Серега не расслышал этот ржавый скрип.

— Впервые я обратил на него внимание, — задумчиво ответил Серега, — когда все говорили, говорили, думали, думали, а он созвал всех наших ремонтировать дом. И прилетели дятлы…

И Зотов подумал на двух языках, что крыть было нечем, потому что не было аргументов. Серега был прав.

Из ванной Анкаголик вернулся в зотовском галстуке. Он причесал зотовской расческой свои мокрые волосы и сказал, что его зовут Дима.

Это Зотова потрясло.

Ну-с, далее.

Этот день был такой свирепый и такой ничтожный, что казалось, будто его ампутировали от других дней и от остальной жизни, и теперь он извивается, как оторванный хвост ящерицы, который полагает, что он все еще ящерица, и живет.

Раздался звонок в дверь, и когда он, удивленный (а он был с ней едва знаком), пригласил ее войти, Нюра сказала с неожиданным гневом:

— Пока вы тут языки чешете, эта стерва учит вашего Серегу стаканы бить!

— Никак Нюра? — спросил Зотов, глядя против света. — Смотри, не стареешь… Не пойму, какие стаканы?…

— Да живей ты, старый черт! Некогда! — крикнула она на все этажи.

Снизу забарабанили в сто кулаков, требуя отпустить лифт. Но в дверях лифта Нюра поставила сумку, и автоматические двери его не закрывались.

Потом от Люськи Зотов узнал подробности и восстановил картину.

Она шла с мальчиком из своего класса, и они встретили Серегу у кафе-модерн.

— Пошли с нами, — сказала она Сереге-второму.

— У меня денег нет, — ответил Серега.

— У меня есть, — сказал Люськин спутник.

Но Люська оглядела его и сказала:

— Вот и иди…

Он ушел. Люська всегда была на стороне Сереги-второго.

— Пошли. У меня есть, — сказала она ему.

И они отправились в кафе вдвоем. Там их углядела Болонья.

«У нас теперь возле дома — кафе-модерн, а в нем буфет, а в буфете красивая буфетчица, прозвище — Болонья. Я ее встречаю, когда иду с собакой вечером, а она с сумками ждет такси.

Квадратная фигура. Средний рост. Плащ болонья лилового цвета. Рукава подкатаны, как для схватки в партере. Платок-косынка. Красивое лицо с коротким носом и выжидательной улыбкой, нацеленной как выстрел. Ноги на ширине плеч. В руках сумки с тяжелой едой, а в глазах… знание цены всех продуктов, знание всех цен и всему цены. Она решительно, раз на века, отбросила любые мысли о возвышенном — кто же всерьез верит в эту липу? — и живет, только иногда поскуливая от непонятной тоски. Но этой мелочью можно и пренебречь. Красивая буфетчица Болонья».