Как птица Гаруда - Михаил Анчаров

— Серега, — позвал он.

И тут все услышали тишину, как будто кто-то опять молчал в телефонную трубку.

Их разыскали в коридоре. Серега-второй стоял, вжавшись в угол, куда она его загнала. Он стоял закрыв глаза, вытянув шею и — руки по швам, сжатые в крошечные кулаки, а она длиннющим языком полоскала его со щеки на щеку. Дорвалась. Видно, весь день готовилась облизать его в свое полное удовольствие.

Жанна вскрикнула.

— Они прощаются, — сказал Анкаголик.

И Серегу оставили у Зотова взаймы еще на один день.

А Павлов не велел даже говорить: «Собака захотела» — и штрафовал за это сотрудников, чтоб они сосредоточивались на рефлексах ихней химии и физиологии.

Дожили. Все живое — хочет. Теперь узнали, что это была его ошибка, Павлова, но никто ни перед кем не извинился. Я имею в виду собаку. Хотя подумаешь — собака! Когда-то давно вопрос стоял даже так: «Химические причины подвига Сократа».

Когда Серегу отмывали под краном, Анкаголик сказал Жанне:

— Не боись. Собака любую заразу слижет.

А потом родители ушли, и Зотов спросил: что было в школе?

Оказалось, все рассказывали сказки по очереди, и когда дошла очередь до Сереги, он рассказал историю пересохшей реки.

…Река пересохла и стала улицей, по берегам которой выросли городские дома.

Однако заметили: промокают дома, фундаменты, и плесень на стенах. Значит, под улицей все еще протекает река.

Реку заключили в подземные трубы, но и это до первого ливня. Потому что вращение земли дает трещины в трубах, и все время надо чинить.

Люди получили водопровод и потеряли реку.

Но вот земля тихонько вздохнула, и трубы полетели к черту.

Люди ушли искать другие берега, и посреди улицы потекла река, и на нее опустились лебеди.

И тогда вернулся первый человек, открыл ключом дверь своей квартиры на третьем этаже, насыпал крошки на подоконник, и к нему слетелись пыльные воробьи.

Через окно на капроновой веревке он опустил полиэтиленовое розовое ведро и зачерпнул воду из реки.

И тогда забился над городом, и закричал жареный петух, и клюнул в темечко каменную громаду, и город очнулся от сообразительности и наконец проснулся, потому что дорога проходит там, где под землей текут неизвестные, невидимые реки…

Зотов, видимо, задремал под эту сказку и в дреме своей кое-что сочинил сам.

— Аста ля виктория сьемпре — всегда к победе! — сказал Серега.

Ствол повело вправо.

Старуха с золотой челюстью выстрелила. Зотов очнулся.

— Где выстрел?! Где?! — прохрипел он, очнувшись.

— Где, где… У тобе на бороде, — раздраженно ответил Анкаголик. — Валяй дальше, Серега.

И Зотов понял, что его отодвинули куда-то в сторону.

«Дед, дед… Где ты? Первый раз без тебя встречаю новый десяток. Спросить некого: что есть фантазия?»

Так что же такое фантазия?

Эту жизнь прожило много людей, записал один человек, а читаете вы — то есть все происходит как в жизни, где половина того, что мы знаем, мы знаем понаслышке.

Единственная оригинальность сказанного в том, что оно вообще сказано. Обычно уважающий себя реалист божится, что все происходило, как написано.

Самое интересное, что если он художник, то он даже не врет. Он только забывает добавить, что все написанное происходило у него в мозгу.

А это существенно меняет картину.

В суде два свидетеля по-разному описывают происшествие, детей предупреждают, что Кощея Бессмертного нет, а заяц и волк нарисованные, но шустрая Кротова с родственниками по боковой линии и детьми от первого и второго брака твердо знают, какое количество жизни не вошло в книжку и насколько оставшееся правдиво.

Великие умы тысячелетиями бьются над тайной разума и фантазии, а она — знает.

Хорошо ей.

Но вот простой вопрос: что правдивей — гоголевский «Ревизор» или гоголевский «Вий»?

Ответа не знает никто.

Однажды приехала Мария и рассказала, что проделали Громобоев со своей Миногой, когда, путешествуя туризмом, заходили в их места.

У них председателем по-прежнему был Яшка Мордвин по прозвищу Колдун — за то, что угадывал погоду, и у него росло то, что у других никло. А дело простое: у него наготове резерв. Как услышит сводку, так готовит резерв ей поперек — мало ли! Прогнозы ошибаются, а председателю нельзя.

Но в это лето погода стояла сухая до ужаса. Значит, машинный рев, людской пот и коровьи слезы. Гарь стояла.

Приехали из района и смотрели на все. «Резервы давай, резервы!» — твердили безнадежно, понимая, что их нет.

— Какие резервы! — орал Яшка. — В колодцах воды полкуба! Артезиан пузыри пускает, и насосы хрюкают!

— Колдун… — пренебрежительно сказал соседний горький председатель, у которого дела шли еще хуже. — Видать, и ты с прогнозом не сладил… Одна надежда на тебя была — может, ты что подскажешь хорошее.

— Пить охота, — твердо сказала Минога.

Они с Витькой стояли среди окружающих и смотрели на разговор.

Громобоев спросил Марию: хорош ли у них председатель? Мария кивнула.

— А ты поплачь! — яростно ответил Яшка Колдун горькому соседу. — Может, дождь пойдет!

— Да пошел ты… — сказал горький председатель и, чтобы не уточнять куда, сам пошел к своим лимузинам, которые разворачивались в мареве на дрожащем от зноя шоссе.

Яшка протянул ему вслед два пальца и крикнул уничижительно:

— У-тю-тю! Поплачь! Утю-тю!

И все увидели, как из его пальцев вылетели тонкие кривляющиеся молнии и ушли в землю у самых ног уходящего.

Тот обернулся к перепуганному Яшке Колдуну, раскрыл рот, чтобы ответить. Но его заглушил небесный грохот. Над полем росла и вздымалась черная туча, в которой вихрились и вихлялись сражающиеся молнии.

— Стадо! Стадо с поля! — крикнул Громобоев.

И хлынул ливень.

А вечером того же дня под хлест дождя — в бочках, ведрах и корытах, под треск помех в телевизионных антеннах женщина, стоявшая у карты на экранах всех телевизоров, объяснила, что именно циклоны делают с антициклонами, и наоборот. И еще она сказала растерянно, что, несмотря на общую у нас сверхсухую погоду, язык ветра, дождя и молний протянулся с Атлантики, и показала на карте — куда. И все увидели, что он протянулся аккурат в ихние места, а больше никуда не протянулся.

— А при чем тут Громобоев? — вступился Зотов за Витьку.

— Он опять при этом присутствовал, — спокойно ответила Мария.

— Машенька… — сказал Зотов. — Я устал от твоих фантазий.

— А я — от твоих, — сказала Мария. — Неужели и сейчас не веришь?

— В антициклоны?

— Но это же очевидно! — сказала она с возмущением. — Только слепец не видит, что когда появляется твой сын…

Вернулись из вояжа Генка с Верочкой и тощей Люськой, одетой в дико модное что-то. Им было неплохо там, в шхерах, но Верочка посчитала, что программа жизненного возвышения для их семьи закончена и надо начинать развиваться в нормальную сторону — зимой учить детей в школе открытого типа, а летом ездить в деревню, если есть куда. Генка недолго думая согласился с ней, потому что она была тихая.

И тогда Зотов отвез Люську и Серегу к Марии, потому что она давно звала.

Приехали на природу, и Мария стала отпаивать двух тощих зотовских потомков молоком священной коровы.

— Я придумал, это священная корова, — сказал Серега. — И у нее должно быть особенное имя.

— Матильдия… — быстро сказала Люська.

— Почему? — удивилась Мария.

— Не знаю… — мечтательно сказала Люська. — Матильдия…

У них с Марией и коровой быстро образовался свой язык.

В юности эта корова была буйно-жизнерадостная и огненно-удовлетворенная в зрелости и поила Серегу и Люську горделивым молоком.

Они украшали ее венками из полевых трав, и она их жевала.

Потом смотрела на детей и дышала на них, и у нее изо рта свисала травина.

Как будто Зотов смотрел кинофильм из своей жизни, в которую его не пригласили.

Серега и Люська кувыркались в траве, а Мария тихо смеялась их чистоте. И молочные близнецы, которых не успели полюбить после рождения и разверзли по разным жизням, снова кувыркались в одной траве у гигантского коровьего вымени.

…Фантазия… Искусство… Священная корова…

«Над вымыслом слезами обольюсь», — сказал Пушкин. А почему? Значит, с нами на самом деле что-то происходит? Какое-то материальное движение? А в нематериальное движение Зотов не верил.

«Почему древний бык на стене пещеры нравится мне до сих пор? И почему все стареет, кроме искусства?» — думал Зотов.

Как это может быть, он не понимал. Но когда он прикасался к этой тайне, его охватывала оторопь… Видно, тут мы подошли к чему-то неведомому в самом человеке… Не поняв, что есть искусство, не понять, что есть Добро, а что Зло. А Зотов вспомнил завет деда — найти.