Пальмы, солнце, алый снег - Анна Литвиновы

И никакой тренинг не поможет ей справиться с этой галлюцинацией.

Остается одно – бежать.

Алена, 221-й день

Дорога обратно в «Тропики» не задалась.

Мои надежды на то, что пробки ближе к девяти вечера рассосутся, не оправдались. Машин, хотя и поздно, оказалось полно. Такое впечатление, что даже деды, которым зимой положено держать машины в гараже, и те выползли на дорогу. Вот народ у нас неэкономный! Будто не знают, что одна заводка двигателя в сильный мороз равносильна пятистам километрам пробега… В такой обстановке я и по Москве еле плелась, а уж когда выехала в область, на узкое однополосное шоссе, то и вовсе перешла на скорость черепахи. Первая передача, вторая, разогнались до двадцати – затормозили… И так бесконечно.

Даже Пузожитель, фанат автомобильных поездок, и тот устал. Притих, не танцует. И есть не просит – парами бензина, наверное, отравился… В общем, поездочка вышла адова. Спина раскалывается, ноги затекли, глаза закрываются… Плюс запоздалое раскаяние настигло: что, в конце концов, я делаю?! Кому нужно это мое расследование, если ради него приходится так над беззащитным малышом издеваться?!

А машины продолжают ползти еле-еле, и даже по обочине пробку не обойдешь, потому что ближе к ночи снег зарядил и видимость – особенно для опасных маневров – нулевая.

В итоге путь от редакции до «Тропиков» занял больше трех часов, и к своему номеру я подходила в позднее время: тринадцать минут первого. И мечтала не о еде, не о ванне, лишь бы до кровати доползти и рухнуть. Ничего себе двести двадцать первый день беременности начался!

Коридор по ночному времени был тих и пуст, большое освещение уже выключили, оставив лишь дежурные лампочки под боковыми панелями. И в этом неверном свете я вдруг увидела: под дверями моего номера сутулится чья-то фигура. Очень знакомая. Женская. Печальная. Так это же Ярослава!.. И она видит меня – и стремительно бросается мне навстречу.

Сердце неприятно екнуло. Зачем она здесь, в пустом коридоре, ночью?

Я остановилась, инстинктивно сделала шаг назад, но убегать, конечно, было поздно. И бессмысленно.

Осталось только принять ее жаркие объятия. И услышать непривычно дрожащий, испуганный голос:

– Аленка! Как хорошо, что ты все-таки приехала!..

– Что случилось, Ярослава? – настороженно спросила я.

Так странно… Всю дорогу назад, в «Тропики», пока усталость не сморила меня окончательно, я думала как раз о ней. И все больше укреплялась в мысли, что подозреваю Ярославу не зря. Что именно такими – непредсказуемыми, авторитарными, истеричными – наверное, и бывают убийцы.

И вот сейчас, глухой ночью, эта потенциальная убийца караулит меня под дверью номера. Но только сейчас она совсем не выглядит опасной. Скорее – затравленной. И преданно, будто дрессированная овчарка, заглядывает мне в глаза:

– Аленка, я понимаю, конечно, что поздно… Но, может быть, мы попьем с тобой чаю? У тебя же есть замечательный кипятильник? И поболтаем?

Нет, только не это! Приглашать ее в номер я не хочу. Но и выгонять – когда человек под дверями твоей комнаты столько прождал – тоже неловко. И я, тяжко вздохнув – день-то сегодня получился нелегким, – предлагаю:

– Лучше пойдем в ресторан, там и поговорим. Они ведь до утра работают…

– Нет, – решительно обрывает меня Ярослава. – Это мне не подходит.

А теперь и ее тон, и взгляд – как раньше. Безапелляционные, жесткие. Что ж у нее настроение-то так меняется? Но мне сейчас, признаться, не до нюансов ее характера. Сама еле на ногах стою. И я, с не меньшей жесткостью в голосе, отвечаю:

– Ну, тогда извини. Чай в номере не подходит мне.

Я нелюбезно оттерла Ярославу от двери. Достала ключ-карточку, вставила ее в прорезь замка. Дверь, отворяясь, щелкнула. Ярослава с потерянным видом стояла подле. Я слегка сбавила тон:

– Слушай, но я устала как сволочь… Встретимся завтра, ладно?

И тут она быстрым, будто в нее пантера вселилась, броском кинулась на меня. Цепкими пальцами схватила за плечо, втолкнула внутрь номера, захлопнула дверь, все это – за одно мгновение. И вот мы уже стоим друг против дружки в темном коридоре, предваряющем мой номер, и я слышу свой собственный, предательски дрожащий от страха голос:

– Ярослава! Ты… что? Что я тебе сделала?

Она слегка теряется:

– Ты мне? Сделала?

И я брякаю:

– Ты хочешь меня убить? За что?

– Убить? – еще более растерянно повторяет она.

Впрочем, ее лицо тут же расплывается в усмешке:

– Убить я могу, это правда. Так что еще раз подумай, Аленушка. Ты действительно не хочешь угостить меня чаем?

– Да ну что ты! Конечно! Проходи! Я хочу! – совсем уж приниженно лепечу я.

И Ярослава вдруг разражается громким хохотом:

– Эй, подруга! Ты что – серьезно? Ты меня боишься?!

– Боюсь, – честно отвечаю я.

– И… не любишь? – вдруг спрашивает она.

Час от часу не легче! Страх понемногу начинает рассасываться, и я осторожно интересуюсь:

– А любовь – это в каком смысле?

Ярослава снова хохочет:

– Ну, не в физическом же! Ты, конечно, красивая девочка, но не в моем вкусе, извини. И живот у тебя слишком большой, для любовных-то утех… Да и вообще – я не лесби. У меня все сложней. – И командным тоном добавляет: – Ладно, проехали. Иди чай делай.

– Сама делай, – буркнула я. – Кипятильник в сумке, заварка там же, сахар на столе.

– А ты, Аленка, будешь хорошей начальницей, когда подрастешь… – неожиданно миролюбиво говорит Ярослава.

И послушно лезет в мою сумку за кипятильником. А я, успокоившись – убивать нас с Пузожителем, скорее всего, не будут, – говорю:

– Только ничего к чаю у меня нет. Чего ты в ресторан-то не захотела пойти?

– Да видишь ли, Алена, – будничным тоном говорит Ярослава. – В ресторане – шум, суета, посторонние уши, а я тут надумала кое в чем тебе признаться…

– Говори.

– Гвоздицин. Наш психолог… Я очень хочу, чтобы он не вышел из тюрьмы – никогда.

Ярослава, хозяйка косметических салонов

С каким же ужасом на меня смотрит эта Аленка! Смешная богатая девочка, которой в ее сытом благополучии и в голову прийти не могло, что некоторые рожают детей только для того, чтобы их продать. И таким образом обеспечить себя столичной квартирой. Интересно, как она отреагирует, когда я расскажу ей все? Начнет меня осуждать? Презирать? Или, что хуже всего, возьмется сочувствовать?

Главное – решиться на самый первый шаг. На, как говорят журналисты, лид. На ключевую, начальную фразу. Набрать в легкие максимум воздуха – и выдохнуть:

– Алена, помнишь, я говорила, что никогда не была беременной? Так вот, я тебя обманула.

В ее глазах – ни грана удивления. Значит, поняла. Догадалась. Что ж, тем интереснее. Всегда приятно каяться в своих грехах не в пустоту церкви, а в лицо умному человеку.

– Когда мне было столько же лет, как тебе… нет, чуть поменьше… я влюбилась. Безоглядно – и, как потом оказалось, абсолютно безответно…

Рассказать ей все. Про короткие жаркие встречи с тем юным доктором. Про поцелуи и объятия в неверном темно-синем свете операционных… и про его жестокие слова, завершившие их скоротечную любовь.

– Ну а дальше – история стара как мир. Оказалось, что я беременна. Квартиры у меня не было. И денег – тоже, так получилось, что даже мои скромные сбережения и те украли. И ни образования, ни друзей, ничего. Я, конечно, решила делать аборт. Но когда пришла в клинику, доктор мне предложил: ребенка оставить. Выносить, родить и тут же отдать его на усыновление. А взамен – получить квартиру. Ты считаешь, что это подлость, да?

Смешно: эта Аленка всерьез задумалась. Неужели обдумывает, имела ли я право на такой поступок? И сейчас возьмется утешать?

– Ладно, не старайся. Я и сама знаю, что сделала подлость. Да и не сомневайся: бог меня уже покарал. Никому не пожелаю таких снов, что я вижу. Мальчик, все время маленький мальчик. Обиженный, одинокий, грустный. А ведь уже четырнадцать лет прошло с тех пор, как он родился.

…А у Алены на глазах вдруг слезы выступили. Расчувствовалась наша беспроблемная, беременная богачка. И говорит прерывающимся голоском:

– Нет, ты, конечно, не сволочь! И я тебя совсем не осуждаю. Ты имела на это право. Но потом, когда ты повзрослела… и разбогатела… почему… почему же ты еще одного ребенка не родила? Второго мальчика? Или девочку? Пусть даже без мужа – просто для себя?!

– А вот за это как раз Гвоздицина и благодари.

– Гвоздицина? – недоумевает Алена. – А при чем здесь он?

– Это он мне внушил: есть, говорил, женщины, созданные для того, чтобы иметь детей. Клуши. Наседки. Которые обожают квохтать, пестовать, хлопать крыльями. Но я, утверждал Яков Анатольевич, к их числу не принадлежу. Я, по его мнению, другая. По жизни одиночка. Счастливая в бизнесе. И в своей независимости. И я, молодая дурочка, на эти разговоры купилась… И поняла, что он не прав, только сейчас…