Пропавшая кузина (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

— К вам баронесса фон Майхоффен. Прикажете пригласить?

Ясное дело, так я и приказал. Тем более, пришла Катя именно ко мне — кузен ее прямо после обеда снова умотал к своей подружке, и готов поспорить на что угодно, Катя была в курсе, что дома его нет.

— Я пришла проститься, — Катя, едва сев на стул, сразу перешла к делу. — Послезавтра уезжаю.

— Проститься только со мной? — вопрос, конечно, провокационный, но что поделать, вырвалось.

— Альберт будет попозже, — Катя одарила меня обворожительной улыбкой, — так что время у нас еще есть…

— Нет, Катя, — я постарался придать своему голосу побольше мягкости, но именно голосу, а не тому, что я говорил, — нет. То, что между нами было, было в домике на озере. Там же и осталось.

Катя пристально всмотрелась, как будто что-то во мне выискивая, потом медленно кивнула и встала, тем самым заставив встать и меня.

— Хорошо, — произнесла она, хотя, похоже, ничего хорошего для себя она не высмотрела. — я попозже зайду, когда Альберт вернется.

Что ж, похоже, вопрос, что я хотел ей задать, так и повиснет без ответа. Жаль…

Быстро шагнув ко мне, Катя положила руки на мои плечи, явно напрашиваясь на прощальный поцелуй. Почему бы и нет? Я осторожно положил ладони на ее талию, стараясь не поддаться желанию схватить Катю и прижать к себе, Катя подняла лицо…

— Что это?! — она резко отстранилась.

— Что? — не сразу сообразил я.

— Подожди… — Катя полезла в ридикюль, я только сейчас заметил, что он у нее на длинном ремешке, прямо как моя сумка, порылась там и достала белый с золотой вышивкой платок. Приложив его к моим губам, она затем разложила платок на столе и принялась водить над ним ладошкой.

— У тебя… у тебя чахотка, — кое-как выговорила она. — Но откуда?!

Пришлось рассказать. Вообще-то я не собирался, но теперь деваться было некуда. Наградой за рассказ стали несколько слов, которые воспитанным барышням не положено не то что произносить, но и просто знать об их существовании. В Катином исполнении, впрочем, они звучали несколько комично, я даже улыбнулся.

— Хорошо, что ты загнал его обратно в преисподнюю, — злорадно оскалилась Катя. — Но тебя надо лечить.

— Да, я в понедельник собирался к врачу, — согласился я.

— Ни к какому врачу ты не пойдешь, — отрезала Катя. — Лечить тебя буду я. Прямо сейчас. Раздевайся до пояса!

Интересно, умение приказывать у нее наследственное? Это я к тому, что к исполнению приказа раздеться до пояса я уже приступил.

— Врачи тебя вылечат, — поясняла Катя, пока я развязывал галстук и расстегивал рубашку. — Года за три. Сколько ты им за это время заплатишь, даже не представляю. А я справлюсь за час-полтора.

— Да? — скептически поинтересовался я. — И почему же тогда люди идут к врачам?

— Потому что у нас, целителей, лечить чахотку больно. Очень больно. И не все умеют погрузить человека в беспамятство, чтобы он эту боль не ощущал. Я умею, — она горделиво улыбнулась.

Та-а-ак… Что-то не горел я желанием впадать в это самое беспамятство. Вылечить-то Катя меня вылечит, в этом сомнений не было. Как и в том, что она попытается доделать то, что не удалось ей там, на берегу озера. Вот же… Что теперь делать? Хотя…

— Леха! Леха! — мысленно крикнул я, нарочито медленно расстегивая пуговицы. — Леха, отзовись! Ты мне нужен!

Катя метала в меня нетерпеливые взгляды. Вот же попал… Отзовется или нет?

— Что тебе? — раздался в голове грубоватый голос, как будто даже заспанный.

Я объяснил задачу.

— Понятно, — проворчал он. — Опять спасать нашу с тобой задницу. Ладно, сделаем.

А потом я провалился не знаю куда…

… — Алекс, — Катя тормошила меня за плечо, — Алекс!

Я ее слышал, но вот прямо сейчас было не до Кати.

— Садистка она у тебя, — товарищ был явно не в духе. — Ей бы родиться попозже и в гестапо работать, там бы она была на месте… Если, конечно, тут у вас это самое гестапо еще будет. Живой хоть?

— Живой, — ответил я. — Спасибо!

— Я отключусь, устал что-то… Подробности потом.

— Хорошо! — и я почувствовал, что снова остался один. В смысле, стал единой личностью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Алекс! — не унималась Катя.

— Здесь я, — даже не сразу сообразил, что с Катей, в отличие от моего второго, то есть, все-таки, первого «я» надо говорить вслух. — В порядке все со мной, спасибо.

Насчет порядка я, честно сказать, маленько приврал. Ощущение некоторой пожеванности присутствовало, как и легкое жжение в груди. Кликнуть, что ли, Аньку, чтобы воды принесла?

— К врачу, как и собирался, сходи, — посоветовала Катя. — Услышишь от него, что никакой чахотки у тебя нет, успокоишься.

— Спасибо, Катя, — повторил я.

— Я в долгу перед тобой, — скромно улыбнулась она.

— В долгу… — повторил я за ней. — Тогда скажи, пожалуйста, зачем ты пыталась заставить меня в тебя влюбиться? Там, в домике у озера, нам было хорошо, и я был с тобой счастлив. Хочется верить, что и ты со мной тоже. Но сейчас… Мы же даже не знаем, увидимся ли когда-нибудь снова. Зачем, Катя?

Катя с непонимающе-испуганным видом уставилась на меня.

— Т-т-ты х-хоч-ч-чешь… — никак не могла она выговорить, потом все-таки справилась с собой. — Ты хочешь сказать, что у меня не получилось?!

— Да какая разница, что я хочу сказать, — звучало не очень-то вежливо, но сейчас я считал себя вправе говорить без обиняков, — главное, что у тебя не получилось.

— Господи! — Катя аж руки заломила. — Знаю, грешна я! Но неужели прегрешения мои столь тяжки, что Ты послал мне отмеченного Тобою?!

— Прости, Алекс, — сказала она уже мне. — Я… я просто не смогу сказать тебе это вот так, в глаза. Но я признаю твое право требовать моего ответа. Поэтому напишу тебе, как только приеду домой.

Не врет, — подсказало предвидение.

— И… — Катя тяжело вздохнула, — и прости меня за все. Я пойду, передай Альберту, что я его не дождалась, пожаловалась на головную боль и ушла.

Она повернулась, чтобы и вправду уйти, но тут, прямо как в плохой пьесе, распахнулась дверь, пропуская в комнату довольного и веселого, хотя и слегка подуставшего Шлиппенбаха.

— Ага, вот вы где! Спрятались тут, секретничаете и даже не знаете, что я припас на нашу встречу бутылку рейнского!

Эпилог

Альберт встречал меня в Берлине. Это ж сколько мы с ним не виделись-то? Почти три года, с того момента, как граф вернулся из Мюнхенского университета в Геттингенский. Что ж, до московского поезда у нас еще пять с половиной часов, наговоримся, благо рассказать друг другу есть что…

После той истории с Катей я проучился еще три года, и около полугода ушло на подготовку и сдачу экзаменов — сначала на бакалавра, а затем и на магистра. Оба звания я получил по двум специальностям и теперь имею полное право гордо именовать себя магистром артефакторики и магиологии, подтверждая таковое право внушительного вида документами. Как я разузнал, профессор Левенгаупт далеко не все дипломы подписывает лично, а у меня на всех четырех красуются его автографы, да еще и отдельная бумага, написанная в виде рекомендательного письма, где светило мировой науки свидетельствует, что господин Алексей Филиппович Левской прошел с ним, профессором Левенгауптом, курс индивидуальных занятий по теме, каковую господин Левской назовет адресату сего письма самолично. Такая бумага, пожалуй, и все мои дипломы перевесит. Левенгаупт, кстати, предлагал мне и над диссертацией поработать, дабы обзавестись еще и званием доктора, но тут мне пришлось со всем почтением отказаться. Задерживаться еще Бог знает на сколько в Мюнхене в мои планы никак не входило.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Учиться мне все это время никто, слава Богу, не мешал. Честно признаться, иной раз даже скучал, вспоминая о своих баварских приключениях, но эту дурь учеба из меня обычно быстро и надежно выбивала. Тем более, я не только учился, но и окунулся с головой в жизнь Свято-Георгиевского студенческого братства, побывав в оном и фехтвартом, и шпрехером, и даже вице-сеньором, заместителем председателя, если в терминах прошлой своей жизни. Стать сеньором, председателем то есть, мне, увы, не светило — таковым, согласно уставу братства, может быть только лицо имперского подданства и немецкой народности. Такая вот национальная дискриминация, в здешнем мире, впрочем, обычная и естественная, так что я не в обиде. Это вон Арнольд Шварценеггер в бывшем моем мире сожалел, что не может стать американским президентом[46], а мне и так неплохо. Во всяком случае, и управлению организацией я поучился, пусть и такой рыхловатой, как студенческое братство, и полезное новшество ввел, будучи фехтвартом — обязательный осмотр шлегеров перед началом мензура. Как гласит армейская мудрость, страницы устава написаны кровью…