На льду - Камилла Гребе

– Он явно был психопатом, – бормочет Бергдаль.

– А ты что думаешь, Ханне? Орре был психопатом?

Я пожимаю плечами. Мне лестно, что Манфред мне настолько доверяет в этом вопросе, но одновременно тревожно: ведь я даже ни разу не встречалась с Йеспером Орре, как я могу сказать, нормальным он был человеком или психически нездоровым. Людям часто кажется, что психиатр может поставить человеку диагноз, прочитав протокол следователя. Но никакой отчет не поможет определить степень нормальности человека.

– Словом «психопат» злоупотребляют. Сегодня всех подряд называют психопатами.

– Сейчас не время обсуждать терминологию, – говорит Манфред.

– Такая уж у меня профессия, извини, – отвечаю я. – Без терминов не обойтись. И делать выводы слишком рано. Не надо меня торопить. Я могу только сказать, что ничего из известного нам о нем не указывает на то, что у Орре были проблемы с психикой. Тот факт, что у него было много подружек и что ему нравился жесткий секс, еще не означает, что он был способен на убийство. И то, что он обращался со своими коллегами как последняя скотина, его не красит, но тоже не говорит о том, что он убийца. Впрочем, нельзя исключать, что именно он убил этих девушек, но склонности к насилию за ним не наблюдалось. Или нам об этом неизвестно. Вот и все, что я могу сказать.

– Вот как, – вздыхает Манфред. – Но все-таки, по твоему мнению, это он убийца или нет?

Я обдумываю вопрос, смотрю на доску, где прикреплена информация об Орре, Кальдероне и исчезнувших девушках.

Что-то здесь странно, думаю я, что-то не так, но я не пойму, что именно, и это заставляет меня нервничать.

– Что-то тут не так, – выдаю я свои сомнения.

– Да неужели, – огрызается Манфред.

Я не обращаю внимания, продолжаю думать. Встаю, подхожу к доске, останавливаюсь перед информацией об Эмме Буман. Выросла на Сёдермальме, посещала школу Катарина Норра. Три года назад начала работать на «Клотс и Мор». Мать умерла в сентябре этого года. Папа в мае десять лет назад.

– Вот оно, – восклицаю я. – Вот!

И в эту секунду меня прерывает звонок мобильного. Манфред жестом показывает, что должен ответить.

– Хорошо, – говорит он. – Ладно. Он уверен? Спасибо. Скоро увидимся.

Он отключается, кладет телефон на стол и сцепляет руки на затылке.

– Говорит Санчес. Личность убитой установлена. Это Ангелика Веннерлинд.

Эмма

Первая ночь в домике для игр. Я закрываю глаза с надеждой, что спальный мешок выдержит ночную температуру, как и обещали в магазине. Пока что мне зябко, но на мне куртка и шапка, как было велено. Я лежу в своем желтом коконе из полиэстера и жду, когда придет сон.

Я похожа на бабочку, думаю я. Жду в коконе превращения, чтобы осуществить свое предназначение. Я тереблю коротко стриженные волосы и думаю о том, как Ольга и Манур день за днем ходят взад-вперед по магазину под звуки опостылевшей музыки. И внезапно мне становится их жаль. Они похожи на зверей, запертых в клетке. Я же свободна. Да, меня бросили, и у меня нет денег, зато у меня есть свобода. И скоро я закончу то, что начала.

План прост. Дождаться, пока брюнетка с ребенком уйдут, и пойти поговорить с Йеспером наедине. Я заставлю его меня выслушать. Даже если придется прибегнуть к угрозам. На этот раз он не отвертится. Я заслуживаю правды.

Что будет потом – я не знаю. Но я не собираюсь причинять ему зло, потому что я не чудовище. Чудовища лгут и предают. Уничтожают человека ради собственной прихоти. Выбрасывают как ненужную игрушку и уходят, оставив после себя хаос и разрушения. Чудовище – это тот, кто причиняет другим боль и получает от этого удовольствие.

Как Йеспер.

Мама сказала, что мне следует остерегаться мужчин, потому что им всем нужно только одно. Это звучало так, словно они хотят лишить меня достоинства, украсть у меня что-то ценное. Лучше бы мама сказала мне правду. Мужчин нельзя подпускать близко, потому что потом от них не избавишься. Они проникают тебе под кожу.

Йеспер. Спик.

Они все время со мной. Они в моих мыслях, моих снах. Мое тело помнит их запахи, прикосновение теплой кожи, звуки сдавленных стонов и учащенного дыхания над моим ухом.

Мне хотелось бы смыть их с кожи струей воды, как грязь. Но вода с мылом не могут избавить меня от того, что засело у меня в мозгу. Если бы волшебным образом можно было перенестись обратно в прошлое – до того, как я встретила этих мужчин. В то время, когда у меня были все эти наивные представления о том, как сложится моя жизнь.

Я просыпаюсь от того, что что-то щекочет мне кожу.

Серый свет просачивается сквозь грязные, обледеневшие за ночь окна. Несмотря на то что температура в домике явно ниже нуля, я не мерзну. Только шея и спина ноют после ночи на коротком и неудобном диване.

Я пробую сесть и достать термос с кофе. Наливаю кофе в крышку, опускаю ноги на пол, но он такой ледяной, что я решаю сразу одеться. Полностью одетая, подхожу к окну с биноклем в руках. Только сейчас я замечаю, что окна обледенели изнутри. Я тру их рукавом, чтобы можно было что-то разглядеть. Небо серо-стального цвета низко нависает над землей. Холм, на котором стоит дом Йеспера, весь покрыт свежим белым снегом. На снежной перине никаких следов. Никто – ни люди, ни дети, ни собаки не тревожили моего убежища ночью.

Я смотрю в бинокль, и мне смешно. Они сидят за кухонным столом на тех же местах, где сидели вчера, и завтракают. Словно так сидели всю ночь, только сменив мясо на йогурт с хлопьями.

Маленькая девочка тоже здесь. На ней полосатое домашнее платье, а брюнетка одета в белый махровый халат, которые обычно видишь в рекламе спа-отелей. Йеспер снова спиной ко мне, словно он знает, что я за ним наблюдаю, и хочет даже своей позой показать, что ему на меня наплевать.

Можешь повернуться ко мне спиной, но от меня тебе не уйти, думаю я. Я рядом. Достаточно протянуть руку – и разрушить тот безупречный фасад, за которым ты маскируешь свою жалкую жизнь.

От этой мысли настроение у меня улучшается. Я достаю хлеб и колбасу из пакета, лежащего под ржавым грилем, и мы завтракаем вместе, если так можно выразиться. Я ем свой завтрак и смотрю, как они едят свой. Вскоре Йеспер выходит из кухни. Женщина с девочкой остаются одни. Через пять минут он возвращается, одетый в спортивную форму. Брюнетка откидывается на спинку стула и поднимает лицо вверх для поцелуя. Йеспер склоняется над ней и целует, одновременно запуская руку в вырез халата и сжимая ей грудь.

Я опускаю бинокль на колени и с силой зажмуриваюсь. Начинаю теребить корочку царапины на ладони, сдираю ее, и горячая кровь капает на пол. Почему мне так больно? Я же знаю, что он мне изменяет. Это давно уже не новость. Я была в их доме, видела их вместе. Почему же мне так больно? Почему я так и не научилась быть сильной?

Я снова подношу бинокль к глазам и успеваю увидеть, как Йеспер бежит в сторону моря. Вскоре он пропадает из поля зрения. Я перевожу взгляд на кухню, но там тоже пусто. Только одинокая чашка на столе.

Я поднимаю бинокль выше, на окна второго этажа. В окне спальни шторы задернуты, но в соседнем окне видно девочку. Непонятно, что она делает. Светлая головка мелькает то тут то там в комнате, как будто она прыгает или бегает. Потом она тоже исчезает. Дом кажется покинутым, но я знаю, что они где-то внутри, потому что на улицу они не выходили.

Я решаю сделать перерыв. Писаю в старое красное пластиковое ведро, найденное в углу, чищу зубы, расчесываю пальцами волосы. Потом сажусь на диван, смотрю в окно и жду. Через полчаса возвращается Йеспер. Я вижу, как он осторожно подбегает к дому, словно боится поскользнуться на обледеневшей дорожке. Перед тем как зайти в дом, делает растяжку у дерева.

Сегодня воскресенье. Что делает счастливая семья в пригороде в воскресенье? Ходит по музеям? Приглашает своих удачливых друзей на бранч полакомиться омлетами, смузи и свежеиспеченным хлебом? Лепят снеговиков?

Это должна была быть я.

Это я должна была сидеть там за столом, а не эта брюнетка. Как же сильно я ее ненавижу.

Больше ничего интересного не происходит. Я ем бутерброды, разминаюсь, чтобы согреться. Кофе в термосе закончился, и я перешла на газировку, которая, к счастью, не замерзла за ночь. Внезапно мне вспоминается мама. Она возникает в моем сознании, подобно марионетке в театре. Наверно, потому что она, как и Йеспер, жила во лжи.

Я помню то утро, когда по дороге на работу мне позвонили из больницы. Сперва я вообще не хотела брать трубку, потому что уже опаздывала, а каждое опоздание означает красную метку на календаре. Конечно, если попадешься на глаза Бьёрне.

Женщина представилась врачом и сообщила, что мама больна. Оказывается, ее привезли на «Скорой» вчера вечером и оставили в больнице для обследования.

– Как она? – спросила я, зажав телефон между плечом и ухом, и поспешила вниз по лестнице.

– Мы пока не знаем, что с ней, но состояние стабильное, угрозы для жизни нет, но она сильно нервничает и спрашивает о вас.