Любимая женщина Альберта Эйнштейна - Юрий Сушко

– Если вы откажетесь, вы станете тяжким бременем для миссис Дюкас. Не жалеете себя, пожалейте хотя бы ее.

В городской больнице, куда доставили больного, диагностировали разрыв аневризмы брюшной аорты. Больному сделали внутривенные уколы и напичкали обезболивающими таблетками. Эйнштейн отказался от операции, сказав, что не верит в искусственное продление жизни, и попросил телефон. Первый звонок он сделал Элен, попросив срочно привезти первый, черновой вариант текста своего телевизионного выступления, а также экземпляр еженедельника Стоуна и свои последние заметки по единой теории поля.

Эйнштейн все еще возился со своими уравнениями, когда явился его старинный приятель Отто Катан. Эйнштейн, приложив руку к груди, радостно сказал другу, что теперь чувствует: успех его теории единого поля близок, осталось чуть-чуть... Но мечта о том, чтобы все сущее описать одним уравнением, преследовавшая его всю жизнь, так и осталась мечтой.

Навестив его в больнице, падчерица Марго нашла отчима в бодром расположении духа: «Он говорил с глубоким спокойствием, о врачах даже с легким юмором и ждал своей кончины, как предстоящего «явления природы». Насколько бесстрашным он был при жизни, насколько тихим и умиротворенным он встретил смерть.

Без всякой сентиментальности и без сожалений он покинул этот мир».

В четверть второго ночи 18 апреля дежурная медсестра заметила на мониторе, что у Эйнштейна затруднения с дыханием. Пошла проверить, подняла обездвиженному больному голову. Он по-прежнему очень тяжело дышал. Испугавшись, сестра кинулась к двери, чтобы позвать врача, но не успела. В своем бредовом медикаментозном сне Альберт Эйнштейн пробормотал несколько слов по-немецки, которые медсестра не разобрала, сделал два глубоких вдоха – и умер...

Подводя жизненные итоги, он был чрезмерно строг к себе, говоря, что ни в чем не удался. Не состоялся как муж, ни одну женщину не сделал счастливой, не состоялся как отец и не состоялся, в общем, как ученый. Сжигая незадолго перед смертью свой архив, сказал близким, что без его открытий человечеству будет легче жить.

Вероятнее всего, он имел в виду свои идеи об отсутствии пустоты, об отрицательной энергии. Хотя это предположение тоже относилось к теории относительности. Или к теории невероятности...

В то воскресенье на столике у его больничной койки лежала неоконченная рукопись. В ней были новые уравнения, приводящие к единой теории поля. Рядом были наброски к докладу, который он собирался сделать по случаю седьмой годовщины образования Государства Израиль. В нем содержалось признание: «Все, к чему я стремился, – это своими слабыми силами служить правде и справедливости, даже рискуя при этом никому не понравиться».

Он надеялся, что завтра боли хоть немного стихнут и он сможет еще поработать.

Эйнштейн не хотел, чтобы поклонялись его костям, поэтому оставил указание о кремации. Прах Эйнштейна был развеян над рекой Делавэр, а его мозг, считавший границу между прошлым, настоящим и будущим «упрямой иллюзией», растворился в реке времени. Не зря он не раз повторял, что в конце концов умереть тоже неплохо.

Буквально перед посадкой в самолет Рим–Париж Бертрану Расселу сообщили о смерти Альберта Эйнштейна. «Я чувствовал себя разбитым, – вспоминал он, – не только по понятным всем причинам, но еще и потому, что понимал: без его поддержки мой план обречен на провал... Но по приезде в Париж я получил его письмо с согласием поставить свою подпись. Это было одним из последних деяний его общественной жизни».

Одно из последних... Даже мертвый Эйнштейн еще служил миру и науке.

Патологоанатом Томас Харви с согласия родственников сохранил мозг Эйнштейна в формалине, а офтальмолог Генри Абрамс не удержался от искушения законсервировать глаза ученого. Часть срезов мозга была роздана специалистам. Дотошные исследователи выяснили, что мозг Эйнштейна находился в пределах обычной нормы. Однако латеральная извилина, отделяющая теменную область от остального мозга, отсутствовала. Возможно, именно поэтому эта доля мозга оказалась шире, чем у обычных людей. В медицине принято считать, что именно она отвечает за пространственные ощущения и аналитическое мышление. Ведь сам Альберт Эйнштейн не раз говорил, что мыслит скорее образами, нежели понятиями...

9 июля 1955 года в прессе было опубликовано обращение одиннадцати ученых, которое вошло в историю как «Манифест Рассела–Эйнштейна». Его подписали Макс Борн, Фредерик Жолио-Кюри, Перси Бриджмен и другие. Своим гражданским долгом они считали напомнить и предостеречь землян: «Перед нами лежит путь непрерывного прогресса, счастья, знания и мудрости. Изберем ли мы вместо этого смерть только потому, что не можем забыть наших ссор? Мы обращаемся как люди к людям: помните о том, что вы принадлежите к роду человеческому, и забудьте обо всем остальном. Если вы сможете сделать это, то перед вами открыт путь в новый рай; если вы это не сделаете, то перед вами опасность всеобщей гибели».

Но многие выдающиеся мыслители, в том числе великий датский физик Нильс Бор, сочли эту затею очередным чудачеством Эйнштейна, даже не ответили на предложение Рассела поставить свою подпись под «Манифестом»...

МОСКВА, 1957 и другие годы

– Лидочка, зайдите, пожалуйста, – добавив бархата голосу, проворковал Михайлов.

– Слушаю, Николай Александрович, – застыла на пороге скромница-секретарша.

– Вы, пожалуйста, – министр культуры протянул девушке листы бумаги, – отпечатайте это в двух экземплярах. Это записка в ЦК, – сказал он с нажимом. – Понимаете...

Старательная Лидочка, отлично разбирая безобразный почерк министра, лихо барабанила по клавишам печатной машинки:

«...В последние годы среди советских художников, особенно среди художников Москвы и Ленинграда, где сосредоточена половина всего состава деятелей советского изобразительного искусства, получили широкое распространение отсталые, ошибочные взгляды, нездоровые настроения. На художественную интеллигенцию оказывает заметное влияние современная буржуазная идеология.

У значительной части художников отчетливо выявились симпатии к эстетству и формализму в искусстве...»

Николай Александрович, естественно, волновался. Предлагая «Оргкомитету Союза советских художников созвать Всесоюзный съезд в установленный срок», он очень рассчитывал на поддержку ЦК. Чтобы все прошло, «как полагается», Михайлов считал, что необходимо «внести в повестку дня предстоящего съезда вопрос о перерегистрации членов Союза советских художников в целях перевода в кандидаты всех лиц, недостаточно зарекомендовавших себя творческой работой. Благодаря этому все случайные, нетворческие элементы в союзах утратят право решающего голоса...»