«Русские идут!» Почему боятся России? - Лев Вершинин

Сперва, столкнувшись с монгольскими всадниками, гости и будущие владельцы сочли за благо не гнать волну, уважительно пообщались с местными, без помех добрались до ставки главного смотрящего – нояна Турухай-Табуна, совсем чуть-чуть, зятя самого Цэцэнхана, одного из «принцепсов» Халхи, пообщались с ним, произвели приятное впечатление и вернулись домой с подарками. По возвращении сообщив коллегам, что, мол, есть за Байкалом «золотая и серебреная руда». Что далее, ясно: раз руда, значит, не страшно, что монголы. Первым пошел в поиск Иван Галкин, в итоге основавший Баргузинск, вторым – хорошо нам известный Иван Похабов, сразу по высадке столкнувшийся с аборигенами и взявший в плен 70 «инородцев», естественно, подданных Турухай-Табуна. Однако прикинув, что к чему, на рожон не попер, – «наше моче столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в скопе и от рек откочевали», – а поехал прямо к нояну, торжественно извинился и вернул пленных, став почти своим человеком. Ему даже помогли добраться до самого Цэцэнхана, которому он очень понравился, одарив потомка Потрясателя Вселенной «великими государевыми поминками» от имени Тишайшего, но (чисто по Достоевскому: широк человек) за свой счет. Планировал даже махнуть в Китай, но тут уж монгольский суверен пропустить почему-то не захотел, так что Иван Иванович вернулся в Енисейск, так и не повидав Великую Стену.

Начали сосуществовать. Потихоньку ясачили бурятов, на что тайджи с ноянами закрывали глаза, не препятствуя, но и своими правами не поступаясь. «Приезжают де, – доносили в Москву, – от мунгальских тайшей в братцкие землицы мунгальские люди и забирают ясак сильно, а оборонять де, государь, ясачных людей служилым людям некем, потому приезжают мунгальских людей человек по двести и по триста, а служилых, государь, людей в острогах за малолюдством бывает мало». В общем, не уступали, но и претензий не предъявляли. Им хватало проблем с Цинами (тогда еще они под них не легли) и Джунгарией (уже вовсю интересовавшейся Халхой), и конфронтация еще и с бородачами, имевшими «огненный бой», была ни к чему. Да и не так плотно «окыштымлены» были бурятские кланы, чтобы скандалить. Русские же атаманы, хотя и закидывали удочки насчет подданства «белому царю», быстро смекнули, с кем имеют дело, и не особо настаивали. Куда нужнее им была дорога в Чжунго, а следовательно, и спокойствие «в мунгальцах».

Но время шло. Мир менялся. Великая Смута в Поднебесной завершалась. Вслед Нурхаци-завоевателю пришел Абахай-победитель. Маньчжуры сломали Ли Цзычена, оттеснили У Саньгуя, выдавили последних Минов далеко на юг, съели юг Монголии, подмяли Халху и проявили интерес к северу. Им не нравилось появление русских на берегах Амура, у своих коренных земель, и они требовали, чтобы тайджи доказали лояльность Пекину. Уже в 1672-м впервые «мунгальские де люди угрожают же войною» Нерчинску. Чуть позже о том же заявляет могущественный Тушету-хан, и вскоре под ближними к фронтиру острожками появляются отряды «мунгальских воровских людей», разоряющие русские поселки и бурятские кочевья. На требования унять подчиненных Тушетухан отвечает либо «ничего не могу поделать, их много, а я один», либо загадочным молчанием.

Вновь, и очень активно начинается агитация среди бурят за откочевку на «голубой Керулен, золотой Онон». Но, хотя эмиссары рвут глотки, успеха не добиваются. Ответ мелкого тайши Инкея, пожилого и мудрого, к чьему мнению многие прислушивались, на поступившее в 1666-м приглашение отъехать в Халху и занять высокий пост при дворе Алтанханов, – «не иду де я в мунгалы и умру де я в своей земле», – повторяли практически везде. Буряты сделали выводы из опыта «большого побега», а кроме того, не простили налетов, вынудивших многие кланы, бросив «породные» пастбища, уйти под защиту острогов, – и совершенно мимо властей, как-то сами по себе начали создаваться объединенные русско-бурятские ополчения, удачно справлявшиеся с «мунгальцами», если тех было не слишком много. А то и контратаковали. Скажем, 1682-й: «селенгинские и нерчинские острогов служилые и промышленные и гулящие люди и ясачные иноземцы, собрався четыреста человек, нерчинских семьдесят человек да иноземцев ясачных людей семьдесят человек, ходили за мунгальскими воровскими людьми и за своим отгонным табуном». И 1685-й: «просят брацкие люди, чтоб великие государи пожаловали их, велели им брацким людям и тунгусам дать русских людей казаков в помочь, чтоб де брацким людям и тунгусам итти на тех мунгальских людей и на соетов в поход». А то и вообще атаковали первыми.

К Первому морю

В конечном итоге получилось совсем не так, как виделось Тушэтухану. Чем чаще шалили его люди, тем чаще буряты, имея в виду восстановить справедливость, набегали на север Монголии, экспроприируя табуны и стада, в итоге чего все оставались при своих, а Халха страдала как бы не больше севера. В конце концов, Тушэтухан оказался в интересном положении: бывшие кыштымники его нагло не боялись, что очень вредило авторитету власти, более того, обижали его подданных, что вредило авторитету еще больше, а маньчжуры выражали сомнение в его соответствии занимаемой должности, одновременно гарантируя все виды поддержки. Вариантов, собственно, не было, и в 1687-м «принцепс» Халхи, подняв Орду, начал официальные военные действия против «похитителей дедовского кыштыма». Это было серьезно. Удинск и Селенгинск, оказавшись в глухой осаде, держали оборону из последних сил, сотник Федор Головин с огромным даже не для тех мест отрядом в полторы тысячи стрельцов ушел в лес и сгинул. Все, что было о нем известно, это что ему, вроде, удалось дойти до Удинска, а сформировать по острожкам новое войско реально было лишь на следующий год. Потребность в людях обострилась крайне, – и в этих условиях случилось то, чего не ждал никто. На осторожный вопрос тайшам, не могут ли они выделить сколько-то мужчин хотя бы для укрепления гарнизонов, буряты двинулись записывать едва ли не всенародно, часто даже (не холопы ведь!) не дожидаясь решения «старших и лучших». Одна из «скасок», присланных ими в Иркутск, сообщает, что «служить де они великим государям против мунгальских людей рады и у которых де нарочитые кони сыщутся и они де брацкие люди будут збиратца к морю и дожидатца из Иркуцка и из Балаганска братцких же людей и с теми де людьми готовы итти хоть сами, хоть в тот де полк государев».

Правда, судьба распорядилась иначе: ойратский Галдан-Бошокту в 1688-м году ворвался в Халху, и Тушэтухану пришлось спешно отзывать всадников на защиту своей ставки, но главный итог событий был очевиден: буряты окончательно сделали выбор. Более того, в 1689-м, – силу чтут! – в российское подданство попросились несколько монгольских ноянов, участвовавших в неудачном походе, а когда пару лет спустя они передумали и откочевали назад, почти половина их юрт отказалась следовать за природными господами. Прибайкалье поменяло владельца. Монголы еще много лет ходили в набеги, угоняли стада, а при случае и пленных, но это уже было не войной, а разбоем, и казацко-бурятские отряды, догнав, карали налетчиков быстро и страшно, а не догнав, учиняли репрессии на той стороне фронтира. В то же время приниципиально меняется ситуация с побегами. Далеко на западе Галдан-Бошокту, слишком поздний и неудачливый кандидат в новые Чингисханы, еще не зная, что обречен, пошел ва-банк, и князьям Халхи стали позарез нужны воины, как можно больше воинов. Теперь они звали бурят открыто, гарантируя «тайшам ноянство, черной кости блаженство», и те, кто откликнулся на зов, подтверждали: все так, принимают великолепно, устраивают шикарно, а перспективы карьеры беспредельны.

И тем не менее откликнувшихся кричаще мало. В основном это тайши, имеющие знатную родню за кордоном, и им приходится туго. Некоего Дайбуна, решившего уходить, вяжут и сдают его же нухуры, никуда уходить не желающие, а еще раньше, даже до нашествия Тушэтухана, точно так же сдают собственные подданные, настаивая притом на строжайшем наказании, и даже родная жена пригрозила Менею «своею же черною косой удавитися, коли муж повезет ее в мунгальцы». Зато, когда некий оригинал, имя которого история не сохранила, предложил приятелям бежать «по Анкаре до Енисейска в русские города и там с русскими жить», желающих нашлось немало. А немного позже, во время великих войн Цэван-Рабдана с казахами, воины потребовались уже ойратам, – и все повторилось. До буквы.

Государство и революция

По сути, явочным порядком, само по себе, – а по приказу такого и не бывает, – началось то, что уже век продолжалось в Поволжье, кроме, разве, мусульманских районов: люди пришлые и люди жившие в этих краях всегда, тянулись друг к другу. Власть, как всегда, заботилась только о максимальном приручении знати и преуспела, причем щедрая плата, – не жалкое «царское жалованье», а интеграция на равных, – очень быстро сделала процесс необратимым. «Старшие люди» получали льготы, освобождение от ясака, на равных включались в «купецкие кумпании», кого-то возвышали из шелянгов в зайсаны, а кого-то из зайсанов в тайши. Их верстали в казаки, а то и в дети боярские, тем самым приравнивая к российским дворянам, и они иной судьбы не желали, ибо ничего подобного в Монголии получить не могли.