Божий Дом - Сэмуэль Шэм

— Поцель?! Поцель не твой врач, Гарри! Малыш Отто твой врач. Ты хотел сказать доктор Крейнберг, не так ли?

— Нет...П....П...Поцель.

Поцель? Итак, Гарри преуспел в убийстве части своего левого желудочка. Достаточно для того, чтобы остаться в больнице еще на шесть недель, что было на две недели дольше, чем Эдди, Хупер, я или Толстяк оставались в этом отделении, так что он встретит новых тернов и резидентов, которых будет еще легче надурить, так как они ему, вероятно, будут рассказывать, что его собираются СПИХНУТЬ, что позволит ему перейти в этот сумасшедший сердечный ритм. Я проиграл. Гарри-Лошадь праздновал победу.

Отправляясь обратно в дежурку, я прошел мимо комнаты Сола, портного с лейкемией. Моя попытка достигнуть, вопреки его желаниям, ремиссии, ухудшила его состояние. В коме, почти что мертвый на законных основаниях. Он не поправится, но я продолжал сохранять ему жизнь. Я посмотрел на его бледный остов. Я слышал, как булькает мокрота при каждом вдохе. Он больше не мог умолять прикончить себя. Его жена, страдая и расстрачивая пенсионные накопления, с горечью говорила: «Хватит! Когда ты позволишь ему умереть?» Я мог его прикончить. Я желал этого, но это невозможно было скрыть. Я поспешно проскочил мимо его палаты. Я пытался уснуть, но фантасмагория этой ночи продолжалась и к рассвету произошло множество всего, что почти уничтожило меня, и я ждал лифта, чтобы отправиться на обход в Город Гомеров, готовый взорваться от ярости.

Лифт не двигался. Я ждал и нажимал на кнопку, но ничего не происходило. Внезапно, я сошел с ума. Я начал долбить в дверь лифта, пинать полированный метал низа и барабанить кулаками по полированному металу верха, крича: «СПУСКАЙСЯ, УБЛЮДОК, СПУСКАЙСЯ!» Что-то во мне вопрошало, какого черта я это делаю, но я продолжал стучать и кричать, как умственно отсталая акромегалка при родах кричит, обращаясь к плоду: «СПУСКАЙСЯ, УБЛЮДОК, СПУСКАЙСЯ!»

К счастью, Глотай Мою Пыль наткнулся на меня и отвел на обход. Я спросил, не показалось ли ему, что я вел себя неадекватно, и он ответил:

— Неадекватно? Рой, да этот говнюк получил ровно то, что давно заслужил!

Во время утреннего разбора карточек, думая о том, как Поцель запоцелил мой СПИХ Гарри-Лошади, я решил контратаковать и пустить слух. Я спросил у Эдди, не слышал ли он, как один из тернов грозился убить Поцеля, пустив пулю ему в голову, и Эдди ответил:

— Ура медицинской мощи! Как раз то, что говнюк давно заслужил.

— Зачем стрелять? — спросил Гипер-Хупер. — Начини взрывчаткой его сигмоидоскоп, он нажмет кнопку и взлетит на воздух.

— Послушайте, парни, — сказал Толстяк, — отстаньте от Поцеля прямо сейчас и дайте этому слуху умереть.

— Волнуешься за свою специализацию? — спросил я издевательски.

— Я волнуюсь за свою супер-команду. Если вы продолжите в том же духе, вам не продержаться. Поверьте, я знаю. Я был в вашей шкуре.

— Бей наверняка, — сказал Глотай Мою Пыль так, будто и не слышал ни слова из сказанного Толстяком, — минируй стетоскоп. КААААБУУУМ! — Он задумался, глаза расширились, он облизал губы и заорал: — КАААБУУУМ!

Через две ночи, когда я вновь дежурил, Бэрри настояла на приезде ко мне. Обеспокоенная моим «маниакальным» состоянием и моими «пограничными» описаниями того, что гомеры делают со мной, а я с ними, она решила, что, увидев все сама, сможет помочь. Она также хотела познакомиться с Толстяком. Мы с Умберто устроили ей экскурсию по Городу Гомеров. Она увидела всех. Сначала она пыталась говорить с ними как с людьми, но, поняв всю бессмысленность этого, вскоре замолчала. Закончив осмотр палатой Роз, где я настоял, чтобы она послушала асматическое дыхание одной из Роз моим стетоскопом, она казалась оглушенной.

— Отличный случай эта Роза, а? — спросил я с сарказмом.

— Это очень грустно, — сказала Бэрри.

— Что ж, ужин в десять тебя взбодрит.

Во время ужина она наблюдала, как интерны играют в «Игру Гомеров», в которой ведущий говорил ответ, например «тысяча девятьсот двенадцать», ответ гомера, а остальные придумывали вопросы гомеру, способные вызвать такой ответ, например «Когда вы в последний раз ходили по большому?» или «Сколько раз вы были в этой больнице?» или «Сколько вам лет?» или «Какой сейчас год?» или даже «Вы кто?», «Кто я?» или просто «Упс?»

— Ненормально, — сказала Бэрри монотонным и почти злым голосом. — Это ненормально.

— Я же говорил,что гомеры ужасны.

— Не гомеры, вы. От их вида мне делается грустно, но то, как вы издеваетесь над ними, смеетесь над ними — ненормально. Вы все ненормальные.

— Ты просто еще не привыкла, — сказал я.

— Ты считаешь, что, если бы я оказалась на твоем месте, я бы тоже стала такой?

— Ага.

— Может быть. Что ж, давай с этим покончим. Веди меня к вашему лидеру.

Мы нашли Толстяка в городе Гомеров, проводящим ручную раскупорку кишечника Паркинсоничного Макса. Надев две пары перчаток и масок для фильтра запахов, Толстяк с Тедди закапывались в бесконечный поток фекалий в максовом мега-кишечнике, а из огромной покрытой шрамами головы Макса шел бесконечный поток «ИСПРАВЬ ГРЫЖУ ИСПРАВЬ ГРЫЖУ». Из радиолы Тедди играл Брамс. Все пропахло свежим говном.

— Толстяк, — сказал я от входа, — познакомься с Бэрри.

— Что? — спросил удивленный Толстяк. — О, нет! Привет Бэрри. Баш, ты — шлимазл, зачем ты показываешь ей это? Вали отсюда. Я вернусь через минуту.

— Я здесь, чтобы все осмотреть, — сказала Бэрри. — Расскажи, что ты делаешь?

Она зашла в палату. Толстяк начал объяснять, чем они занимаются, но тут волна запаха накрыла ее, Бэрри зажала рот и выбежала из палаты. Толстяк со злостью сказал:

— Баш, иногда ты ведешь себя, как десантник с мозгами в отпуске, как умственно отсталый. Тедди, заканчивай. Я должен поговорить с несчастной женщиной, связавшейся с полоумным Башем.

Бэрри выщла из туалета заплаканная. Увидев Толстяка, она спросила:

— Как ты... можешь? Это же омерзительно!

— Да, — сказал Толстяк, — омерзительно. Как я могу? Понимаешь, Бэрри, когда мы будем старыми и отвратительными, кто будет лечить нас? Заботиться? Кто-то должен это делать. Мы не можем просто уйти. Видя твою реакцию, вспоминаешь насколько это отвратительно. Это ужасно, что мы забываем. Ну, ну прекрати, — сказал он, кладя свою толстую лапу ей на плечи, — пойдем ко мне в кабинет. У меня есть заначка «Доктора Пеппера». В такие моменты «Доктор Пеппер» может помочь.

Они отправились в дежурку, а я поплелся следом, приговаривая:

— Отличный случай. Знаешь Бэрри, простые люди, вроде нас с тобой, ненавидят дерьмо, но Толстяк его обожает. Он и сам собирается в гастроэнтерологию.

— Заткнись, Рой! — отрезала Бэрри.

— Знаешь, что происходит, когда гастроэнтеролог смотрит в сигмоидоскоп?

— Прекрати! Уходи. Я хочу поговорить с Толстяком наедине!

— Наедине? Зачем?

— Не важно. Вали.

Злясь и ревнуя, я глядел им вслед, а потом прокричал:

— Гoвно смотрит на гoвно, вот что происходит!

Толстяк обернулся и зло процедил:

— Не говори так!

— Что, неприятно, Толстяк?

— Мне нет, а ей да. Ты не можешь использовать эти шуточки с людьми оттуда, снаружи. С такими, как она.

— Конечно могу, — возразил я. — Они должны видеть!

— НЕ ДОЛЖНЫ! — заорал Толстяк. — Не должны и не хотят. Кое-что должно оставаться неизвестным, Баш. Думаешь родители хотят слышать, как учителя смеются над их детьми? Подумай своей башкой! У тебя прекрасная женщина, и, поверь мне, их не так легко найти и сохранить, особенно, когда ты врач. Меня бесит то, как ты с ней обходишься.

Через час они позволили мне войти. Я чувствовал себя, представшим перед военным трибуналом. Бэрри и Толстяк заявили, что волнуются за меня, волнуются из-за моей ярости и горького сарказма.

— Я думал, что ты хотела, чтобы я выражал свои чувства, — возразил я.

— Словами, — сказала Бэрри, — не поступками. Не вымещая все на пациентах и других докторах. Толстяк рассказал мне про твой слух о Поцеле.

— Они тебя достанут, Рой, — сказал Толстяк, — ты получишь по полной.

— Они мне ничего не могут сделать. Дом не выживет без интернов. Я неуязвим, незаменим.

— Это опасно. Экстернализация — плохая защита.

— Опять началось! Что такое экстернализация?

— Видеть конфликт вне себя. Проблема не вне, а внутри тебя. Когда ты видишь, что что-то готово сломаться!

— Только так и возможно выжить!

— Ничего подобного! Посмотри на Толсяка, он нашел здоровый способ действия в этой ужасной ситуации. Он использует сочувствие, юмор. Он может смеяться.

— Я тоже могу, — сказал я. — Я тоже смеюсь.

— Ты не смеешься, ты кричишь!

— Ты называла его больным и циничным. И это он научил меня звать этих милых людей «гомеры».

— Он не убил в себе сочувствие. Ты — убил.

— Послушайте, — серьезно сказал Толстяк, — давайте остановимся, а? Мы не можем говорить ему, как себя вести. В прошлом году я был много хуже его, если вы можете себе это представить. Никто не мог мне слова сказать. Даже в июле мне было хуже. Это твой год, Рой. Я знаю, что это. Это — ад!