Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

Потом, через несколько минут, она вышла и позвала дежурных гвардейцев.

— Что тебе нужно, гражданка? — спросил один из них, в то время как другой не соизволил оторваться от завтрака, чтобы откликнуться на призыв королевы.

— Сударь, — сказала Мария-Антуанетта, — я сейчас была в комнате моей дочери, бедное дитя, она очень больна. У нее распухли ноги и сильно болят. Вы, наверное, знаете, что это я приговорила ее к необычной для нее неподвижности: мне было разрешено выходить на прогулку в сад, но, поскольку для этого нужно было проходить мимо комнаты, в которой раньше жил мой муж, а это было выше моих сил, я ограничивалась прогулками по террасе.

— Теперь же такие прогулки недостаточны для моей бедной дочери. Я прошу вас, гражданин гвардеец, попросить от моего имени у генерала Сантерра разрешение на прогулки в саду. Буду вам за это признательна.

Королева произнесла последнюю фразу так мягко, но в то же время с таким достоинством, она так умело избегала того, что могло бы задеть республиканскую гордость собеседника, что он поначалу представ перед ней в головном уборе, как большинство охранников, снял его и, когда она закончила говорить, поклонился ей со словами:

— Будьте спокойны, сударыня, у генерала Сантерра испросят разрешение на то, что вы желаете.

Уже потом, уходя, как бы убеждая себя в том, что поступил согласно этикету, а не проявил слабость, он повторял:

— Ну, конечно, это будет справедливо.

— Что будет справедливо? — спросил его напарник.

— Что эта женщина станет гулять с больной дочерью.

— Чего же она просит?

— Она просит, чтобы ей разрешили погулять в саду.

— Вот еще! — ответил второй охранник. — Пусть еще попросит разрешения прогуляться от Тампля до площади Революции, и ее прогуляют.

Услышав эти слова, королева побледнела, но потом из них же почерпнула новый прилив мужества для того, чтобы пойти на то, что ее сегодня ожидало.

Гвардеец покончил с трапезой и спустился вниз. Королева попросила подать завтрак в комнату дочери, и ей это было разрешено.

Принцесса, чтобы подтвердить слух о своей болезни, осталась в постели, а мадам Елизавета и королева сидели рядом с ней.

В одиннадцать часов пришел Сантерр. Как обычно, его появление сопровождалось барабанным боем и входом в Тампль нового караульного отряда, менялись также и гвардейцы муниципалитета.

Когда Сантерр, гарцуя на своем коне, инспектировал отряд, который отдежурил, и тот, что заступал в караул, он останавливался, чтобы те, у кого к нему были просьбы, требования или жалобы, могли их высказать.

Закончивший дежурство гвардеец воспользовался этим и подошел к генералу.

— Что тебе нужно? — резко спросил Сантерр.

— Гражданин, — сказал гвардеец, — я хочу сказать от имени королевы.

— А кто такая королева? — спросил Сантерр.

— И действительно, — продолжил гвардеец, и сам удивленный тем, что настолько забылся. — Так что я там говорил? Что я, с ума сошел? Я хотел сказать от имени мадам Вето…

— Ну, ладно, понял, — ответил Сантерр. — Так что же ты хотел сказать?

— Маленькая Вето больна, кажется, из-за того, что ей не хватает воздуха и движения.

— Разве стоит из-за этого предъявлять претензии нации? Нация позволила ей прогулки в саду, а она отказалась.

— Да, все именно так, но теперь она просит, чтобы ей позволили спуститься.

— Здесь нет проблемы. Вы все слышите, — сказал Сантерр, обращаясь к отряду, — вдова Капета спустится в сад погулять. Это решение нации. Но будьте осторожны, чтобы она не перебралась через стены, если же это произойдет, то я всем отрублю головы.

Шутка гражданина генерала была встречена взрывом гомерического хохота.

— Ну, теперь вы предупреждены, — отметил Сантерр, — прощайте. Я еду в Коммуну. Кажется, нужно выдать паспорт на тот свет Ролану и Барбару[53]…

Именно эта новость привела гражданина генерала в хорошее расположение духа.

Покидая Тампль, Сантерр пустил коня галопом.

Следом за ним покинул Тампль отряд, который закончил дежурство.

Наконец и гвардейцы муниципалитета уступили свои места вновь прибывшим, которые получили распоряжение Сантерра в отношении королевы.

Один из них поднялся к королеве и объявил ей, что генерал Сантерр удовлетворил ее просьбу.

«О! — подумала королева, глядя на небо за окном. — Неужели твой гнев, Господи, улегся и ты больше не станешь преследовать

нас?»

— Спасибо, сударь, — поблагодарила она гвардейца с той очаровательной улыбкой, которая погубила Барнава и свела с ума столько мужчин, — спасибо!

Затем повернулась к своей маленькой собачке, которая прыгала возле нее и ходила на задних лапках, потому что по взглядам хозяйки чувствовала, что происходит нечто экстраординарное.

— Пойдем, Блэк, — сказала королева, — пойдем погуляем.

Маленькая собачка принялась прыгать и, посмотрев на гвардейца, поняв, что именно этот человек принес новость, так обрадовавшую хозяйку, подбежала к нему, виляя длинным хвостом, и осмелилась даже лизнуть его.

И этот мужчина, который, может быть, остался бы безразличным к мольбам королевы, разволновался от ласки собаки.

— Вы могли бы чаще гулять с собачкой, гражданка Капет, — сказал он. — Человечность требует заботиться о каждом создании.

— Когда мы сможем выйти, сударь? — спросила королева, — Как вы думаете, сильное солнце нам не повредит?

— Выйдете, когда пожелаете, — ответил охранник, — на сей счет нет никаких особых распоряжений. Но, если вы выйдете в полдень, а это время смены часовых, то в башне будет меньше движений.

— Ну хорошо, в полдень, — сказала королева, прижимая руки к груди, чтобы унять сердцебиение.

И она взглянула на гвардейца, который казался ей не таким суровым, как его собратья. Возможно, из-за уступок желаниям узницы, этот человек лишится жизни в борьбе, что затеяли заговорщики.

Но в этот момент, когда сердце королевы готово было смягчиться от сочувствия, душа ее пробудилась. Она вспомнила 10 августа, трупы своих друзей, разбросанные по коврам дворца. Она вспомнила 2 сентября и голову принцессы де Ламбаль[54], надетую под ее окнами на пику. Она вспомнила 21 января и своего мужа, погибшего на

эшафоте, барабанную дробь, заглушившую его голос. Наконец, она подумала о своем сыне, бедном ребенке, крики которого она не раз слышала и не могла ничем ему помочь. И сердце ее отвердело.

— Увы! — прошептала она, — несчастье, как кровь античной гидры: оно питает массу новых бед!

Глава XXVI