Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

До Брянска сегодня нас так и не довезли. Кругом леса, леса и болота. Вдоль опушек, близко подступающих к линии железной дороги, в два-три ряда натянута колючка. На проволоке понавешаны в большом количестве пустые консервные жестянки и бутылки — немецкая сигнализация. Крепко, видать, допекали здесь фрицев наши партизаны. Легенды о подвигах народных мстителей ходят с первых месяцев этой войны. А сколько еще станет известно, я не сомневаюсь, об этом обширном и славном партизанском крае. Да только ли о нем?

Завтра дежурю по эшелону.

Брянск. Жуткие развалины, при виде которых тебя охватывает невыразимая тоска, а в груди твоей начинает шевелиться тяжелая ненависть к захватчикам… Вечером были уже в Навле.

На рассвете проехали хутор Михайловский. Днем сварили обильный обед и пригласили всех ребят из второй теплушки, чтобы по-танкистски отметить наше знакомство. Благодаря стараниям Ефима Егорыча не было недостатка и в «горючем». Оба вагона дружно пели и плясали, и «званый обед» очень весело и непринужденно длился до самого отбоя.

А среди ночи ветром порвало старый брезент, которым укрыта моя машина, и так как все уже крепко заснули, то пришлось зашивать его в одиночку и на ходу, чтобы совсем не унесло.

И снова — здравствуй, Украина!

В 1.30 — Конотоп, в 8.00 — Бахмач, в 14.00 — уже Нежин. Быстро повезли!

Продукты на пристанционных толкучках дешевеют. Вши («бобики», как называет их наш вагонный шутник Никитин) торжествуют. Поэтому, когда они особенно начинают досаждать, прожариваем около раскаленной буржуйки нижнюю и прочую одежду. Пришлось и мне дать серьезный бой «автоматчикам» (еще одно прозвище вшей). Выворачивая нижнюю рубаху над печуркой, впервые увидел спаренных паразитов. Омерзительная картина!

К 19.00 наш эшелон выбрался на последний 120-километровый отрезок пути с переправой через Днепр в районе железнодорожной станции Дарница. Железнодорожники говорят, что из-за перегруженности этой переправы — временного деревянного моста — мы будем ехать до Киева не менее двух-трех дней.

Встанешь на башне машины — далеко видны на белом фоне, впереди и сзади, эшелоны в длиннейшей очереди.

Коротаем время за разговорами. Заряжающий Орехов, земляк, родом из деревни Вошкино Гусинского сельсовета Краснинского района, самый «старый» из нашего экипажа (в этом году ему исполнится двадцать пять), поведал нам свою историю.

В 1941 году двадцатидвухлетний Ефим проходил срочную службу в Белорусском особом военном округе, в конном гаубичном дивизионе, всего в нескольких километрах от новой государственной границы. Его часть стояла там после окончания похода Красной Армии в Западную Белоруссию с сентября 1939 года.

Тамошние мужики-белорусы заезжены страх, да и крестьяне из поляков, что победнее — тоже. Но особенно горько доставалось белорусам. Мало того что они в вечной нужде бились, как птица в силке, — паны измывались над ними, как хотели. Одна женщина рассказала бойцам Ефимова расчета, как пан староста, получив известие о предстоящем визите в их деревню какого-нибудь пана офицера или пана чиновника, приказывал жителям чисто-начисто выскрести и подмести улицы, по которым, возможно, соизволит прогуляться приезжий пан надпоручник. Ослушание и недоимки никогда не оставались безнаказанными. Для вразумления холопов пускались в ход даже плети.

Сердечно и радостно встречали Красную Армию — свои своих — по ту сторону польской границы. Тут у рассказчика от волнения увлажнились глаза, и он хлопотливо нагнулся к печурке подкинуть дров. И «панами ясновельможными» своих освободителей величать пробовали замордованные люди, но красноармейцы и командиры терпеливо и доходчиво растолковывали местным крестьянам, что такое обращение в Советской России отменено еще в 1917 году. Навсегда. И жалко было очень нашим бойцам тех несчастных людей. На что уж в смоленской, скажем, деревне в неурожай лихо бывало: по двести граммов ржи на трудодень выходило (не считая картошки и прочего), а у них — хоть шаром покати. Голытьба! И запуганы так, что глаза поначалу поднять боялись: раз ты в добротной одежде да еще в сапогах — значит, пан. Однако разобрались постепенно, что к чему, освоились со словом «товарищ», оттаяли сердцем.

Новая жизнь начинала свое победное шествие по Западной Белоруссии, которая была насильственно отторгнута белополяками в трудный для юной Советской страны год и девятнадцать почти лет томилась в панской неволе.

Ефим Егорыч женился рано, еще до призыва в армию. Как старослужащий, он уже пользовался отпусками, а в 1941-м, перед войной, получил даже внеочередной краткосрочный отпуск по случаю рождения ребенка-первенца. Счастливый отец ревностно справил самые неотложные дела по хозяйству, осторожно поласкал жену, недавно вернувшуюся из сельской больницы, неумело подержал в крепких крестьянских руках свою крохотную дочку, попрощался с родными и односельчанами и возвратился в часть.

А 22 июня, на рассвете, артдивизион был поднят в ружье и получил боевой приказ. При вскрытии склада боеприпасов было установлено, что в нем хранились снаряды другого калибра. Таким образом, боезапас каждой гаубицы составили снаряды, которые находились в зарядном ящике при орудии.

Дивизия, в состав которой входил артдивизион Орехова, с непрерывными боями, отбиваясь от наседающего противника и неся большие потери, сумела пройти всю Белоруссию, но в конце концов попала в окружение у западной окраины Смоленщины.

Командование решило навязать противнику ночной бой и прорвать вражеское кольцо. В случае успеха предполагалось отходить дальше на восток рассредоточившись, мелкими подразделениями, применяясь к местности, по возможности используя лесные массивы.

На каждую уцелевшую во время отступления гаубицу оставалось по одному-два снаряда, которые берегли как зеницу ока на самый крайний случай. И вот он наступил. С помощью этих последних снарядов была проведена артподготовка, не нанесшая противнику никакого урона, но зато она послужила хорошим сигналом к началу прорыва.

Все сперва шло как будто нормально. Следом за ударными группами, которые бесшумно сблизились в ночи с врагом и вдруг отчаянно ринулись врукопашную, двинулись по подозрительно легко пробитому «коридору» колонны пехоты. Но все попытки расширить прорыв ни к чему не привели. И тянулись вперемешку солдаты, шатающиеся кони в орудийных упряжках, едущие на честном слове грузовики, набитые ранеными до предела. Раненых было очень много. Их везли и на подводах, и на лафетах. Те, что могли еще держаться на ногах, брели сами, опираясь на винтовку или на товарища или цепляясь за борт и задки телег, за стволы пушек.

Ночи в первой половине июля недолги, поэтому вконец измотанные, голодные и редко спавшие в течение полмесяца люди не в силах были уйти далеко.

На рассвете начался настоящий кошмар. Сперва появились самолеты. В промежутках между штурмовками колонна продолжала упрямо идти вперед. Горели грузовики и опрокинутые повозки, били и дико ржали запутавшиеся в упряжи кони, кричали и стонали по кустам и в кюветах раненые. Колонна таяла и шла. Потом с обеих сторон «коридора» фашисты открыли убийственный — изо всех видов оружия — огонь: прямой, косоприцельный и навесный…

Что творилось там в общих масштабах — рядовой артиллерист Орехов мог только чувствовать своим солдатским чутьем. Колонна окончательно распалась.

К полудню под командованием молоденького лейтенанта и старшего политрука десятка три бойцов (среди них оказался и Ефим) из разных батальонов и даже полков сумели-таки занять оборону в опушке светлого молодого соснячка, наспех отрыв в песчаной земле окопчики неполного профиля. Оборону без боеприпасов: в иных винтовках даже магазины были неполные, а гранат на весь сводный взвод осталось две штуки.

Немцы почему-то не спешили атаковать эту горсточку русских солдат, а долго и методично долбили по леску, по окопам… Затем подползли почти бесшумно, словно подплыли, два легких танка с черно-белыми крестами на башнях и, остановившись метрах в ста перед опушкой, начали медленно переводить стволы своих орудий с одного окопа на другой, и сидящим в окопчиках людям казалось, что сама смерть заглядывает им прямо в душу круглыми, непроницаемо-черными зрачками пушек. Время от времени из немецкого танка раздавался выстрел в упор или трещала длинная пулеметная очередь — для острастки. Фашисты развлекались, подавляя волю наших бойцов. Тяжело раненный снарядом, разорвавшимся прямо в окопе, застрелился незнакомый лейтенант. Оставшиеся в живых положили на бруствер бесполезные винтовки: геройски пойти в штыки было не на кого. После того как перед строем пленных гитлеровцы расстреляли политрука, всего от Ефимовой команды осталось пятнадцать бойцов при двух сержантах.