Путь пантеры - Елена Крюкова

Фелисидад отняла руку от лица и схватилась за живот.

– А! А! А!

Пес поднял вверх морду. Держал ее лапой за палку – отдельно от туловища. Голова отдельно, живот отдельно. Сейчас и лапы отпадут. Фелисидад вырвало прямо на пол коридора. Хавьер глядел дико и молча, как она плетется по коридору к себе в комнату: одна рука заклеила готовый к воплю рот, другая судорожно заталкивает снежный хлопок рубахи между ног, белизна пропитывается красным, и красные пятна на подоле, и красные капли на каменных плитах пола, под ее пятками, под ступнями.

Гляди, пес, гляди, пока она идет к себе и скроется от тебя в своей норе, в логове.

Рука разжалась. Маска упала на пол.

Глиняный, мертвый стук. Откололось ухо. Пес, ты тоже ранен.

«Ты ранен на всю жизнь, – сказал в нем надменный далекий, будто со звезд, голос, – возненавидь себя. Ты хотел ее повеселить? Не ври себе. Ты ее напугал, она брюхатая, и она выкинула. Не будет ребенка».

Бешеное торжество, граничащее с наслаждением, с криком греха, обняло и чуть не повалило его на пол. Не будет! Ребенка! Этого! Гостя залетного! Чужеземца! Вора! Наглеца…

«Это ты наглец и вор», – холодно сказали ненавидящие звезды.

Звезды в окне, и Луна с ними, ненавидели его.

И жалели Фелисидад.

Хавьер слышал, как жалобно кричит в своей спальне Фелисидад. Видел, как весь дом среди ночи поднялся на ноги; как все бегали, суетились, звонили хором по телефонам, в руках мелькали тряпки, бинты, градусники, тазы с водой, чайники, банки, грелки, как взбегали по лестницам без перил врачи с чемоданчиками в руках, где были шприцы и приборы, спасающие жизнь; как Фелисидад, на длинных носилках – такую маленькую, скрюченную от боли, как перечный стручок, выносили, тащили вниз по лестнице, на улицу, где ждала машина с красным крестом; слышал, как завели мотор, как прекратились вопли и слезы, как медленно утихало, сворачивалось кошкой в клубок растревоженное пространство глубокой, густо-черной звездной ночи.

Наступило молчание. Вернулась тьма. Во тьме медленной струйкой из-под плотно закрытой двери хозяйской спальни тек тонкий, нежный плач Милагрос. Так плачет кошка по утопленным котятам, так плачет ребенок по искалеченной игрушке. Плач тек ручьем-бормотуном, вспыхивал ангельским золотом в свете полной Луны. Хавьер сполз спиной по стене на пол. Обхватил голову руками. Плачь, пес. Если ты еще можешь плакать.

Он взял валявшуюся на полу безухую маску, поднес к руке и вонзил иголочные зубы себе в запястье. Изумленно и равнодушно следил, как вытекает из проколов кровь, пятнает штаны, рукава рубахи. Кровь. Это жизнь. Из Фелисидад тоже вытекала кровь. Вытекала жизнь. Чужая жизнь. Ее жизнь.

«Я убийца», – сказал он сам себе.

И распластался на полу, лег на живот, презренный, шелудивый, глупый, злой пес.

Плиты пола пахли ее кровью. Вот пятно. Он слизнул каплю. Соленая. Кровь соленая и жизнь горькая. Где ждут сладости? В раю?

– Давай я убью себя… за тебя, – прошептал пес.

Он умел говорить по-людски.

Умный зверь.

Глава 35. Земля Ацтлан

Приближался ноябрь, и Ром попросил у профессора тайм-аут. Статья для лондонского журнала была почти закончена.

– Я имею право на маленький отдых, – сказал он профессору, как ему казалось, скромно, но голос, дрожащий от тоски и нетерпения, выдал его с головой.

– Зазноба в Мехико, нелучший вариант! Хм, не вы первый, не вы последний попадаетесь на уловки мексиканских девиц. Они все, скопом, ну да, пачками, знаете ли, хотят в Америку! Хотят переселиться сюда, да! Просто перепрыгнуть Рио-Гранде у вашей милой не получится – вот она и нашла вас. Легально выйти замуж, что может быть проще?

Ром не выдержал спокойного цинизма беседы. Взорвался:

– Мы любим друг друга!

Профессор потеребил белую, как у православного священника, длинную бороду: – Любите? Это многое извиняет. Я понимаю вас. Но предупреждаю. Вы для нее можете оказаться… – Профессор поморщился. – Ступенью! Трамплином! Потом будете горькие слезы лить…

Ром окоченел. Слова доносились до него, как из ватной подушки. Со стороны он услышал свой спокойный ледяной голос: «Я не резидент. Я не могу жениться на моей девушке в Америке. Только в России. Или в Мексике.

Профессор стукнул себя ладонью по лбу и весело рассмеялся:

– Ох-хо-хо! Да, как же ведь это я забыл! Вы же не гражданин Америки! И вида на жительство у вас еще нет! Вы по выговору просто американец. Я бы вас от уроженца Новой Англии не отличил! Ну да, студенты так и думают, что вы наш! Нерусский!

– Я русский, – холодно сказал Ром и заставил себя сначала поклониться профессору, потом повернуться и уйти.

«Идти по коридору. Наблюдать номера аудиторий на дверях. Слышать возгласы студентов. Думать. Думать по-английски. Черт, нет, по-русски».

Он подумал по-русски: «Первого ноября я прилечу в Мехико, гори все синим пламенем».

– Ромито! Ромито! Ромито!

Она выбежала навстречу. Вот она.

Лицо льется, горит, вспыхивает, плывет, двоится.

Черт, ведь это же он плачет!

Обнимает ее. Плачет над своей девушкой.

– Приехал! Сюрпризом!

Вокруг них, как вокруг елки, хороводом скакали домочадцы.

Ром оторвался от Фелисидад, шагнул к сеньоре Милагрос, встал на колени и обнял ее за располневшую талию. И сказал:

– Мама.

Фелисидад завопила:

– Так нельзя! Мама одна!

– Это по-русски, – сказал Ром, встал, вытирал ладонью мокрое лицо. – Мамой тещу называют. Теперь я ваш сын.

Вместе прошли в спальню Росы и Фелисидад.

Обнялись.

Никого не было рядом. Одних их оставили.

Ром взял Фелисидад за подбородок, лицо ее приподнял, глядел ей в глаза. Улыбаться пытался.

– Не старайся веселиться, – сказала Фелисидад тоненьким кукольным голоском, – ничего у тебя не получится.

– Ты моя хорошая, – сказал Ром беспомощно. – Ты моя очень, очень, очень любимая.

– Правда?

«Утешай ее, утешай. Только ни слова не говори ей о нерожденном младенце».

– Ты моя всегда желанная. В Америке я только и думал о тебе.

– Правда?

– Правда, правда.

– Ты чувствовал меня?

– Да. Конечно.

– Вот так, как сейчас?

Она теснее прижалась к нему.

Сейчас начнется еда, питье, громкие голоса разрежут воздух, будут бить в зрачки яркие лампы, и он опять привыкнет к испанскому языку, словно весь век на нем говорил, словно родился здесь.

– Да. Как сейчас.

– А ты знаешь, далеко на севере есть такая земля Ацтлан.

– И что?

– Мы туда полетим когда-нибудь. Это земля моих предков. Мама говорит: там живет Царь Солнца.

– Какое ты дитя, – сказал Ром. Она ударила его ладошкой по губам.

– Я не дитя! Я взрослая женщина!