Холмы, освещенные солнцем - Олег Викторович Базунов

бывает, смеются надо всем этим и даже на все это машут рукою. Но, опять же, стоит ли относиться ко всему этому уж с таким недоверием, стоит ли смеяться надо всем этим и тем более стоит ли махать легкомысленно и беспрестанно на все это рукою?! До каких пор-то махать?!

Взять хотя бы вопрос с той же самой рогулькой, с тем же самым ребром или с той же самой жилой в составе бедра — с той жилой, что служила струною. Ох уж эта бойцовая жила в составе бедра, в составе всей стороны!

…Но приостановимся еще на мгновение, удержим здесь, хотя и с усилием, торопливо бегущую руку!

Представьте себе — и это тем более нетрудно представить, что при нормальном режиме каждый-то день, страдая ли жестокой бессонницей или, напротив, пользуясь счастьем безмятежного и сладкого сна всю ночь напролет, каждым-то утром вы отправляетесь в ванную комнату или к какой-либо раковине и умываете там свежей водою, по крайней мере, лицо и обе руки.

Представьте себе, что утром, — я упоминаю утренний час не потому, что сам лично имею обыкновение общаться со свежей водою только лишь по утрам, а потому, что лично со мной тот эффект от общения со струей прохладной или вовсе как лед холодной воды, о котором я хочу здесь поведать, происходит по каким-то не вполне для меня объяснимым причинам, не в дневные и никак не в вечерние, а именно в утренние часы.

Итак, представьте себе, что утром, после крайне тяжелой или даже сравнительно легко вам доставшейся ночи, с головой, раскаленной неусыпно и неустанно пылающей мыслью, со свербением — тонким, болезненным — как во внешних, так и в глубинных узлах ее, вы направляетесь в ванную комнату или, в иных условиях, к обычной кухонной раковине для общения с холодной струею.

Итак, вы открываете кран и, следя, как с журчанием или с шипением и брызгами прохладная или вовсе холодная струя эта несется, бежит сломя голову из медной, алюминиевой или железной трубы, плещете бегучей водой этой в разгоряченный свой лоб, в переносье и в обожженные внутренним жаром глаза. И тут же со лбом вашим и со всей головою происходит моментальное чудо, сравнимое лишь с чудодейственным утеканием боли из обожженного пальца — стоит только схватиться за мочку вашего уха, или в детстве — стоило только ткнуться в колени родимой матушки вашей.

Итак, происходит моментальное чудо: неусыпное жжение мысли, свербение болезненно-тонкое во внешних и внутренних узлах исчезает, вы вдруг ощущаете радость прохлады и избавления, вы вдруг ощущаете краткое освобождение.

Но не одна только радость избавления и свежести посещает вас в эти минуты, на вас снисходит в эти минуты редкая ясность мышления и какая-то мгновенная страсть к поэтическим обобщеньям и выводам. И я думаю, дело здесь не только — хотя это, бесспорно, имеет решающее значение — во внезапно испытанном вами освобождении. Мне кажется, дело здесь, как ни странно, и в форме той ванны или той раковины; и в системе кранов и клапанов; и в самой по себе беспрерывно, деловито, упрямо и свежо бегущей струе этой из медного крана; и в этих только что заключавших ее покрытых испариной трубах, сквозь этажи уходящих в недра подвала, в сырую и темную землю; и в само́м цельном токе воды, во всем том прослеженном резвою мыслью водо-проводе, соединенном где-то и как-то посредством чего-то со всей той далекой и безбрежной водою… Но и это не все: дело здесь, что как будто бы совсем уже странно, в том одиноком и слабом луче, что, по-видимому, со дня появления дома на свете, каждый раз, лето в лето и минута в минуту, проходя тихо, косо окна лестничной клети и холодный колодец, попадает в одну из фрамуг и ударяет в кухне в то самое место — в простенок, где когда-то, до всяких бессчетных перемен в планировке квартиры, была установлена, тоже, по-видимому, со времен появления дома на свете, крайне потешная, железная и крепко побитая, а затем и окончательно снесенная временем раковина, в которую вода еще прибегала по голубой и глухо-податливой, свинцовой, похожей на жилу трубе.

Но вернемся к струе, ныне бегущей.

Итак, вы плещете холодной, бегучей водою в лоб и в свербящие надбровные дуги, в переносье, в глаза, ухитряетесь даже в затылок, и вас отпускает, и вот вы уже не желаете никак расставаться с этой струею и, сильно нагнувшись над нею, все плещете, плещете, иногда почти ледяною водою до того, что немеют ваши свербящие надбровные дуги и ни в чем-то уж неповинные пальцы, а в вашем освобожденном на время мозгу начинают сновать почти гениальные мысли. И когда уже невозможно более плескаться под холодной струею, чтобы как-то продлить течение драгоценных моментов, забыв о сведенной давно пояснице, вы, совершенно бесцельно и странно, должно быть, для стороннего зрителя, забавляетесь с деловито бегущей струею и, развинтив в конце концов кран до отказа, созерцаете поведенье воды.

Как будто бы — какая вода здесь, в эмалированной ванне или, тем более, в кухонной раковине? Ну течет, ну скопляется, не успевая уходить в отверстие стока, ну колышется, плещется, ходит кругами прямыми и встречными… Но ведь это всего лишь в ванне или в совсем уж ублюдочной раковине!

Ну и что же, что в ванне или в какой-то там раковине! Вода-то ведь и в них течет, скопляется, колышется, плещется, ходит такими и всякими иными кругами. Вода есть вода. И вода везде остается водою. И даже здесь ведь, в ванной или в кухонной раковине, скопляясь вследствие большого напора в водопроводе, не успевая, так сказать, уходить своим естественным ходом в предназначенное ей донное отверстие стока, вода образует водовороты…

Замечали ли вы когда-нибудь, останавливали ли когда-либо свое рассеянное внимание на этом странном и таком обыденном, по сути, явлении? Или, быть может, как часто бывает в нашей суетной жизни, замечали не замечая? Вспомните, нарисуйте в воображении в собственной вашей ванне или в железной помятой раковине этот на ваших глазах прорастающий толщу воды — мутной или прозрачной — неважно, — нет, все же лучше прозрачной, — вдруг прорастающий толщу воды стебелек, проникающий маленькой блуждающей змейкой, такой прожорливой змейкой, танцующей на самом хвосте, толщу воды; пронизывающий ее, эту толщу, вплоть до самого выхода, то есть до отверстия донного стока. Странная и забавная