Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений - Игорь Оболенский

Позвонил ей и сказал, что Союз художников выделил ей деньги и она должна пойти в кассу и получить их. Там он договорился, что его деньги передадут Этери как помощь от Союза художников.

А когда я попросила его принести домой хотя бы сто рублей из этих денег, он удивился даже: «Как я могу? Что обо мне подумают?»

Мама обожала моего мужа. Говорила, что Тенгиз напоминает ей папу. Тенгиз также свободно относился к деньгам – если они были, он легко их тратил на друзей, на застолья.

Это у меня мама могла спросить, куда я все потратила.

«Что я, стояла на мосту и бросала в Куру? На дело ушли!» – отвечала я.

А Тенгиз относился к этому совершенно спокойно.

«Ну точно мой Алеша», – говорила мама.

Мы с мамой были очень большими друзьями, я все ей рассказывала. И про своих ухажеров тоже.

У меня до Тенгиза ни с кем не было каких-то серьезных отношений. Но были мальчики, которые нравились. Мама обычно сидела у окна и что-то делала, а я в это время готовилась к лекции. И когда на улице появлялся предмет моего интереса, мама всегда звала меня к окну: «Иди-иди, твой появился».

Мне очень нравился Иван Дмитриевич Ратишвили. Это был уже солидный мужчина, который вызывал мою симпатию просто так, без каких-то чувств, конечно.

У него была интересная судьба. Отучившись в военном училище, Ратишвили сумел поступить в Парижскую академию художеств, по окончании которой получил место в дворцовом ведомстве Петербурга.

Во время штурма Зимнего дворца в 1917 году он стал единственным из дворцового управления, кто нашел в себе смелость не бросить остававшиеся там сокровища на произвол обезумевшей толпы. Под его руководством гренадеры относили в подвальные хранилища наиболее ценные вещи. На охрану драгоценностей Ратишвили выставил своего сына, которому было всего шестнадцать лет.

Годы спустя дочь князя Ратишвили рассказывала, что вопреки распространенному мнению о том, что крейсер «Аврора» стрелял по Зимнему дворцу холостыми залпами, на самом деле выстрел был самый что ни на есть боевой. Девушка в тот момент находилась в Зимнем дворце и стала очевидцем того, как снаряд влетел в кабинет Александра Третьего и разрушил всю стену.

После того как большевики пришли к власти, Ленин назначил Ратиева (именно так, на русский манер, звучала фамилия Ивана Ратишвили) главным комендантом Зимнего дворца и всех музеев и дворцов Петрограда и называл его «товарищ князь».

Увы, личная жизнь Ивана Дмитриевича оказалась довольно трагична. Еще летом 1917-го он потерял жену, а через десять лет лишился сына.

Доживал свой век бывший главный хранитель (и спаситель) сокровищ Российской империи в Тбилиси.

Он жил на первом этаже в маленькой квартирке на улице Чайковского. Несколько раз в неделю его навещала сестра. У него было очень чисто, уютно и стояли потрясающие вещи.

Иван Дмитриевич был нашим соседом, и мама часто приглашала его на чашечку кофе.

Ратишвили был удивительным человеком. Когда меня спрашивали, почему я все никак не выйду замуж и почему отвергаю всех женихов, я отвечала, что жду человека, похожего на Ивана Дмитриевича.

«Ну тогда ты до самой смерти будешь ждать и все равно помрешь старой девой», – говорили мне.

Иван Дмитриевич мне рассказывал, как ключи от сейфа с драгоценностями передал лично Ленину. Признавался, что в тот момент испытывал страх: «Ленин ведь мог взять ключи и приказать меня расстрелять. Что ему стоило? А он лишь поблагодарил меня».

Он все время что-то рассказывал, но мне тогда было не очень интересно. Я была занята друзьями или чтением, бежала домой и радовалась, что меня ждет интересная книга.

Новая власть с почтением относилась к Ратишвили, он получал хорошую пенсию, большую часть которой отдавал своим нуждающимся родственникам и друзьям.

Помню его легкую походку и внешний облик: трость под мышкой, стройную фигуру, холеное лицо. Всегда улыбался и был чисто одет.

В конце жизни Ратишвили получил двухкомнатную квартиру, в которой он и умер в 1958 году в возрасте около 70 лет.

Иван Дмитриевич был, пожалуй, последним представителем «золотой эры» грузинского дворянства, приехавшего в Тифлис из Петербурга.

Все его друзья ушли из жизни еще раньше.

Другом нашей семьи был Александр Эристави, флигель-адъютант Николая Второго.

После переворота в 1917 году Александр Эристави приехал в Грузию и так здесь и остался. Как ни удивительно, но он не был подвергнут репрессиям и скончался в 1932 году.

Арестована была его жена, венгерка по национальности. Ее взяли в 1941 году, когда после начала войны арестовывали всех немцев.

На доказательство того, что она на самом деле совсем другой национальности, у вдовы флигель-адъютанта ушло несколько лет, которые она провела в сталинских концентрационных лагерях.

Когда вернулась, то рассказала нам, что видела папу. Она развозила по лагерям овощи. И в одном лагере видела Алешу.

Заключенные были без имен, только с номерами. Вокруг лагеря существовала пятикилометровая зона отчуждения, говорили, что за колючей проволокой находятся не заключенные, а прокаженные.

И тетя утверждала, что видела именно Алешу. Мы так хотели в это верить. И верили…

«Проходят годы. Как будто все случилось вчера. Едем на поезде в Батуми я и мой Алеша. Один англичанин стал плохо отзываться о Грузии. Мой муж отхлестал его по лицу. Англичанин достал ружье и выстрелил. Раненого Алешу еле спасли.

Оказывается, что ждало меня впереди. Аресты, выселения и страшные слова: «Без права переписки».

Расстрел мужа, дедушки, дядей.

Мой брат Бандо, который в 1921 году остался в Грузии, был арестован и сидел в камере смертников. Его друг, который работал в ЧК, предложил выпустить его проститься с женой под честное слово, что тот вернется.

Бандо сдержал свое слово – простился с семьей и вернулся на расстрел.

…Надежда хватается за любую возможность. Я тоже так думаю. Время лечит все. По законам древних афинцев, изгнание из Родины и смертная казнь – это равнозначное наказание. Я это испытала дважды».

Мама всегда была очень деятельным человеком. Сколько добра она делала! Помню, когда мы первый раз пошли в Метехи, снова ставшую церковью, то мама взяла с собой две огромные сумки. В них были гостинцы жившим по пути ее знакомым. Когда мы переступили порог храма, то вздрогнули – все стены были в следах от пуль…

А как мама взяла дочь своей кормилицы? Девочка от рождения была хромой. Так мама устроила ее на операцию, а потом выхаживала. И это в самые сложные военные годы. Зато когда в 1951 году нас высылали в Казахстан, то Лидико сказали, что ее в списке нет и она может быть свободна. Но Лидико поехала в ссылку вместе с нами.