Семейство Какстон - Эдвард Бульвер-Литтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы видите, я могу говорить только о немногих предметах этой великолепной аптеки: её средства неистощимы, но нужна самая строгая осторожность. Я помню, что вылечил безутешного вдовца, упорно отказывавшегося от всякого другого пособия, строгим курсом геологии. Я окунул его глубоко в гнейс и сланец; среди первых пластов, я дал слезам обратиться в прохлаждающие, кристализованные массы, а покуда я доводил его до третичного периода, между переходных известняков Мейстрихта и конхилиеносных марлей Гозауских, он уже был совсем готов для другой жены. Кидти, мой друг, смеяться нечего! Не менее замечательно мое лечение молодого студента в Кембридже, назначавшего себя для духовного звания, и внезапно одержанного холодным припадком вольнодумства и сомнения, вследствие перехода от его занятий к Спинозе. Ни один из богословов, за которых сначала пронимался я, не сделал ему ни малейшей пользы; тогда я обратился к другому средству и тихо навел его на главы о вере в книге Авраама Токкера (тебе-бы надо прочесть его, Систи); потом дал большие приемы Фихте, после этого я посадил его на Шотландских метафизиков, окуная в некоторых Германских трансценденталистов; и, убедив его, что вера не есть анти-филосовское состояние духа и что он может верить не боясь за разум, ибо он был сильно настроен на этот лад, – я принялся за моих богословов, которых переварить он уже был приготовлен; с тех пор его богословское сложение стало до того здорово, что он проел два пресвитерства и один декариат! У меня есть план для библиотеки, где заголовки будут не: филология, естественные науки, поэзия и т. д., а сообразны с расстройствами, телесными и духовными, которым противодействует тот или другой предмет, начиная от самого ужасного несчастья или мучений подагры, до припадка сплина или легкого катарра; в последнем случае предписывается ваше легкое чтение вместе с сывороткой и ячной водой. Если же, – продолжал отец, более важно – если какое-нибудь горе, все-таки исправимое, овладевает вашим духом, подобно мономании, если вы задумали что вся жизнь ваша должна быть пробелом, на том основании, что небо отказало вам в том или другом, на что рассчитывало ваше сердце, – тогда лечитесь хорошенько биографией, биографией добрых и великих людей. Взгляните, как мало места действительно занимает горе в жизни. Посмотрите, едва страница посвящена скорби, схожей с вашей, и как торжественно парит над нею жизнь! Выдумали, что сломали крыло! Нет, смято одно только пёрышко! Посмотрите, что жизнь оставляет за собою, когда все кончено – сумму положительных фактов, далеких от области горя и страданий, связанных с существованием всего мира. Да, здесь лекарство – биография! Вы говорили, Роланд, что хотели бы испытать мое лечение; вот вам.
И отец взял книгу и подал ее капитану.
Дядя взглянул: то была Жизнь Роберта Галль.
– Брат, он был диссентер (т. е. отступник от Английской церкви), а я Англиканец, душой и телом.
– Роберт Галль был храбрый человек, настоящий воин Великого Вождя, – сказал красноречиво отец.
Капитан механически приложил указательный палец к своему лбу, по военному обычаю, и почтительно отдал честь книге.
– У меня есть другой экземпляр для тебя, Пизистрат: Роланду дал я свой. Тот, который я сегодня купил для тебя, ты береги.
– Благодарю вас, сэр, – сказал я рассеянно, не понимая в чем заключалась для меня большая польза Жизни Роберта Галль, или почему одно и то же лекарство должно было помочь избитому бурей дяде и племяннику, еще не достигшему двадцатилетнего возраста.
– Я не сказал ни слова – заключил отец, слегка наклоняя голову, – о книге книг, ибо она дерево жизни (lignum vitae), универсальное лекарство от всего. Те только её помощники, её сподвижники, потому что ты вероятно и помнишь это, Кидти (я сказал это прежде), нельзя требовать совершенной правильности в экономии нашего тела, если не действовать на центр узловой системы, откуда нервы тихо распространяют свое влияние на все тело.
Глава VI.
На следующее утро, после завтрака, я взял шляпу и собрался идти, но отец мой, посмотрев на меня и заключив, что я не спал, ласково спросил:
– Пизистрат, ты еще не пробовал моего лекарства?
– Какого, сэр?
– Роберта Галль.
– Нет еще, – отвечал я улыбаясь.
– Так попробуй, друг мой, прежде нежели выйдешь: поверь, ты более насладишься прогулкой.
Признаюсь, я повиновался неохотно. Я воротился в мою комнату и сел как бы за урок. Есть ли между вас, моя юные читатели, такие, которые не читали жизни Роберта Галль? Если есть, – именем великого Капитана Коттль[16] заклинаю вас, «если найдете эту книгу, заметьте ее». К какому бы исповеданию ни принадлежали вы, будьте вы эпископалианец, пресвитерианец, анабаптист, пиедабаптист, индепендент, квакер, унитарий, философ, скептик, вольнодумец; пошлите за Робертом Галль! Да, если существует еще на земли один из последователей тех важных ересей, которые в дни оны наделали столько шума; люди, которые верят с Базилидом, что столько же сфер небесных, сколько дней в году; или разделают веру Керонфиицев, Эбионитов и Назаритов (последние открыли, что жену Ноеву звали Урией и что она сожгла ковчег); или, подобно Валентианцам, что было 30 Aeones, веков или миров, рожденных от Глубины (Bathos), мужского начала, и Безмолвия, женского; или следуют Марцитам, Коларбазиам и Гераклеонитам, которые придерживались толков об эонах; или Офитам, поклонявшимся змею; или, – Архонтикам, Аскофинтам, Цордрнийцам, Марционитам, последователям Апеллеса, Севера, (последний был чаепиец и утверждал, что вино изобретение сатаны!) или Татиана, верившим, что все потомки Адама безвозвратно обречены проклятию, за исключением их самих (эти есть еще и теперь); или Катафригийцами, называемым и Таскодрантами, потому что они совали указательные пальцы в ноздри, в изъявление своей набожности; или Пепуцианамь Квинтилианам, или Артотиритам или… но довольно. Если я стану перебирать все заблуждения людей в деле веры, я никогда не доберусь ни до конца моей главы, ни до Роберта Галль; и так, кто б ни был ты, мой читатель, к какому бы ни принадлежал, вероисповеданию, пошли за жизнью Роберта Галль! это жизнь человека, на которую смотреть – приносит пользу человечеству.
Я кончил чтение биографии, довольно короткой, и размышлял над нею, когда услышал на лестнице стук деревянной ноги капитана. Я отворил дверь; он вошел, держа в руке книгу; я встретил его с той же книгой.
– Ну что, сэр? – спросил Роланд, садясь: – сделало вам пользу лекарство?
– Да, дядюшка, и большую.
– И мне то же. Клянусь Юпитером, Систи, молодец был этот Галль! Удивительно, если лекарство одними и теми же путями прошло в обоих! Скажите мне сначала, как оно подействовало на вас?
– Во первых, любезный дядюшка, я думаю, что книга, подобная этой, должна приносить пользу всякому человеку, живущему в свете обыкновенным образом, потому что вводит нас в область, о которой – подозреваю я, мы вообще заботимся мало. Здесь человек, непосредственно связывающий себя с небесною целью, и обработывавший значительные способности на один этот конец, – силящийся возвести дух свой до возможного, дабы он делал наибольшее добро на земли и удостоился высшего Счастья на небе, – словом, живущий как бы на небе и до того преисполненный сознанием бессмертия, до того сильный связью между божеством и человеком, что он, без малейшего притворства в стоицизме и не будучи бесчувственным к страданию, (по нервическому темпераменту даже воспринимая его до крайности), однакожь наслаждается счастием совершенно независимым от всего. Нельзя не содрогаться от удивления, в одно и тоже время возвышающего и гнетущего вас, при чтении его торжественного «посвящения себя Бory.» Это приношение духа и плоти, времени, здоровья, славы, дарований – божественному и невидимому началу добра, проводит нас к сознанию себялюбивости наших взглядов и надежд, пробуждает от того эгоизма, который требует всего, а не уступает ничего. Но эта книга наиболее задела по струне моего сердца тою чертою, которую отец приписывал всякой биографии. Это – жизнь замечательной полноты, жизнь обширного труда, великой мысли, великой деятельности; и, при этом – прибавил я, краснея – как мало места занимают в ней те чувства, которые владели мною до того, что все прочее делали в моих глазах пустым и бесплодным! И не то чтобы человек этот был холодный аскет; – легко видеть в нем замечательную нежность и теплые чувства, но с тем вместе строгую волю и страсть всех сильных натур. Да! Теперь я лучше понимаю, чем должна быть жизнь для настоящего человека.
– Все это дело – отвечал капитан – но меня это не поразило. Я видел в этой книге мужество. Тут бедное создание, катающееся по полу в мучениях, от колыбели до могилы, мучимое таинственным, неизцелимым недугом, недугом, подобным «внутреннему аппарату мучения,» – создание, при помощи своего героизма, более нежели переносящее мучение, – отнимающее у него силу действовать на него; и хотя (как сказано в книге) удел его днем и ночью было страдание, но высокая радость была законом всей его жизни. Роберт Галль дает мне урок, мне, старому солдату, считавшему себя выше всех уроков, в деле мужества, по крайней мере. И когда я дошел до того места, где он говорит в последнем пароксизме перед смертью: «Я не жаловался, – разве я жаловался? И я не хочу жаловаться!» я вскочил и воскликнул: Роланд де-Какстон, ты был трус! и если б не было у тебя твоих заслуг, тебя бы следовало разжаловать и давно выгнать из полка под барабанный бой!