Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Анна не страдала. Переславин – да. Но говорить об этом рыжей не стоит.

– Смотри, – рыжая мазнула по губам помадой. – Я тебе, конечно, желаю всяческого счастья, но Переславин – мертвый номер. Дубина он. Сейчас-то, конечно, да, расстроенная дубина. Фигово ему, вот и тянет все, что под руку попадается. А отойдет и выкинет к лешему.

– Личный опыт? – Анне хотелось уколоть эту наглую девку, которая столь долго и методично разрушала Аннину жизнь, а теперь жаждет сплясать на обломках.

– Вроде того.

Девка одернула стильный жакет из черного атласа и вышла.

От встречи остался осадок, который постепенно перерастал в предчувствие беды. Виски ломило, как перед штормом. Анна старательно гнала предчувствие и уговаривала себя не нервничать.

Эта рыжая полагает, что у Анны на Переславина планы. И к ним – тонкий расчет с бонусом в виде нового обручального кольца и нового же супруга. На самом деле все иначе. Анна просто помогает человеку. Она нужна Переславину. А когда перестанет быть нужна, то исчезнет, как будто ее и не было.

Новую жизнь она будет строить сама, возводя по кирпичику. День за днем, год за годом, пока не выстроит. Что? Дворец? Шале? Землянку с удобствами за ближайшей сосной? Или очередную башню из слоновой кости? В башнях удобно прятаться от мира. Из башни не видно, как мучается злостью будущий бывший муж, как скалится его невеста, как наливается водкой Переславин…

Стычка, которой Анна опасалась, произошла на крыльце ресторана. Услужливый метрдотель распахнул дверь в зиму. Переславин выбрался, потряс головой, стряхивая опьянение, и задышал. Он дышал шумно и жадно, глотая мороз и крохотные снежинки. Секретарь, тип невзрачный и скучный, подмигнул Анне и велел подавать авто.

Он так и выразился: «подавать». Анна тотчас представила, как дюжие охранники волокут блюдо с переславинским «Мерседесом».

Тут-то Геннадий и вышел. Шел прямо, как по линеечке. И выглядел трезвым. Только покрасневшие глаза выдавали его состояние.

– Здравствуйте, Эдгар Иванович, – сказал он.

– И ты здравствуй, – ответил Переславин, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Соболезнования мои примите. А заодно уж и поздравления.

– С чем?

– Со свадьбой. Или вы с ней так… под ручку гуляете? Поэтому делами моими интересовались? Так могли бы прямо. Я бы уступил. Чего, второй сорт – не брак.

– Гена, прекрати, пожалуйста.

Он не послушает. Он никогда не слушал Анну, особенно если выпил. А выпил Геннадий немало, и Переславин тоже. Он вытянул руку и вцепился в меховой воротник Гениной куртки. Подтянул, приподнял, встряхнул.

– Чего вякаешь?

– Я не вякаю. Я говорю. И хотите скажу, как это выглядит?

– Ну скажи.

Ударит. У Переславина дикий норов и рука крепкая. А еще ему очень хочется злость согнать, пусть и на человеке непричастном.

– Смешно. И отвратительно. У вас дочь погибла, а вы бабе под юбку лезете. Нашли замену.

Переславин пыхтел, бить не спешил, но и не отпускал. Замерла на ступеньках охрана. Испуганным сусликом замер секретарь, и давешний метрдотель наблюдал за происходящим сквозь стекло.

– Все видят, что вы на Аньку запали. И как запали. И что только и думаете, как бы завалить. Это нормально. Это можно понять. Но вы бы к покойнице хоть уважение поимели…

Переславин разжал руку и брезгливо вытер о пальто. Не оборачиваясь, он велел Анне:

– Идем. Домой отвезу.

В машине Эдгар молчал, смотрел в окно и грыз ноготь. Анна не решалась заговорить. Водитель остановился у подъезда, открыл дверь и руку подал, помогая выбраться из салона.

– До свидания, – сказала Анна. Переславин кивнул и отвернулся.

А в квартире ждала пустота. Анна включила свет и, не разуваясь, прошла в зал. Села на стул, вытянула ноющие ноги – сапоги натирали – огляделась. Выцветшие обои были светлы, как стены пока не возведенной башни. Все вернулось на круги своя.

Так стоит ли сопротивляться судьбе?

Нет. Анна сняла пальто и сапоги, прошла на кухню – пол привычно холодил ступни – и поставила чайник. Забравшись на подоконник, она приоткрыла форточку. Курить не хотелось, но Анна закурила. Сизый дым выползал в ночь. Звезды были тусклы.

До рассвета оставалось изрядно, а заснуть не получится.

И заняться нечем.

Она все-таки легла в постель, холодную и влажную, лежала, считая сначала овец, потом баранов. Бараны плавно превратились в быков. Быки были похожи друг на друга и на Переславина, что окончательно убило сон. На часах было четверть пятого, когда Анна вспомнила про орхидеи и вылезла из кровати.

Горячий душ взбодрил, очередная чашка кофе затопила пустоту в желудке.

В пять Анна вышла из дома и поймала такси. В сумочке оставались деньги, выданные Адамом на цветы. Анна потом вернет. Обязательно вернет.

Ей просто очень нужно занять себя.

Дверь в корпус была открыта. Анна отметила этот факт походя, машинально и, только добравшись до служебного помещения, запоздало удивилась.

Удивление было вялым, как и пришедшая мысль о том, что Адам кого-то ждал. Или ждет?

Анна мысль стряхнула и, накинув синий халат, закатала рукава. У нее есть несколько часов, чтобы поработать с орхидеями. Так стоит ли растрачивать время на глупые мысли?

Адам несколько опасался, что ожидание будет утомительно. И что человек, сидящий напротив, передумает, пусть характер его поступков и свидетельствовал о решимости.

У него было жесткое лицо классического европеоидного типа. На тяжелом подбородке темнела щетина, переносица хранила свидетельства нескольких переломов. Шрам, перечеркнувший левую бровь, дополнял картину. Вместе с тем облик гостя был обычен и в иной обстановке не привлек бы внимания.

И одет просто. Темный спортивный костюм, дешевый пуховик, темная шапка, натянутая по самые брови. На руках – вязаные перчатки.

Снимет? Оставит? В перчатках действовать неудобно.

– В шкафу есть хирургические, – сказал Адам, указав на руки и на дверь. – Там же лежит инструмент. Ты можешь посмотреть и выбрать тот, который нужен.

– Да у меня с собой. – Иван поднял спортивную сумку и тряхнул, внутри зазвенело.

Его инструмент наверняка куплен по случаю. Ломбард? Аукцион? Магазин медтехники? В любом случае качество стали представляется сомнительным, не говоря уже о заточке. Тупое лезвие усугубит болезненные ощущения.

Адам высказал соображения, и оппонент согласился с доводами. Пожалуй, в иной ситуации можно было бы сказать, что с ним приятно иметь дело.

Иван извлек из сумки наручники и липкую ленту.

– Я не хочу рисковать, – пояснил он.

Что ж, это было разумно. Нормальный человек вряд ли стал бы спокойно ожидать смерти. Это еще раз подтверждало правильность принятого Адамом решения.

– Туда садись, к батарее, – велел Иван и разрешил: – Можешь стул поставить, если тебе так удобнее.

Адам предложением воспользовался. Он сомневался, что в помещении убирали должным образом, следовательно, сидеть на полу было бы негигиенично.

Иван протянул наручники под трубой отопления и защелкнул браслеты на запястьях.

– Не слишком туго? Повернись.

Липкая лента была определенно лишней, но Адам предпочел подчиниться.

– Ты извини, пожалуйста, что так вышло. Я ничего против тебя не имею. Просто… совпало.

Адам понимал. В его жизни тоже периодически что-то совпадало, эту самую жизнь уродуя. Например, Яна ушла. Сказала:

– До свиданья, увидимся вечером.

И еще в щеку поцеловала, оставив отпечаток розовой помады. Адам стирал его спиртом. Тогда его злила и помада, и Янина манера нарушать личное пространство.

Если бы Яна вернулась, Адам простил бы. Но она ушла насовсем.

Только фотографии остались. Много-много фотографий осколками прошлой жизни. Адам пытался их сложить, но воспоминания, в отличие от ярких кусочков бумаги, были тусклы.

Игла соскользнула с пластинки и повисла скорпионьим хвостом. Поправить некому. Тишина тяжела. И только остается, что прислушиваться к звуку шагов. Ждать.

Адам устал ждать.

Дарья сильно разозлится. Наверное, так же, как разозлился сам Адам, поняв, что Яна ушла. Но он знает – злость пройдет, ведь в ней нет никакого смысла.

Возвращения Ивана он не услышал, тот и вправду передвигался по-кошачьи бесшумно. Просто дверь открылась, и он появился с лотком, в котором поблескивали инструменты.

Лоток Иван поставил на стол, рядом с патефоном, перевернул пластинку и аккуратно пристроил иглу на начало дорожки. Шелест и потрескивание заполнили комнату, предваряя начало концерта для скрипки с оркестром. Яна любит эту пластинку. И вообще пластинки. Говорит, что только винил способен правильно сохранить звуки. Адам разницы не видит. С дисками удобнее, но нынешнее действо располагало к некоторому пафосу.

Сняв ленту, Иван и наручники отстегнул.

Снова пересели к столу. Молчали. Смотрели, как крутится черное колесо пластинки, выпуская звуки. Слушали. Ждали.