Перейти грань - Роберт Стоун

— А тебе он показался нормальным?

— Да, — ответила Энн, — наверное. Он говорил с тобой перед выходом в море? О своем участии в гонке?

— Ну, мы говорили кое о чем на рыбалке.

— Он спрашивал твое мнение?

Уорд заерзал в кресле.

— Да, ну, мы немного загуляли. Там, на рыбалке. Мне даже удалось заставить его выпить… Мы говорили о его путешествии, конечно, Энни. Мы говорили о многих вещах.

Она усмехнулась, видя, как он изворачивается.

— Что ты сказал ему?

В наступившем молчании каждый из них сделал по глотку виски.

— Ты посоветовал ему не ходить?

Уорд выпрямился в кресле и сложил руки на груди.

— До этого никогда не доходило.

— Не доходило?

Он посмотрел на нее с болью во взгляде.

— Полагаю, что тебе, Энни, придется разузнать об этом разговоре у самого Оуэна.

— Понятно. А теперь скажи мне. Он может справиться с гонкой?

— Конечно же, может. Несомненно.

— Я спрашиваю, потому что мне кажется, тебе известны такие вещи.

— Оуэн не должен сорваться, — проговорил Базз. — Не сорвись и ты.

— Мы оба знаем его, ведь так, Базз?

— Это верно.

Торжественность, с которой это было произнесено, показалась ей забавной, и она, к его неудовольствию, рассмеялась, сама того не желая. Ей пришлось встать и налить себе еще виски.

— Он не страшится физической опасности. И ты тоже. Вы оба отличаетесь этим. Но не все мужчины таковы.

— Да, не все, — согласился Базз.

— Как это проявляется?

Уорд пожал плечами.

— У всех по-разному.

— Мне кажется, что это хорошо, когда мужчина не робкого десятка. Так ведь?

— Да.

— Ну, а все же — почему лучше, когда мужчина храбрый? И почему не все таковы?

— Ладно, Энни, — не выдержал Базз. — Тебе это известно так же хорошо, как и мне.

— Нет, мне неизвестно. Расскажи.

— Все нормальные мужчины не боятся физической опасности, — взялся объяснять Уорд. — Без этого они не мужчины.

— Неужели?

— Увы, — усмехнулся Уорд.

— Но это не по-христиански, — заявила Энн. — Это несправедливо, это дискриминация.

— Вот уж не ожидал услышать это слово от тебя, Энни Браун. Не все ли тебе равно?

— Я думала, что тебе не все равно.

— Ты делаешь все, на что способен, — объяснял Базз. — Особенно когда за тобой наблюдают другие.

Она уставилась на него.

— Поэтому, если ты храбрый, ты все преодолеешь? Так, что ли?

— Ничего подобного, — возразил Уорд. — Нужен крепкий дух, тогда, если ты и не очень храбр, все преодолеешь. Но не наоборот. Любой, кто был на войне, знает это. И ты в том числе.

Его смутила ее откровенная усмешка, выдававшая ее превосходство над ним.

— И ты решил, что все это осталось там, Базз? В ханойском «Хилтоне»?

— Это не похоронено в ханойском «Хилтоне» — возразил Уорд, — который, кстати, мы называли зоопарком.

Они сидели молча, когда вошла Мэри.

— Мы набрались, — объявила ей Энн. — И не позволяй ему дурачить себя. — Она кивнула в сторону Уорда. — Он тоже хорош.

Уорд лишь проворчал что-то.

— Так что же мне делать? — спросила Энн у Уордов. — Просто ждать? Как когда-то?

— Именно, — ответил Уорд. — Как повелось от века.

36

«Легкий воздух, тяжелые широты», — гласила запись в его бортовом журнале. Он снял для Стрикланда летающую рыбу, затем сидел, лениво привалившись к мачте, и читал воспоминания яхтсменов-одиночников. Но оказалось, что они не вызывают у него большого интереса. За исключением Слокама, даже те из них, которыми он зачитывался на берегу ночами напролет, на море утрачивали свою привлекательность. Все эти авторы были так похожи друг на друга, что их можно было заподозрить в плагиате. Стиль у всех был британский, героический, с претензией на историчность.

«Они пишут о том, что нельзя описать во всей полноте, — думал Браун, — они низводят увиденное до своего понимания и выдают не более того, чего от них ждут». Любые предположения о самих авторах казались ему бессмысленными. Кто знает, какими они были на самом деле? Ему казалось, что они не очень похожи на него, но так ли это — как узнаешь? Их книги умалчивали об этом.

Браун привык к обществу, где другие не были похожи на него, впрочем, ему случалось порой приходить к согласию со своим окружением. «Но только не здесь», — думал Браун, оглядывая горизонт. Он казался безмятежным и не предвещающим ничего плохого, но о согласии здесь не могло быть и речи.

Во время своего разговора с Энн в День благодарения он солгал насчет погоды. Это было ему нелегко, но он считал, что немного неправды просто необходимо, чтобы ввести в заблуждение соперников. На самом деле пассаты были неустойчивыми, и яхта шла не совсем так, как он рассчитывал.

Сидя на люке, он пролистывал книги, стопкой лежавшие рядом, и рассматривал иллюстрации, запечатлевшие авторов. Как и полагалось, они выглядели на фото исхудавшими и огрубевшими. Он подумал, что вполне может добиться такого вида. У гонки есть своя публичная сторона, и ради этого можно сколько угодно позировать. Ему тоже хотелось иметь собственную книгу или фильм, а фотогеничность и подходящая для этого проза у него найдутся.

Солнце поднималось все выше, и Браун с Фрэнсисом Чичестером в руках искал укрытия в тени грот-паруса. В полудреме он подумал: а что, если фиксировать реальность, сопровождая ее мыслями и впечатлениями, которые она порождает? Попытаться найти грань, где внутренний мир приходит в соприкосновение с внешним. Вряд ли будет интересно многим, зато доставит радость некоторым изысканным умам. Это будет нечто, предназначенное для размышлений, плоды которого могут быть достоянием лишь ограниченного круга. Если он зафиксирует лишь то, что, как ему представлялось, было в реальности, со временем от этих ощущений мало что останется. Прошлое всегда маскирует себя, приспосабливаясь к нуждам момента. То, что имело место в действительности, подменяется официальной версией или художественным вымыслом автора.

Однажды он поддался искушению и, в нарушение своих собственных установок, связался с домом. Его беспокоил их разговор в День благодарения.

— Малыш, — сказала Энн. — Тебе не надо вести себя, как на сцене. Никто не ждет от тебя этого.

— Я знаю, чего от меня ждут, — ответил он. — Я читал книги, и мне известны правила игры.

— Будь самим собой, Оуэн, вот и все правила. Позже в тот день задули настоящие пассаты, погнав впереди себя слабые волны. Словно его ложь вызвала их.

Он поставил запись Элгара «На юге». Музыка была великолепной.

Ветер вновь усилился, и он решил поднять спинакер, предварительно установив в рубке камеру Стрикланда, чтобы заснять себя самого за этим занятием. Покончив с ним, он обтерся губкой и надел чистую одежду, решив отметить таким образом наступление благоприятной погоды.

Взглянув на себя в зеркало, он увидел на лице сильные солнечные ожоги. К тому же он давно не брился. Собственный вид напугал его. Он поспешно прилепил на нос защитную полоску, надел ветровку с кепкой и устроился на палубе в ожидании сообщений о местоположении участников. Записная книжка лежала рядом.

Ветер сохранял устойчивость всю вторую половину дня, но Браун так и не мог найти ничего, достойного своей записной книжки. В голове все время звучали голоса фальшивых морских повествований, которых он начитался. И все вокруг представлялось не таким, как ожидалось.

Вечером Браун испытал очередной приступ тоски по жене. Потом тоска отступила и нахлынуло одиночество.

Энн говорила, чтобы он не вел себя, как на сцене. Что от него не ждут этого. И что ему надо быть самим собой.

Его отец был профессиональным толкователем предчувствий. Оуэн откинулся на спину и смотрел на трепетавшие флажки.

— Как насчет этого, отец? — спросил он вслух. — Могу ли я просто быть самим собой в моей ситуации? Что скажешь?

Сама идея такого вопроса показалась ему столь смешной, что он покатился по полу рубки, сотрясаясь от хохота и представляя, как голос отца набирает силу при ответе на его вопрос.

— Самим собой?

Это было слишком смешно. Сначала мягкие и увещевательные нотки.

— Быть собой, ты имеешь в виду?

То был момент ужаса, когда тон менялся и голос плавно возвышался до громогласных высот, переходя в неистовство.

— Ты интересуешься, мой сын, будет ли твоя личность сочтена соответствующей тому месту в жизни, которое ты так стремишься занять?

Браун сцепил руки и захохотал еще сильнее. Он и вправду слышал голос своего отца.

— Правильно, отец. Как насчет этого?

— Ты?

Оттяжки ослабли, ветер изменился, и грот-парус повис. В голосе отца он слышал не ярость, а проклятия и слезы, что совершенно меняло дело.

В последних отблесках света он пристегнул спасательный леер, закрепил спинакер и поднял всепогодный кливер. Прибор космической навигации показывал, что он находится в точке с координатами тридцать шесть градусов и тридцать шесть минут южной широты, двадцать семь градусов тридцать три минуты западной долготы, пугая роковым сочетанием троек в своих показаниях. Он посидел немного, играя со страховочным леером и слушая мелодии танго, а затем перебрался на койку и устроился поудобнее.