Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

Но до среды было еще долго, я еще увижу Варвару Васильевну в санатории, и хотя она в своем белом халате довольно строга, вовсе не похожа на эту домашнюю, приветливую Варвару Васильевну с тяжелой сумкой, но я уже предвкушал минуту, когда на правах близкого знакомца спрошу этаким приватным тоном: «Наш младший сержант уже прибыл в мамино распоряжение?»

Так или иначе, но возникла проблема моего лучшего галстука. Вернее сказать, я и не забывал о нем, но с какой-то странной и непонятной мне робостью избегал даже нечаянной встречи с Ириной Анатольевной, — имя нашего доктора я узнал от Ивана Петровича, который посещал медпункт довольно часто по причине своих подозрений о различных болезнях (может быть, однако, и настоящих, я не знаю), — как будто боялся, что с этой встречей все кончится. А что это было — «все»? Мало ли какие картины из области курортных утех может нарисовать разыгравшееся Воображение, но, во-первых, нужно смотреть правде в глаза и трезво понять, что у меня, временного посетителя санатория, нет никаких надежд, пусть даже Ирина Анатольевна и не замужем, как уверяет всезнающий Иван Петрович, а во-вторых, и это главное, все эти мысленные поползновения обнаруживают во мне тихо дремавшего до поры до времени дикаря, скотину и так далее, и этот проснувшийся дикарь, озабоченный только плотскими утехами, унижает меня как человека, как личность, которая, смею надеяться, только-только робко проявляется во мне. А Ирина Анатольевна?! Разве ее я не оскорбляю своими греховными мыслями? Вот!..

Таким порядком я обуздывал, как мне казалось, свои фантазии, которые неукротимо рождались во мне. Но я хорошо знал, что вся эта логическая крепость рухнет как карточный домик при малейшем дуновении теплого, ласкового ветерка. Но разве может он случиться осенью? Вот и липы в парке уже стоят желтые, а клены горят багряными кострами. И когда мы идем с Иваном Петровичем по аллее, то под ногами сухо, бумажно шелестят целые вороха палых листьев.

— Я вижу, вы не любите картины? — говорит Иван Петрович, — И правильно делаете! Лучше почитать хорошую книжку или просто погулять.

— Я не люблю читать книжки, — отвечаю я. — Что в них толку?

Иван Петрович смеется. Ему кажется, что я пошутил, ведь ясное дело, что всякий культурный человек не может не читать книжек. А ведь здесь, в санатории, мы все культурные люди.

— Осень нынче ранняя, — говорит Иван Петрович таким тоном, как будто сообщает какую-то важную и необыкновенную весть. — А дуб еще зеленый, — добавляет он, оглядевшись кругом пристальным и цепким взглядом. — Дуб и у нас в Подмосковье зеленый стоит дольше всех.

— А в декабре бывает зима, — говорю я нарочно.

— Да, декабрь — это уже зима, — соглашается Иван Петрович.

Я не могу удержаться и говорю:

— А вот март — это уже весна!

Мы долго идем молча. По тому, как Иван Петрович молчит, я чувствую, что он огорчился. Может быть, он понял, что я подшучиваю над ним? Ну что ж, не извиняться же мне за то, что он не понимает шуток. Я наклоняюсь и поднимаю особенно красивый и крупный каштан.

— Вот, — говорю я, — приеду домой, закопаю этот каштан в землю, и у меня под окошком вырастет прекрасное дерево.

— Да, дерево — это хорошо. У вас, может, и собачка есть?

— Да, собачка есть, Шарик зовут. Вообще я люблю собак.

— Собак любите, деревья любите. — Иван Петрович засмеялся мелким, виноватым смешком. — Вполне в духе новейшего времени! Еще бы вот к человеку с уважением относиться, совсем было бы хорошо. Нет, вы не подумайте, — поспешно добавил он, — это я так, вообще, мода сейчас такая — собак и деревья любить.

Минут пять мы идем молча.

— Деревья и собак любить легче и приятней, чем человека, — говорю я, — а кроме того, деревья и собак мы любим сознательно, с научным и философским обоснованием, и тут хочешь не хочешь, а полюбишь: охрана окружающей среды, редкие, вымирающие виды, красные книги, международные симпозиумы и все такое прочее. А человек — кто о нем хлопочет? Да и что это такое? Весьма распространенный и живучий вид, а подчас и весьма неприятный, агрессивный и грубый.

Иван Петрович молчал, нахмурившись сердито и горько.

— Вы не согласны? — спросил я.

— Видите ли, здесь вопрос так нельзя ставить: согласен — не согласен. Да и вы, я уверен, говорите не от чистого сердца, не от убеждения, а оттого, что сами не согласны со своей характеристикой.

— Ваша правда, — сказал я, подивившись прозорливости Ивана Петровича и его спокойному, ровному тону. — Но другого я ничего не знаю.

— Вот! — воскликнул Иван Петрович, схватив меня за руку. — В этом все и дело! Вы, извините, где работаете?

— В районной «Сельхозтехнике», — сказал я и уточнил — Начальником. Но какое это имеет значение?

— Конечно, большого значения не имеет, но если бы вы были трактористом, комбайнером, то неведение в таких вещах было бы простительно. Но ведь вы учились в институте…

— В Тимирязевской академии, — поправил я.

Иван Петрович развел руками и продолжал с пафосом:

— Вы образованный человек, вы общались и общаетесь с грамотными людьми, вы, наконец, руководитель целого коллектива и вот говорите: «Другого я ничего не знаю!» Удивительно!

— Но чего же удивительного, Иван Петрович? То, чему меня учили, я еще знаю с горем пополам. То, на что мне указали мои учителя, я тоже немножко знаю, знаю хотя бы, что оно есть. Но я чувствую, что это мизерная часть того, что должен знать человек для осмысленного существования. Нельзя же всерьез жить только ради выполнения квартального плана! Но вот получается, что я живу именно ради этого плана. Чего же вы от меня хотите? Какой я образованный? Моего образования хватает только на то, чтобы выполнять план и по возможности бороться за элементарные житейские блага, поскольку это взаимосвязано. И признаюсь, что человек я слабый, от житейских благ еще не могу отказаться, поэтому должен очень ретиво выполнять все планы: месячные, квартальные, полугодовые, годовые. Что, вы со мной не согласны?

Иван Петрович улыбается доброй, ласковой улыбкой, смотрит мне прямо в глаза и говорит:

— Сколько же в вас еще силы и энергии, если с такой страстью вы приписываете себе то, что в душе своей осудили бесповоротно!

Я пожал плечами, хотя, признаться, меня удивила прозорливость Ивана Петровича. Может быть, он какой-нибудь психиатр? Но он опередил меня с вопросом: он спросил, есть ли у меня семья.

— Семья? — переспросил я, потому что не понял, к чему он об этом спрашивает.

— Да, в смысле жены! — сказал он и захихикал.

— Нет, жены пока нет… — И тут невероятная мысль как будто насквозь меня прострелила. — Может быть, вы хотите меня сосватать?

— Вот именно! Буквально сегодня утром, когда мне Ирина Анатольевна давление проверяла, я о вас подумал, сам даже не знаю почему!.. — Он махнул рукой и добавил: — Впрочем, все это глупости, лезет в праздную голову всякая чепуха…

— Нет, позвольте! — сказал тут я. — Хорошенькая чепуха! Глядя на Ирину Анатольевну, вы вспомнили обо мне. Нет уж, выкладывайте! А между прочим, — говорю, — у меня тоже есть кое-что сообщить вам!

Он посмотрел на меня и спокойно так улыбнулся, словно прекрасно знал, что я мог ему сообщить. А потом говорит:

— Выкладывать особенно и нечего. Дело в том, что я уже давненько знаю Ирину Анатольевну — ведь я приезжаю в этот санаторий чуть ли не десятый раз! И человек она прекрасный, глубокий, с доброй, отзывчивой душой, но вот, как это всегда бывает, таким людям в первую очередь и не везет в жизни. — Иван Петрович вздохнул и продолжал: — Короче говоря, Ирине Анатольевне крепко не повезло в жизни. Она здешняя, здесь училась в школе, сюда приехала после медицинского института с самыми пылкими и возвышенными намерениями, с желанием переделать не только порядки в районной поликлинике, но и людей. Ах, какое это прекрасное качество в молодых людях, истинно русское свойство молодости!

И Иван Петрович пустился в разглагольствования на эту тему. Вспомнил даже Онегина, который, приехав в деревню, задумал «порядок новый учредить». Кого только он не вспоминал, и не только литературных героев, но даже и «Народную волю» пристегнул, так что выходило, будто наша Ирина Анатольевна и в самом деле чуть ли не героиня в старинном духе. Но оказалось, что учредить новые порядки гораздо проще, чем спасти одну погибающую личность. Тем более что эта личность оказалась просто неблагодарной скотиной…

— А здесь она давно? — перебил я, потому что слушать эти откровения мне было почему-то досадно.

— Третий год, — сказал Иван Петрович. — Она и сама понимает, что эта тихая заводь не для нее, но что же делать? Здесь у нее отец и мать, уже старенькие, мать к тому же больна, едва ходит, и уехать куда-нибудь и начать новую жизнь у нее не хватает решимости. Впрочем, я так думаю, что не больная мать главная тому причина, а то, что нет более серьезного повода. А пройдет еще год, другой, и я боюсь, что ее молодая сила жизни начнет угасать. А что, — сказал он вдруг с возбуждением и опять взял меня за руку, — познакомьтесь с Ириной Анатольевной, я вижу, вы хороший, честный человек!..