Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

Дети — даже прошедшие войну и работу в полевом госпитале, неуверенность чуют за милю. Если это Тристан… Сестра рассказывала. Сын врача, желает быть воином, в прошлом походе помогал отцу. Теперь его учат на хирурга.

— Совсем взрослая? Не верю!

В ответ — печальный вздох. Августине до двадцати лет, полного совершеннолетия по римским законам, несколько месяцев. Что хуже — потерять в тюрьме годы детства или раннюю юность?

— Взрослая. Но — сида! Кстати, отчего ты решил, что быть врачом и воином разом нельзя? Учебы больше, служба тяжелей… но ведь и чести больше!

— Но ведь врачи не воюют…

— Старый обычай. Времен, когда племена бриттов воевали между собой. Когда пленных щадили, а лекарь перевязывал раны чужим так же, как и своим… Теперь не так. При Честере с камбрийским войском было больше тысячи монахов. Братья собирались молиться за свое войско и помогать страждущим. Их пощадили? Сумело бежать не больше пяти десятков. Наступили иные времена, и врач на поле беспощадного боя будет выглядеть совсем иначе. Так, как бывало в иные времена…

И полилась — сказка. Страшная! В ней поднимались к небесам кручи горных твердынь, шли в бой стрелки с самострелами, выпускающими десятки пуль в мгновение ока, ползали оснащенные баллистами чудища, ничуть не напоминающие слонов Ганнибала. Драконы со всадниками на них поливали землю огнем… Анастасия сначала испугалась, потом развеселилась. Это же сказка! В таком пекле не то что человек не выживет, черт окочурится.

— Выживет, — сказала Немайн.

Спокойно, буднично — словно не только по местным суевериям она холмовая сида, разменявшая четвертую тысячу лет. Словно видела и светило ярче тысячи солнц, и громовых птиц, взлетающих выше неба голубого — в небо черное!

— Выживет, — повторила сестра, — но не всегда останется цел. Тогда и приходит время тех, о ком я и хотела рассказать. Врачей и воинов разом!

Слова. Всего лишь слова, но глаза видят сквозь темень предутреннего часа. Пали с затянутых дымом небес винтокрылые — как это? — стрекозы. Враги, обступившие последнюю позицию израненных героев, отброшены пылающими стрелами.

Сквозь гром, по трясущейся земле, спешат воины в шлемах с опущенными личинами. На черных одеждах — багряные кресты. Там, где они проходят, враг бежит. Тогда их ждет новая работа: тащить раненых к стрекозам. Чтобы вывезти из ада. Доставить в госпиталь… А чтобы дожили, в ход идут сталь хирургов, снадобья травников, ведьминские зелья.

Госпиталь! Латинское слово! Значит, все–таки выдумка, вроде книги, в которой римская галера заплыла на небо и принимала участие в битве флотов Луны и Солнца. Можно выдохнуть… Хочется смеяться, но Тристан — серьезен.

— Для меня было бы честью принять одежду с красным крестом. Эти воины — монахи?

— Нет, — сказала Немайн, — многих дома ждали семьи. Но возвращались не все… И не всегда было, куда возвращаться.

— Понимаю. Война.

Тристан повернул фонарь к девушкам. Серьезный, недетский взгляд скользнул по лицу Анастасии. Потом огонек прикрыла заслонка, и будущий рыцарь превратился в тень на фоне сереющего неба. Проговорили, сказки прослушали — рассвет на носу, за городской стеной прячется!

— Я понял, — сказал Тристан, — и я постараюсь. Когда–нибудь, Майни, я тебя вытащу.

Хихикнул, совершенно мальчишески, и прибавил:

— Или Анастасию. У нее тоже меч на поясе, пусть она и не воительница…

С тем и разошлись. Надо успеть разойтись по домам и сделать вид, что выспалась. Сестре спать всю ночь нельзя, глупое местное суеверие, но она изобразит перебирание бумаг. Короля тоже ни к чему обижать.

— Сам Гулидиен поймет, — нашептывала Немайн, — а вот его невеста… Очень самолюбивая и обидчивая особа! Хоть и воительница.

— А как это быстро определить, воительница ты или нет?

— По прическе. У воительницы — коса. Часто вплетают наконечник стрелы, но и самой косы достаточно. А ведьмы ходят с неприбранными…

— Значит, косу мне нельзя. Ведьмой тоже быть не хочу. А что значат сложные прически?

— Ничего не значат, кроме того, что женщина ничего, кроме прически, из себя и не представляет… Ах, да: в Кер–Сиди чиновницы–не–ведьмы повадились собирать волосы в хвост. Мол, служим Республике, но пером, а не мечом.

— Ясно, — сказала Анастасия. — Значит, хвост — это чиновница? Пожалуй, самое то… Ленточка у тебя найдется? Волосы перехватить?

В комнате почти светло — для больших глаз сиды. Прыжок, недовольное шуршание тюфяка… Все, врать не нужно, все сами увидят — спала! Ни мама, ни сестры ворчать не будут. Можно пристроиться на пятках у большого ларя, раскрыть чернильницу, обмакнуть перо… Но не начать работу: дверь осторожно скрипнула, приоткрылась…

Что нужно, чтобы узнать ту, с кем делила комнату? Ту, которая когда–то схватила тебя за шкирку и заставила читать переведенный на камбрийский язык Новый завет горожанам — и они слушали, отставив кружки, ушастое большеглазое чудище — нечисть холмовую и проповедницу разом? Ту, которая была готова умереть на недостроенном мосту — ради того, чтобы к кому–то пораньше подошло подкрепление? Достаточно услышать один шаг и один вдох…

— Эйлет, заходи. Я не сплю. Мне больше нельзя. Гейс.

— Майни… Я не знаю, как так вышло, что ты оказалась римской базилиссой, с вами, ушастыми, всегда непросто… но это хорошо! Не смей отказываться!

Немайн вздохнула. Если бы это сказала Настя, можно было бы понять… Но сестре–римлянке как раз все равно. Ей нужен родной человек, и только. Эйлет нужна императрица. И муж. А сиду можно спросить:

— Ты мне сестра?

Не боится, что в ответ прозвучит: «нет». Права. Странно, что вообще спрашивает!

— Сестра.

— Хорошо… Тогда слушай еще раз. Говорим серьезно, как ты учила.

Значит, по–мужски. Не учитывая жестов и тона, не читая между слов недосказанное. Только смысл — четкий. Не допускающий толкования на двенадцать сторон.

Села на пятки — так, что колени в колени, глаза в глаза.

— Эмилий для меня — жизнь. Уйдет, руки на себя не наложу, не надо будет. Так засохну… как моя левая. Веришь?

Голос спокойный, ровный. Рукав с парализованной рукой пристегнут к поясу, оттого кажется, будто сестра подперла бок и желает поскандалить. Правая, здоровая, рука поглаживает переброшенную через плечо соломенную косу. Медленно, размеренно. Словно успокаивает.

— Верю. Но он не уйдет. Не теперь.

— Теперь — не уйдет… Но жизнь долгая! А еще я лучше убью себя, чем сделаю его несчастным. Он счастлив, только служа Империи. Покажи ему, что ты и твой Кер–Сиди — и есть Империя. Это все, большего не надо.

— Я с ним уже говорила. Он вполне доволен. Республика для него это я и Анастасия. Но я буду только хранительницей Глентуи, а не императрицей Рима. Я не хочу тащить на горбу все! Анастасия вырастет — решит сама. Захочет быть императрицей — станет.