Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война - Людвиг фон Мизес

трепет все другие народы. В общественном мнении засело убеждение, что не будь государственного вмешательства, положение рабочих было бы не лучше, чем 50 или 100 лет назад.

Рабочие, разумеется, предпочитали считать, что правительство действует слишком медленно, и что его прорабочая политика могла бы проводиться энергичнее. В каждой новой мере правительства они видели лишь стимул требовать еще больше. Причем, критикуя правительство за медлительность, они не порицали и действия социал-демократической фракции в рейхстаге, которая голосовала против всех выдвинутых правительством и поддерживаемых «буржуазными» парламентариями законопроектов. Рабочие были согласны и с социал-демократами, которые каждый новый акт прорабочей политики называли открытым обманом трудящихся буржуазией, и с назначенными правительством профессорами, которые те же самые действия правительства восхваляли как самое благотворное достижение немецкой культуры. Рабочие были в восторге от непрерывного роста уровня жизни, который они ставили в заслугу не капитализму, а деятельности профсоюзов и правительства. Они не пытались бунтовать. Им нравилась революционная фразеология социал-демократов, потому что она пугала капиталистов. Но при этом их восхищали слава и блеск рейха. Рабочие были лояльными гражданами рейха, лояльной оппозицией Его Величества.

Преданность была настолько твердой и непоколебимой, что даже выдержала испытание законами против социал-демократов. Эти законы были лишь звеном в длинной цепи грубых промахов, совершенных Бисмарком во внутренней политике. Подобно Меттерниху, Бисмарк был совершенно убежден, что полиция в состоянии справиться с любыми идеями. Результаты оказались обратными ожидаемым. Социал-демократы вышли из этих испытаний не менее воодушевленными, чем в 1870-х партия центра и католическая церковь из большой антикатолической кампании Kulturkampf{88}. За 12 лет действия законов против социалистов (1878–1890) число голосов, отдаваемых за социалистов, значительно выросло. Законы повредили только тем социалистам, которые принимали активное участие в политике. Они никак не затронули профсоюзы и всех тех, кто голосовал за социалистов. Именно в эти годы прорабочая политика правительства зашла особенно далеко; правительство стремилось превзойти социалистов. Государство теребило вождей партии, но для рабочих это не было причиной плохо относиться к государству[88]. В период действия законов против социалистов члены партии регулярно получали ввозимые контрабандой из Швейцарии газеты и брошюры и читали выступления депутатов-социалистов в рейхстаге. Такой социал-демократ был верным «революционером» и – немного критическим и рассудительным – монархистом. Как Маркс, так и кайзер ошибались, предполагая, что эти спокойные граждане жаждали крови правителей. Зато прав оказался Лассаль, предрекавший будущее сотрудничество государства Гогенцоллернов и социалистически настроенных пролетариев.

Безоговорочная верность пролетариев сделала армию послушным инструментом руководства. Либерализм пошатнул основания прусского абсолютизма. В дни его верховенства король и его помощники не могли целиком положиться на армию; они знали, что ее нельзя использовать против внутреннего врага или для неприкрыто агрессивной войны. Социализм и интервенционизм, кайзеровский Новый курс восстановили преданность вооруженных сил; теперь их можно было использовать для решения любых задач. Это прекрасно понимали государственные деятели и профессора, ответственные за новое направление политики. Именно для достижения этой цели они поддерживали переход к Sozialpolitik и требовали ее усиления. Армейские офицеры знали, что могут полностью положиться на ставших солдатами членов социал-демократической партии. Таким образом, офицеры не согласились с презрительным отношением кайзера к социал-демократам, так же как еще раньше они не одобрили меры Бисмарка против них (и против католиков). Они терпеть не могли дерзких выступлений социалистических депутатов в парламенте, но доверяли социал-демократам-солдатам. Они и сами не меньше любого рабочего ненавидели богатых предпринимателей. В период антисоциалистической кампании в 1889 г. это открыто признал их лирический рупор Детлев фон Лилиенкрон[89]. Юнкеров и офицеров втянула в союз с трудовым народом смертельная ненависть, цементирующая самые прочные союзы. Когда социал-демократы маршировали по проспектам, офицеры – совершенно открыто – с улыбкой комментировали проход демонстраций: «Мы сами научили этих парней ходить строем; когда придет день мобилизации, они под нашим руководством выполнят любые задачи». Последующие события показали обоснованность этих расчетов.

3 августа 1914 г. рейхсканцлер Бетман-Гольвег собрал у себя руководителей всех парламентских партий. Товарищ Шейдеманн сообщает: «Канцлер пожал руку каждому из нас. Мне казалось, что он пожал мою руку как-то особенно твердо и долго, и когда он затем спросил: “Как ваши дела, г-н Шейдеманн?”, я чувствовал, что он подразумевает: “Ладно, надеюсь, теперь наши традиционные пререкания на время закончены”»[90]. Так оценивал ситуацию вождь великой партии после полувекового противостояния властям. Не историческая борьба классово сознательного пролетариата против эксплуататоров и жаждущих войны империалистов, как принято было говорить на партийных митингах, а всего лишь пререкания, которые можно прекратить дружеским рукопожатием.

4. Положение социал-демократов в кастовой системе Германии

Капитализм улучшил социально-экономическое положение наемных работников. Число занятых в немецкой промышленности с каждым годом росло. И одновременно с этим повышался уровень жизни и доходов трудящихся. Рабочие были более или менее довольны. Разумеется, они завидовали богатству тех, кто принадлежал к верхушке среднего класса (но не князьям и аристократам), и мечтали получать больше. Но, вспоминая о том, как жили их родители, и каково им самим приходилось в детстве, им ничего не оставалось делать, как признать, что жизнь не столь уж плоха. Германия процветала, и трудящиеся участвовали в этом процветании.

В Германии еще оставалось много нищеты. Да и вряд ли могло быть иначе в стране, где общественное мнение, правительство и почти все политические партии главным своим делом считали создание всяческих препятствий на пути капитализма. Уровень жизни был слишком низок в восточных сельскохозяйственных районах, в угледобывающих районах и в некоторых отраслях промышленности, которые не сумели приспособиться к новым условиям. Однако рабочих других отраслей судьба их менее удачливых собратьев по классу ничуть не тревожила. Концепция классовой солидарности была одним из марксистских мифов.

Но было одно, что досаждало самым благополучным рабочим именно потому, что они были благополучны. Будучи наемными работниками, они не занимали никакого определенного положения в немецком обществе. В традиционной кастовой системе для них не было места. От них воротили носы мелкие буржуа, лавочники, ремесленники и многочисленный класс низших государственных и муниципальных служащих. Доходы этих мещан были не выше, чем у рабочих; их работа зачастую была более тяжелой, чем у среднего рабочего, но они были заносчивы и самодовольны и к рабочим относились с презрением. Играть с рабочими в одних кегельбанах, позволить им танцевать с нашими дочерьми, дружить? К этому лавочники были не готовы. И самое скверное, бюргеры не принимали рабочих в ветеранские союзы[91]. По воскресеньям и в дни государственных праздников ветераны, нарядившись в строгие черные сюртуки, с черными галстуками и в шелковых высоких котелках, строго соблюдая строй