Убить некроманта - Макс Далин

Тоже мне — смертная магия. Дитя играет с сухой букашкой. Да все дети играют с сухими букашками! Или с сорванными цветками — что, и это запретить? Не вижу резона. Зато он не мучил живых зверушек. Я ему объяснил, что мёртвым всё равно, а живым больно — кажется, он меня понял. И даже не думал тыкать пальцем в глаза виверне, когда с ней играл, — я же сказал, что виверна живая. Малыш нравился Лапочке — она ему позволяла больше, чем кому бы то ни было, даже взлетала с ним на спине под потолок оружейного зала. Он ведь был совсем лёгонький, виверна, наверное, его веса вообще не чувствовала. Ангелочек обожал кататься, я его поощрял, а Марианне и это было не слава Богу. Дракон, видите ли, дитя сожрёт или сбросит, чтобы оно расшиблось.

Деревенская дурёха. Виверны — не драконы. Это совсем другие существа. К тому же Лапочка совсем ручная и мой Дар её контролирует. А детям нравится играть с животными. И полезно — они приучаются думать о других живых созданиях. Мы с малышом кормили виверну мясом, и малыш усвоил, что она может укусить, если останется голодной. Поэтому нужно вовремя давать ей кушать. По-моему, с точки зрения воспитания вышло очень назидательно и благочестиво. К тому же я заметил, что Тодд говорит тем лучше, чем чаще я захожу с ним поиграть. И пользуясь этой посылкой, сделал вывод, что наши игры идут его разуму на пользу. Поэтому не слушал бабью глупую болтовню его матери и старался играть с ним, если выпадал свободный час. Меня, правда, огорчало, что дитя не унаследовало от меня даже искорки Дара, зато нравилось, что оно ничего не боится. Я и вампиров бы ему показал, но ангелочек был ещё мал, уставал и засыпал до заката. Впрочем, я решил, что на это у меня потом будет время. Я жил простой безгрешной жизнью, между работой и ребёнком — как подёнщик. И мне нравилось смертельно уставать, потому что от усталости отступала бессонница и не мучили ужасные мысли. Почему-то я не видел клейма рока на круглой рожице Тодда. Вероятно, его время ещё не пришло. Поэтому я ограничивался лишь серьёзнейшей охраной и лишь самыми верными, вдоль и поперёк проверенными слугами, пока не боясь за его будущее. А что касается меня самого…

В глубине души я надеялся, что у меня больше не будет нежных привязанностей среди взрослых. Одиночество моей души привычно разделяли лишь вампиры, но мне казалось, что легче переносить одиночество, чем потери.

Я упустил из виду, что Та Самая Сторона не позволит мне надолго задерживать уплату недоимок.

Весна в тот год задалась ранняя. К середине апреля снег сошёл, к концу — дороги совсем высохли. Помню, деревья стояли, как в зелёном тумане — будто подсвеченные чем-то, — и всюду эти жёлтые цветочки, которые пахнут мёдом и пачкают жёлтым одежду, если не убережёшься. Не холодно и не жарко: для путешествий — самое оно, и я ездил на север, чтобы устроить в северных провинциях филиал Канцелярии Призраков.

Официально — нанести визит герцогу пострадавших от Доброго Робина земель и справиться о его нуждах. Очень мило вышло. Хозяин так никогда и не узнал, чем я занимался по ночам в отведённом мне кабинете.

Я возвращался в прекрасном расположении духа. Я рассчитывал за год создать такую систему контроля за счёт неправедных душ, что в государстве никто чихнуть не сможет без моего ведома. Сообщения призраков приносили очень и очень много пользы короне.

К тому же мне по старой памяти нравились путешествия. Днём. Ночи несколько портили удовольствие.

Ночами на постоялых дворах я чрезвычайно тяжело засыпал. Вдобавок, когда мне наконец удавалось задремать, во сне приходили печальные тени Нарцисса и Магдалы. И я жутко мёрз и не мог согреться ни вином, ни одеялами. Впрочем, на дневной работе это не отражалось. Я мало-помалу учился держать себя в руках.

В общем и целом всё шло прекрасно. Только в одном небольшом городке меня лукавый попутал. Самую малость. Я имел глупость придержать коня, чтобы взглянуть на казнь.

Видите ли, собирались бить кнутом какого-то субчика, обвиняемого в мошенничестве, безнравственном поведении и соучастии в разбоях и грабежах. Да, я зверь, что поделаешь. У меня действительно имеется слабость к подобным представлениям. Не до такой патологической степени, чтобы устраивать экзекуции только для собственного удовольствия, но… Мне всегда было тяжело удержаться от наблюдения, если подворачивался случай.

И кстати, для собственного удовольствия я предпочёл бы плети, а не кнут. С точки зрения эстетики. И потом: я имею в виду боль, да, но ведь субъект, влетевший на порку кнутом, — почти стопроцентный покойник, а это уже перебор. Тем более — шестьдесят ударов. Верная смерть. Быстрее и честнее повесить. Что я бы и сделал на месте здешнего судьи. К чему мучить даже отпетого негодяя?

Но ввязываться в местное правосудие из-за воришки я, признаться, не собирался. Мало ли какие у них здесь резоны — я же сам приказал не щадить сволочей, живущих за счёт работяг.

Моя свита, конечно, распугала зевак. Но те, что посмелее, похоже, решили получить двойное удовольствие: и на казнь взглянуть, и на меня — издали. Просто жизнь приобретает остроту, если подумать. Они так и обосновались на площади — справа и слева от меня, изрядно поодаль, однако, чтобы было хорошо видно всех участников события. И короля с мертвецами, и эшафот.

Любят люди бояться, особенно когда проблемы не у них. И злорадствовать. Очень по-человечески. Кто их осудит?

А зрелище оказалось хоть куда! Те Самые славно мне организовали спектакль — обо всём позаботились, ничего не забыли. Произвело впечатление.

Главный герой был юн, бос, в штанах, похоже, позаимствованных у кого-то из тюремной прислуги, и атласном корсаже в пятнах и с остатками кружевной оборки. С волосами, длинными и грязными до последних пределов, но при известном воображении можно догадаться, что они когда-то были выкрашены в огненно-рыжий цвет, как у гулящей девицы.

И с обветренной физиономией — смазливой, несмотря на разбитую губу и фонарь под глазом, и шельмовской-прешельмовской.

Никогда в жизни я не видел настолько явной печати порока на чьём-то лице. Я, не зная сути дела, подписался бы под каждым словом обвинения, исходя только из внешнего вида этого типа. И вдобавок меня поразило выражение напряжённого внимания: я смело поручился бы, что вместо подобающего раскаяния этот деятель придумывает, как бы ему выкрутиться. До сих пор. Рядом с палачом.

Он не брёл с опущенной головой, о, нет. Он обшаривал глазами толпу и даже ухитрился встретиться взглядом со мной, а посмотрев, похоже, сообразил, кто я. И его озарило.

Он врезал под рёбра палачу, обалдевшему от неожиданности, увернулся от солдата тюремной охраны, оттолкнул жандарма из оцепления и успел ухватиться за стремя моей игрушечной лошади в тот самый момент, когда его схватили конвоиры. Скорость, достойная восхищения.