Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918 - Джордж Бьюкенен

Кроме уныния, вызванного ситуацией на фронте, росту беспокойства способствовала также мирная кампания, проводимая графом Витте и его соратниками-германофилами. Граф Витте, как я уже упоминал в главе 14, всегда полагал, что интересы России требуют более тесного сближения с Германией, и теперь открыто утверждал, что Россия ничего не получит от продолжения войны и должна заключить мир. В одном из разговоров с Сазоновым в начале ноября мой французский коллега указал, что пора бы уже императору принять меры против этой кампании, принимающей опасные размеры. В ответ на это Сазонов предложил, чтобы французский посол сам привлек внимание императора к этому вопросу, и обещал устроить ему для этого аудиенцию. На этой аудиенции, состоявшейся неделю спустя, император не упомянул имя графа Витте, и поэтому Палеолог не решился поднять этот вопрос первым.

Поскольку нападки графа Витте были направлены, главным образом, против Великобритании, я твердо решил принять этот вызов, что и сделал в речи, произнесенной в Английском клубе в канун Нового года. «Некоторые известные германофилы, – сказал я, – обвиняют нас в том, что, подтолкнув Россию к войне в своих собственных корыстных целях, мы теперь заставляем ее нести основную ее тяжесть. Эти джентльмены все время спрашивают нас: „Где ваш флот?“, „Что делает ваша армия?“. Я скажу им, – продолжил я, – что сделали британская армия и флот». Перечислив все услуги, оказанные ими общему делу, я призвал Германию – близкого друга наших критиков – в свидетели правоты моих утверждений. Ибо именно Англии посвящали германские поэты свои песни ненависти, и на Англию обрушивали свой гнев германские профессора, поскольку все они уверены, что именно Англия закрывает им путь к мировому господству, о котором мечтает фатерланд. Эта речь имела огромный успех. Все ведущие русские газеты не только опубликовали ее целиком, но и посвятили ей передовые статьи, в которых выражали мне благодарность за то, что у меня хватило мужества вскрыть гнойник, заставлявший Россию страдать. Император, с которым я встречался вскоре после этого, заметил, что моя прямота его очень порадовала.

У этой истории было продолжение. Несколько дней спустя мне нанес визит один очень известный журналист. Он сказал, что граф Витте, который сам в тот момент болел, послал его ко мне, чтобы узнать, была ли моя речь направлена против него. Я ответил, что не могу ответить на этот вопрос, поскольку германофилов в Петрограде много. Они все могут задать мне подобный вопрос, и я не могу отвечать каждому в отдельности. Но мой друг-журналист не был этим удовлетворен. Он сказал, что граф Витте настаивает на определенном ответе. Тогда я сказал: «Передайте от меня графу Витте, что в своей речи я имел в виду всех тех, кто произносит приведенные в ней слова. И если ему угодно принять это на свой счет, то ему виднее».

Глава 17

1914–1915

Турция вступает в войну. – Закрытие проливов. – Россия просит согласия на возможное присоединение Константинополя. – Моя аудиенция у императора по этому вопросу. – Переговоры с Болгарией. – Сербию просят пойти на уступки в Македонии. – Союзники и Сербия. – Достигнуто политическое соглашение с Румынией

Почти сразу же после начала военных действий Сазонов пытался заручиться сотрудничеством или благожелательным нейтралитетом тех государств, которые вследствие своего географического положения или территориальных стремлений могли быть втянуты в конфликт. Болгарии была предложена часть земель в сербской Македонии в случае, если в результате победоносной войны Сербия получит доступ к Адриатическому морю; Румынию уговаривали, обещая передать ей большую часть Трансильвании и северную часть Буковины; Италии делались предложения относительно земель так называемой ирредентной (от ит. irredento – неосвобожденный) Италии;[74] а британскому правительству было предложено вступить в переговоры с Японией. Япония вступила в войну 22 августа, но Румыния отказывалась последовать ее примеру, ссылалась на тесную дружбу, долгие годы связывавшую короля Карла и императора Франца-Иосифа. Только после смерти короля Карла в октябре того же года в Бухаресте начались долгие переговоры о вступлении Румынии в войну, и когда она наконец согласилась, было уже слишком поздно.

Но наиболее важным вопросом для России, особенно после прохождения через проливы «Гебена» и «Бреслау»,[75] была позиция, которую займет Турция. В Константинополе сразу же начались переговоры с целью добиться ее нейтралитета. Но влияние Германии, усиленное ее громкими победами и присутствием рядом с Константинополем двух ее военных судов, перевешивало влияние стран Антанты и в конце концов одержало верх. В начале октября проливы были закрыты и через несколько недель спустя два турецких миноносца вошли в гавань Одессы и потопили русский броненосец. Закрытие проливов было для России парализующим ударом. Лишь с двумя портами – Владивостоком на Дальнем Востоке и замерзающем на зиму Архангельском на севере – она оставалась почти полностью отрезанной от своих союзников на западе. Русскому обществу стала очевидна необходимость получения свободного доступа к морю, и его взоры обратились на Константинополь как самый большой трофей войны. Москва возглавила это движение, и император в своем манифесте, выпущенном вскоре после отзыва послов из Константинополя, объявил своему народу: «Вероломное нападение Турции только подготавливает почву для решения исторической задачи, завещанной нам нашими дедами на берегах Черного моря».

В это время мы вели с Россией переговоры по вопросу Персии. Мы не выдвигали никаких возражений против постоянного присутствия русских войск в Азербайджане с целью поддержания порядка и их проходе через Персию в случае, если эта страна подвергнется нападению со стороны Турции. Но мы не хотели, чтобы Россия нарушила нейтралитет Персии, как это сделала Германия в Бельгии. Однако британское правительство должно было учитывать новые реалии, сложившиеся в результате вступления Турции в войну, и в определенной степени удовлетворить давние стремления русского народа. Поэтому мне поручили проинформировать российское правительство, что в случае победы над Германией судьба Константинополя и проливов может быть решена в соответствии с потребностями России. Хотя в ответ на это сообщение Сазонов в самых теплых выражениях выразил свою признательность, оно все-таки звучало недостаточно конкретно, чтобы полностью удовлетворить российское правительство. В течение зимних месяцев это движение набирало силу, и завуалированные намеки министров на блестящее будущее, открывающееся перед Россией на берегах Черного моря, встретили в Думе горячим одобрением. В начале марта Сазонов говорил мне и французскому послу о чувствах, которые вопрос о Константинополе пробудил у населения всей страны, и о необходимости его окончательного решения. Император, сказал он, считает, что после всех жертв, которые он потребовал от своего народа, он не может больше медлить с получением от своих союзников ясно выраженного согласия на включение Константинополя в состав Российской империи, если война будет выиграна.