Шаг до страсти - Эвелин Энтони

— Ради бога, давай не будем! — Нэнси поднялась из-за стола. — Можешь сколько угодно водить сама себя за нос, но не пробуй водить за нос меня! — Уходя с кухни, она хлопнула дверью.

Свердлов прилетел обратно в Вашингтон. Он прошел прямо в свой кабинет и принялся за работу. Вызвав Анну Скрябину, он начал диктовать, и она сидела за своим столиком, расставив ноги так, чтобы он не мог их не видеть. Ей велели подмечать малейшие признаки необычного в его поведении. Она ничего не заметила, разве что он выглядел очень усталым. Он осунулся, щеки ввалились, под глазами залегли темные тени.

— Выпьете чая, товарищ Свердлов?

Он взглянул на нее и улыбнулся. Его буквально тошнило от вкрадчивого голоса, сексуально вызывающего взгляда, который она бросала на него поверх блокнотика для стенографии. Глядя на девушку, он не переставая думал о Калинине, молодом человеке, работавшем вместе с ним три года, которого Свердлов уважал и любил за целостность натуры. Человек нового поколения советских русских, чей ум стремился к независимости и старался вырваться из пут старого революционного мышления, объявившего кровь и террор очистительными средствами для счастья человечества.

Он вспомнил о Калинине, каким тот был, когда они виделись в последний раз — тогда Свердлов собирался ехать на Барбадос. А теперь он представлял, как Калинин выглядит в камере на Лубянке.

— Да, принесите. Мне нужно написать письмо жене.

— Вы выглядите очень усталым, — отважилась заметить девушка. — Надеюсь, дома все в порядке.

— Нью-Йорк — сумасшедший город. — Свердлов немного распрямился и с одобрительной улыбкой посмотрел на нее. — А самое трудное — это ухаживать за красивыми леди, которые никак не могут на что-нибудь решиться. Как вы считаете, Анна, легко убедить женщину?

— Не знаю. По-разному.

— Что значит — по-разному? От чего это зависит? — Он с любопытством оглядывал ее, и она почувствовала себя так, будто он впервые за время их общения увидел в ней человека. Ей стало даже страшно. Ей приходилось ложиться в постель со многими мужчинами, но при мысли о Свердлове она терялась.

— Это зависит от женщины и от того, во что вы хотите заставить ее поверить, — сказала она. Разрумянившись, Анна выглядела очень хорошенькой.

— В то, что люблю ее, — ответил Свердлов. — И больше ничего. И когда женщина в это верит, она делает почти все, чего захочет от нее мужчина, не так ли?

— Да. Да, и я так считаю, товарищ Свердлов.

— Добре. — Свердлов криво улыбнулся. Девушка приоткрыла рот, обнажив зубы и на миг показав кончик языка.

— Тогда мой друг в Нью-Йорке очень скоро убедится, — добавил он. — И можно будет отоспаться. И поехать домой.

Она принесла стакан чаю и повернулась, чтобы уйти и, как всегда, оставить его на десять минут одного, после чего он обычно приглашал ее обратно.

— Анна, я передумал. Я хочу послать жене телеграмму. Отдайте ее шифровальщикам.

По внезапному наитию он решил не писать: даже авиапочтой письмо будет идти слишком долго, да еще пока Голицын вскроет и прочитает его перед отправкой. Любой ценой нужно сделать так, чтобы у этого старого хитреца не возникло мысли, что он уклоняется от возвращения в Россию.

Он передал текст Анне, она переписала себе в блокнот и вышла, чтобы, подумал он, снять копию для Голицына. Он написал, по его мнению, просто и убедительно: «Работа задерживает возвращение на несколько дней. Пожалуйста, подожди с заявлением, пока не увидимся. Надеюсь на примирение и хочу его. Остаюсь, как всегда, твой любящий муж».

Это должно удовлетворить Голицына и, что гораздо важнее, задержать длинную руку Панюшкина, уже готовую силой выхватить его из Америки. Как и положено, Свердлову доложили о поездке Голицына в Нью-Йорк. Это лишний раз подсказало ему, насколько серьезно за ним организовали слежку. И это настораживало, поскольку могло свидетельствовать о том, что его по-настоящему взяли в оборот. Пока он держит на контакте миссис Ферроу, у него есть алиби. Он намеревался усилить его, изложив Голицыну мифический план, который предоставил бы ему свободу действий, нужную для завершения переговоров с Лодером.

Свердлов вспомнил вдруг о переутомлении, которое он испытывал так долго; о нервных перегрузках, фрустрации — обо всем, что толкнуло его на поездку в Вест-Индию. Его мозг работал теперь со скоростью и четкостью, которых он не замечал за собой вот уже несколько месяцев. На него навалилось неимоверное напряжение, но вполне хватает сил справляться с ним. И мастерство, блеск ума, энергия, изворотливость, которые подняли его на вершину военной разведки страны, теперь работали против его собственной организации ради спасения жизни.

Во время отпуска на острове он говорил Джуди, что должен выжить. Тогда это было циничным отречением от каких бы то ни было убеждений. Но теперь выживание приобрело для него совсем иное, очень реальное содержание. Оно соединилось с горячим негодованием против того, как повернулись события, против судьбы, постигшей Калинина, против пути, по которому пошли лидеры страны и который неизбежно приведет к гибели стольких талантливых людей, верой и правдой служивших своей Родине.

Откуда-то из подсознания просачивалась тривиальная ненависть к Томарову, который рассыпался в дружеских заверениях, а на деле преследовал единственную цель — выманить его в Россию; к ожесточенному фанатизму жены, для которой политический идеал значит больше, чем мужчина — ее собственный муж. Нет на свете справедливости для слабых, человечеством руководит только необходимость и целесообразность. Все это он говорил Джуди, имея в виду некую абстракцию. Он понимал тогда умом, что это так, теперь же ощутил на себе, что это значит на самом деле. Ему не найти справедливости. Он приговорен уже одним тем, что его стали подозревать. Снова, как он говорил, маятник качнулся наподобие кошмарного инструмента в рассказе Эдгара По. Обстоятельства диктовали единственный выход: нужно уклониться от этого смертельного взмаха маятника, заплатив за спасение ценой, которую он никогда прежде не думал платить. Во всем этом крылся парадокс, который оценит лишь Джуди. Отсутствие справедливости, господство закона необходимости, породившего столько человеческой подлости, — вот что дает ему право на предательство и переход к врагам.

Последние две недели он провел, прорабатывая возможные варианты принятия помощи от организации Лодера. Самое простое — это прийти в Английское посольство и просить политического убежища. Получив отступные в виде документов, переданных Синим советской разведке, англичане вполне могли бы пойти на это, невзирая на самые серьезные дипломатические осложнения и советские протесты, которые неизбежно должны последовать за отказом вернуть его.