Любовник Большой Медведицы - Сергей Песецкий

— Товарищи, я ж не…

— Я тебе не товарищ! Твой товарищ в будке блох грызет!

— Я ж не думал, я хотел только…

— …шкуру содрать! — закончил за него Сашка и приказал: — Прыгай в воду!

Агент замешкался. Сашка поднял парабеллум, нахмурился.

— Ну!

Агент поспешно перелез через перила. Внизу звучно плеснуло. Живица захохотал.

— Давай в воду, блох топить! — заорал Сашка на стоящих. — Живо!

Те поспешно принялись карабкаться и прыгать. Бух, бух! Плескало громко.

— Купаются, — сообщил Живица.

Сашка вскочил на возок, конь рванул.

— Им полезно. Остынут малость, — заметил Сашка.

Проехали мы мост, выехали на луг. Позади послышались крики выбирающихся из воды людей.

Стемнело. Я размышлял над произошедшим. Дивился Сашке. Никто б не поступил, как он. Мы могли бы погнать коня. Им бы пришлось уступить нам дорогу — но потом могли бы стрелять нам в спины. Могли б мы стрелять в них и даже поубивать всех. Да только кровь бы зря пролили и шума наделали. А Сашка умудрился и того избежать, и другого… Смотрю на его спокойное, задумчивое лицо. На лбу — узкая алая морщина. О чем он задумался?

14

Близится середина ноября. Вывезли мы за границу семь возков товара. Сашка дал мне еще двести сорок долларов. Теперь у меня девятьсот пять.

Чуем мы — зима близко. Торопимся. Сашка хочет доделать все до конца ноября. Купцы на днях доставят нам из Рубежевич дорогой товар, много на нем заработаем. Осмелели, видя, как хорошо у нас идет.

Два дня тому был первый снег, но пролежал недолго. Черная стежка пока еще держится. Хоть бы подольше продержалась!

А еще через пару дней случилось жуткое, и все планы наши пошли прахом. Лучше б мы не брались за ту работу, лучше б про нее и не подумали! Но не буду забегать вперед.

Мы возвращались с работы. Сдали товар Барсуку и везли назад несколько тюков овечьей шерсти. Мы удачно доехали к лугу, что недалеко от границы.

За полночь уже было. Мы дали коню отдохнуть немного да и двинулись вперед. Возок тихо катился по влажной траве. Сашка соскочил, пошел вперед. Я хотел идти за ним, но он махнул рукой: не надо, мол. Я остался на возке.

Сашка шел в четырех десятках шагов перед нами через луг. Я старался не потерять его из виду. Вот он подошел к темному сгустку — купе густых зарослей у границы. Вот миновал ее. И вдруг — выстрел! Затем еще несколько, один за другим. И уже после — крик:

— Стой! Стой!

Грохот в ответ — Сашка отстреливается. Вижу: отходит к нам. А из зарослей сверкают вспышки выстрелов — из карабинов бьют.

Живица останавливает. Я палю из парабеллума в заросли. Прицел ставлю на сто двадцать шагов, опустошаю магазин. Вставляю другой, продолжаю палить. Карабин умолкает.

Вдруг слышу странно дрожащий голос Живицы:

— Держи коня! Быстро!

Хватаю вожжи. Живица соскакивает, бежит вперед — к Сашке, лежащему шагах в тридцати от нас. Сашка не стреляет, не шевелится. Я, занятый стрельбой, упустил его из виду.

Месяц прячется за тучами, становится темней. Уже не вижу ни Живицу, ни Сашку, ни заросли.

Снова слышатся голоса: «Стой! Стой!»

Меня трясет. «Что там случилось?» Конь рвется, но держу его крепко. Через минуту слышу торопливые шаги. Живица, держа Сашку на руках, бежит к возку. Кладет Сашку на мешки с шерстью. Говорит мне таким странным голосом, чуть не всхлипывая:

— Смотри, осторожней! Чтоб не трясло его! Ну, холера…

Встряхиваю вожжи, разворачиваю коня. Близко слышны шаги бегущих к нам людей. Выхватываю парабеллум, встаю.

Месяц выныривает из-за тучи и прожектором освещает луг. Вижу поблизости четырех солдат. Стреляю. Они отходят поспешно. Живица понукает коня. Я чуть не падаю. Хватаюсь за возок, стреляю снова. Карабины гремят в ответ. Пули свистят рядом. Стреляю, ошалелый. Месяц снова прячется за тучами. Уже я не вижу гонящихся за нами, они — далеко за спиной. Возок бежит быстро.

Наклоняюсь над Сашкой. Лицо его бледное, глаза блестят. Закусил губу.

— Что с тобой? Как помочь? — спрашиваю в отчаянии.

Не отвечает.

Все едем назад. Хорошо хоть, месяц спрятался в тучах.

Встали на краю рощицы. Живица поднял Сашку, положил на траву. Я склоняюсь над ним. Не знаю, с чего и начать. Спрашиваю, наконец:

— Как тебе помочь?

Не отвечает.

Живица выкидывает из возка тюки с шерстью, порет ножом упаковку. Кидает в возок огромные клубы шерсти — мягкую постель для Сашки готовит. Выстилает полвозка, кладет сверху полотнище с упаковки распоротых тюков. Укладывает раненого. Ноги, руки, голова Сашки свесились бессильно.

Живица вскакивает на возок и приказывает глухо:

— Смотри за ним!

Возок движется. Едем вдоль границы, она километрах в трех от нас. Катимся без дороги по лугам и полям. Я держу в руках пистолеты.

Опускаюсь на колени рядом с Сашкой. Вижу: разомкнул веки. Шепчет что-то. Наклоняюсь.

— …Мешочек… мешочек сними… на шее… под рубашкой…

Поспешно расстегиваю на нем куртку, блузу и рубаху.

Снимаю замшевый мешочек. Он плотно набит.

— …Отдашь Феле… Бумажник вынь…

Вынимаю его из бокового кармана куртки.

— Пятьсот долларов тебе… пятьсот Живице, — шепчет Сашка.

— Лады, — говорю ему.

— С купцами и Барсуком Живица поладит… Скажи ему.

— Да чего ты, ничего с тобой не случится, — говорю, — сам все сделаешь и уладишь.

— Не… кончено со мной… Сделай, как я сказал.

Замолчал.

— Может, сделать чего? — спрашиваю.

— Не… ничего уже. А ты — уезжай…

Молчу. Подкладываю ему шерсть под голову… Снова заговорил он, очень тихо:

— Владек?

— Что?

— Машину дай.

Шевелит пальцами. Вкладываю парабеллум в его ладонь. Сгибаю на ней его пальцы. Не понимаю, чего он хочет.

Месяц выглядывает из-за туч.

Вижу запавшие Сашкины глаза, бледное лицо, искаженное болью. Через весь лоб — глубокая алая морщина. Чуть держусь, чтоб не заплакать.

Вдруг улыбается удивительно.

— Коня держи! Стой! Умирает! — кричу Живице.

— Да что ты несешь?! Во холера! — голос Живицы дрожит.

Склоняемся над Сашкой.

— Влево бей! Еще дальше… еще… — шепчет он.

Молчим. Сашка приподымается, кричит:

— Хлопцы, давай, вперед! Вали их всех! — и падает.

Больше он не сказал ничего.

Так погиб Сашка Веблин, король границы. Погиб на советской стороне, в середине ноября, в золотом сезоне, в лунную ночь. Умер во втором часу. Мы с Живицей видели, как он умирал. Последние минуты его жизни осветило «цыганское солнце». А вокруг было тихо, торжественно и спокойно. Оставил он сестру Фелю и двух друзей, Живицу и меня. Оставил добрую память о себе у всех хлопцев на пограничье.