Однажды осмелиться… - Кудесова Ирина Александровна

— Зачем же было гнать? — спросила Алена, глядя под ноги.

— Полюбила, — Э.Э. замолчала.

В траве невидимый скрипач чирикнул смычком, но играть передумал.

— А потом?

— Потом забрала Юрате Каститиса в свой замок. У нас в легендах часто подводные жители простых смертных к себе забирают. И никогда это добром не кончается…

Э.Э. опять замолчала, задумалась о чем-то. Зачем тогда начинала?

— Что же случилось? Неблагодарный изменил богине с акулой?

Э.Э. улыбнулась — растянула тонкие губы на секунду.

— По закону моря нельзя бессмертным с людьми водиться. И самый главный бог, Перкунас… Перун… узнал, что сделала Юрате, и ударил молниями в ее замок. Богиню приказал навечно к развалинам приковать, а рыбака — укачать насмерть, что волны и сделали. И когда люди находят крупный янтарик — это осколок замка, а если море выбрасывает мелкий — это слезы Юрате, познавшей любовь.

— Она все еще там?

— Бессмертная же…

— А о чем плачет?

— О Каститисе, — удивленный взгляд.

— Думаю, о нем она давно думать забыла. — Алена встала. — И никакие это не слезы любви. Это злость, тоска и отчаяние. И еще жалость к себе, такой дуре. Я так поняла, она познала всю гамму земных чувств, безмятежная богиня. Что хуже с ней могло случиться?

— Алена, это просто красивая легенда.

— Я всегда говорила — у красивых легенд некрасивая изнанка.

Хотелось уйти, побыть одной.

Не надо ей благодарности Э.Э. и россказней в знак признательности. У нее, Алены, тоже гамма чувств, и все человеческие.

20

С тех пор девять месяцев утекло — Ося звонил, всегда ненадолго: справиться, как дела. Иногда передавал привет от Э.Э., но это всякий раз выглядело странновато, несмотря на то, что расстались, можно сказать, хорошо. Тему Алениной личной жизни Иосиф обходил стороной, но недавно не выдержал, спросил, будто мимоходом:

— Ты с Николаем?

С Николаем ли она… Что тут ответишь?

Когда полтора года назад этот же вопрос задал сосед Володя, парировала: «А ты — с Олей?» Вскочил, чай не допил, поплелся «до дому, до хаты». Наверно, не надо было, по больному-то. Правда, через два дня вернулся — одиноко ему.

Олька в то время совсем обесенела: являлась с работы в двенадцать ночи, звонила и просилась «поговорить, на полчасика». Все разговоры — вокруг Николая. Иной раз приходилось отказывать, несмотря на протесты и нытье: Николай стоял у окна на кухне, смотрел вниз, ждал, когда закончатся препирания.

— Я ее уволю.

— Это низко.

— А ведь знал, во что лезу. И полез-таки, дурак.

— Тебя на аркане волокли?

— Алена, я же живой человек. Мужчина…

— Если она сейчас придет, я что делаю? Открываю?

— Придет и уйдет.

— Или в дверь начнет звонить и разбудит ребенка.

— Алена, не понимаю, ей что от тебя надо?

— А тебе?

Стоит, молчит, в окно смотрит — точь-в-точь как Олька, только она на табуретке устраивалась.

— У меня тут приют для психов, которые не в состоянии сами с собой разобраться. Только я здесь при чем, не пойму.

Повернулся резко (психи, они такие).

— Я уже говорил, при чем тут ты. И разбираться мне не в чем.

— Еще про Мари Лоренсен вспомни.

В дверь поскреблись: так и есть, Олька.

Алена прошла в коридор, оттянула язычок замка. В дверном проеме — Олькино бледное личико.

— Оля, я же сказала, давай завтра…

— Ну на минуту можно?

— Нет.

— Алена…

— Я не одна.

— Я скажу Иосифу, что только…

— Оля, это не Иосиф.

Растерялась.

— Иди спать, Оль. До завтра.

Вернулась в кухню:

— Теперь благодаря тебе у меня репутация шлюхи.

21

Первый раз он заявился вскоре после того, как они с Юлькой вернулись из Нижнего, в конце мая. Нина уже вовсю ковыляла по дому, жить втроем в малюсенькой квартирке сил не было (от худого быстро отвыкаешь). К тому же речь тут шла не только о тесноте, но и об обиде: Нина оседлала конька и поехала, внушая Алене чувство вины просто уже из «любви к искусству».

— Ты видишь, кто у них крем от морщин рекламирует? — во время рекламы по телевизору. — Девчонке от силы лет двадцать! Все кругом врут, жизни нет…

— Ты на меня намекаешь, Нина?

— Ладно, больше не буду.

Дома в первый же вечер прискакала Олька, вывалила последние новости: с Нико то любовь, то война, в лапы не дается, в конечном счете, ни тепла от него, ни ласки, ни о каком будущем речь не идет. К тому же он крутил с ее бывшей сотрудницей, и та говорила то же самое.

— Ну так и оставь человека в покое. Или вам нравится нервы друг другу трепать? Тогда не жалуйся.

В то время еще сыр в доме водился, самый разный. Резала кубиками, Олька выхватывала их из-под ножа.

— Алена, ты не понимаешь. Я все с ним хочу…

— А он-то хочет?

— Он ни с кем ничего не хочет. Эгоист.

— Ну так и оставь…

Песня без конца.

Олька ему и сказала, что хозяйка квартиры, где они кувыркались время от времени, вернулась.

В будний день, часов около девяти вечера, просто позвонил в дверь. Да и что другое он мог сделать?

— Здравствуйте… Простите, вы Алена?

Олька ничего не знала: он завалил всех работой и уехал, якобы в типографию.

22

— Можно?

Прошел в комнату, встал у окна. Немного иначе она его себе представляла: не таким плотным, не таким порывистым. Но красивый мужик, ничего не скажешь.

— Я сейчас. — Зашла в спальню: Юлька только-только уснула — приучила ее Нина рано ложиться. Теперь отучать придется: ребенок в семь утра уже безнадежно бодр.

Вернулась, села на диван. Николай по-прежнему стоял у окна, смотрел вниз. Повернулся:

— Я, собственно, насчет Оли.

Ерунда какая-то. Она, Алена, при чем тут?

— Я подумал, может, вы с ней поговорите…

— Каждый вечер говорю.

— И что она…

— Вы же знаете, что — она.

Прошел через комнату, сел в кресло напротив дивана. Их теперь разделял низкий стеклянный столик, Алена опустила глаза, заметила след от чашки: незамкнутый круг.

— Я не могу ей этого дать.

Алена хмыкнула:

— Еще скажите, что у вас жена и дети.

Вскинулся:

— Именно так.

— Нет, не так.

Мысль мелькнула: зачем я тут сижу и препираюсь с незнакомым человеком? Ворвался в дом и хочет решить свои проблемы за чужой счет. Но сдержаться невозможно:

— Нет, не так. Если бы она действительно нужна вам была, уже ничто не имело бы значения.

Думала, он сейчас затянет песню про ответственность за прирученных, и в общем-то будет прав. Как Ося. Но не затянул.

— Знаю.

Молчание.

— Значит, не любите.

— Любовь женщины выдумали, — усмехнулся. — За пяльцами.

— За чем, простите?

— За пяльцами. Пряли, скучали, страстей жаждали.

Навязался монстр на Олькину голову.

— Понятно. Что от меня требуется?

— Алена, обидел я вас?

— Ну что вы. Уж мне-то точно все равно. Просто я не пойму…

Перебил, с улыбкой:

— Я вас такой себе и представлял.

— «Такой»?

— Колючей немножко. Гордой. Сильной. Да, спасибо за предоставленную жилплощадь.

— Оля сказала, на аркане вас сюда тащила всякий раз.

Вот где она лишнее брякнула. И все оттого, что сбило с толку это «гордая-сильная». Ну какая же она…

Будто дала повод к откровенности. Будто вопрос задала — так ли? на аркане, да?.. И точно — ответил:

— Да… Можно сказать, был с ней мил — насильно… Алена, ей всего меня надо — это при том, что она понимает — я никогда…

— Так потому-то и надо.

Плечом пожал.

— Николай, а вы знаете, что муж ее любит? И она его ни в грош не ценит… Она говорила вам про «большие буквы»?

— Нет.

— Ну, неважно. Просто все, что со строчных букв, ее не интересует. А вы как бы с заглавной — в ее иерархии. Вы — Новая жизнь. О чем я должна с ней поговорить? О том, что Новая жизнь не состоится? Ну так вы ей сами скажите.