Соседи - Евгений Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да что я за фигура такая, — отвечал Иван, — что вы все тянете меня к себе? Зачем я вам? Я теперь на пенсии, какая от меня польза?
— Да-а, Иван Захарович, с тобой не так просто разговаривать.
— А почему должно быть просто? Вы же с человеком дело имеете! Василий Иннокентьевич, вы обо мне заботитесь? Только честно?
— Заботимся. А как ты думал?
— Тогда не трогайте бугор, — попросил Иван и поднялся с приамбарка, давая этим понять бригадиру, что разговор окончен, что больше он его задерживать не будет.
Перед калиткой, крепко пожав бригадиру руку, Иван, довольный своим посещением, сказал:
— Сегодня обязательно встречусь с председателем!
— Смелый ты стал, Иван Захарович…
— Я всегда был смелый, — ответил Иван. — Не то, что некоторые, — тележного скрипа боятся!
— Хочешь прокатиться? — предложил Василий, когда завел свой «Урал» с коляской.
— В Бабагай ты не подбросишь, а кататься у меня времени нету, — ответил Иван, разглядывая новенький мотоцикл и удивляясь, как это Василий не жалеет своего мотоцикла для колхозной работы. Но тут он вспомнил, что собирается подарить колхозу десять тысяч… Де-сять! Мотоцикл, по сравнению с этой суммой, детская игрушка!
— До Бабагайских полей довезу, а там тебе недалеко останется. Садись, — приказал Василий.
Иван сел в коляску, но не быстро, чтоб не было видно, что легко подчинился. Пусть не думает бригадир, что Ивану можно приказать, и он все так и сделает, — нет, Ивану можно только сказать, попросить как человека.
12
Каким холодом пахнуло на Ивана, когда он, войдя в бухгалтерию, не увидел за столом Михаила Александровича. Ему даже показалось, что он зашел не в тот кабинет.
Тихон Бадейников сидел на том же месте, бросал на Ивана косые взгляды и опять был чем-то недоволен. Конечно, тем, что Иван зашел в бухгалтерию… Девчонкам вот не жалко, что Иван зашел к ним, они как будто рады Ивану, о чем-то хотят спросить… Все, как одна, бросили работу, чуть не разом сказали, что Михаил Александрович скоро придет, что Иван может подождать в бухгалтерии, и, как будто знали, предложили стул подальше от Бадейникова.
Иван поблагодарил за приглашение, сказал, что подождет на улице, и вышел.
День будничный, а Бадейников сидит за столом в праздничном костюме… С чего бы это? Не связано ли как-нибудь с тем, что начали подбираться к заимке? Надо выяснить, что за праздник у Бадейникова? Если нет никакого праздника, значит, тогда все сходиться… Да и как не сойдется, если заместителем Михаила Александровича была молоденькая девчонка с высшим образованием, а Бадейников всячески показывал: он в бухгалтерии второй, а не девчонка; даже более того, держался иногда так, будто он — первый. Это ему удавалось, потому что Михаил Александрович сидел нередко согнувшись, весь уходил в работу и от этого казался меньше ростом. Бадейников был Михаилу Александровичу до плеча, а когда сидел за столом, то почему-то казался одинакового с ним роста.
Иван ни в чем не любил просить, считал: лучше чего-то не иметь, обойтись, ведь всегда можно обойтись! Это люди придумали: обязательно им надо то-то и то-то, и если «того-то и того-то» не будет, то вроде как и жить дальше нельзя… Прекрасно можно жить! Иван тысячу раз доказал это!
А сейчас?
И сейчас то же самое! Разве Иван похож на просителя? Побольше бы таких просителей! На Татарской заимке ничего нельзя трогать не потому, что там живут Иван с Марьей, хотя и это причина тоже уважительная, а потому, что нет нигде поблизости такой красоты! Надо, чтобы человеку было куда приехать, человек не должен забывать свою поляну, по которой он бегал в детстве…
Подумаешь, скажут, одной красивой поляной на земле меньше станет!
Запахать все можно! А кому от этого польза?
Он не замечал, что на него смотрят из окон конторы сразу несколько человек. Стоял он крепко, лицом к дороге, по которой изредка проезжали или проходили люди. Вернулось хорошее настроение, и, наверное, от этого по-другому светило солнце, по-другому плыли облака над Бабагаем, оставляя за собой все больше голубых просветов, в которых, то появляясь, то исчезая, летел самолет, а звука от него все не было…
Никто, считал Иван, не в силах помешать ему сделать то, что он задумал, потому что теперь он знает о себе если не все, то почти все. Его ничем на свете не удивишь: деньги он отдаст; друг у него на земле есть; человек, который больше всех не любит Ивана, ему известен…
Ивана окликнули.
Он оглянулся: угловое окно на втором этаже распахнуто, высокий, тонкий мужчина перегнулся через подоконник и смотрит на Ивана. «Председатель!»
— Иван Захарович, зайди-ка!
«Хорошо получилось: ни я председателю сильно не кланялся, ни он — мне!»
Иван так ловко и уверенно зашел в кабинет, как будто всю жизнь только тем и занимался, что открывал и закрывал двери председательского кабинета: ни плечом, ни локтями ни обо что не задел, не споткнулся о порожек, сразу же одним точным, коротким движением, — и чтоб сильно не хлопнуть! — закрыл двери, и все это одновременно с тем, что успел рассмотреть, в какой стороне кабинета находится председатель и что он в это время делает. У двери не стал задерживаться, — так делают многие, показывают не то свою культуру, не то трусость, — а сразу же прошел к столу, за которым сидел председатель, поздоровался с ним, выбрал себе подходящее место — за столом, напротив председателя, — в упор быстро оглядел его, и впервые у него появилось что-то вроде небольшой симпатии к этому молодому человеку, которого он до сегодняшнего дня и не хотел и боялся видеть.
— Это вы и есть Иван Захарович? — сразу же располагающим к себе голосом спросил председатель и чуть-чуть нагнулся вперед, как будто хотел получше рассмотреть Ивана.
— Он самый, — ответил Иван, пытаясь угадать, что у них за разговор получится и как ему вести себя. Сначала надо выслушать председателя: мужик, говорят, самостоятельный, разберется. Не поймет, тогда другое дело, тогда Иван растолкует, что к чему. Он хотел, чтобы перед ним оказался человек, видевший деревню не из кузова машины, а проживший в ней самое малое лет до пятнадцати. И чтоб умный был!
Он сидел, чуть-чуть склонив голову набок, щурился на солнечный свет, широким лучом ударявший в распахнутое окно, слушал орущих в палисаднике воробьев и делал только одному себе понятные выводы: раз председатель не закрывает окно, раз ему не мешают воробьи, значит, человек он не дурак и, конечно, поймет Ивана. Только вы, воробьи, орите потише, а то председатель поднимется из-за стола, захлопнет рамы, и пойдет разговор совсем не так, как должен пойти.
— Михаил Александрович не рассказывал, как он вас защищал?
— Нет, — ответил Иван, довольный, что разговор начался с Михаила Александровича. — Было бы что хорошее, может, и рассказал бы… А тут чем он может похвастаться?
— Вы что, друзья с Михаилом Александровичем? — спросил Сухарев.
— Я-то его считаю другом, а он меня, наверное, нет.
— Это как же понимать?
— Не знаю, — с какой-то непостижимой искренностью ответил Иван и сам испугался своей искренности. Так беспомощно он еще никому не отвечал.
Председатель заинтересованнее поглядел на Ивана, улыбнулся чему-то и сказал:
— Я с таким случаем впервые сталкиваюсь.
— С каким?
— Да вот как у вас…
— А что, разве у нас не так, как у людей?
— Дружба мне ваша непонятна. Вы, насколько мне известно, и не встречаетесь?
— Почему, — не согласился Иван, — встречаемся, но редко.
— Раз в год?
— Не-ет, за год мы раза четыре видимся!
— Друзья встречаются чаще.
— Это раньше так было, Георгий Алексеевич, а в наше время ни к чему часто встречаться. Сейчас друг тот, кто редко заходит!
— Я с вами не согласен, Иван Захарович.
— А вы подумайте и согласитесь. Вы, Георгий Алексеевич, говорите о том, чего вам хочется, а я говорю о том, что есть.
— Зачем же мне думать, когда я знаю, что это не так. Что ж это за друг, с которым можно не встречаться? Не надо обманывать себя, Иван Захарович!
— Значит, — подытожил Иван, — на один и тот же вопрос мы смотрим по-разному.
— По-разному, — согласился председатель.
— В этом нет ничего плохого, — сказал Иван. — У каждого свое мнение.
— Мнение у нас должно быть одно, — сказал председатель.
— Не знаю, как должно быть. Вам, Георгий Алексеевич, виднее. На то вас и учили!
— А не кажется, Иван Захарович, что все вы знаете, только притворяетесь, — голову людям морочите.
Иван не обиделся, но и не согласился с ним. Спокойно, как и до этого сказал:
— Никогда в жизни никому головы не морочил…
— Значит, себе морочишь.
— Люди наговорили, Георгий Алексеевич… Их только начни слушать…