Последний порог - Андраш Беркеши

Эгерке же с фальшивыми документами удается бежать за границу, вернее, организация направляет ее туда, а она не хочет оставлять одну старушку мать. Тогда она уславливается с матерью о том, что та после ее отъезда, чтобы обезопасить себя, донесет на дочь. Эгерке благодарна Герти за то, что та помогает ее матери.

Виктору же удается бежать, организация и ему помогает переправиться за границу. В Париже он встречается с Эгерке, которая старается вести себя так, чтобы он не нарушил верности по отношению к Герти.

Вторая часть — это история бегства. Мне удалось сделать ее живой и волнующей. Кончается она тем, что оба героя готовятся получить новое задание.

Дорогая моя, я надеюсь, что книга скоро выйдет в свет, и я пришлю тебе экземпляр с личным посвящением. А что нового у вас? Мне хотелось бы знать, что сталось с моими венгерскими друзьями, с которыми я познакомилась у тебя. Особенно часто я вспоминаю о Чабе. Теперь могу признаться, он мне настолько симпатичен, что я даже немного влюблена в него. Прошу тебя, если ты его увидишь, об этом ничего не говори. А вот его друг, Радович, мне не понравился. Меня встревожила его несколько прокоммунистическая речь. Я ничего не могу поделать с собой, но мне не нравятся коммунисты. Ты же знаешь, что я человек религиозный, и тот, кто обижает господа бога, обижает и лично меня. Я советую тебе опасаться его. Все увиденное и услышанное в Берлине воодушевляет меня. Я чувствую силу народа, его историческую роль.

Дорогая моя, на этом я заканчиваю свое письмо и прошу всемогущего господа о том, чтобы он дал тебе силы и счастье. Условное название моего романа: «Бегство из красной пустыни». Думаю, что со временем я напишу и третью часть. Мои герои из Парижа попадут в Испанию, где будут сражаться против диктатуры.

Париж. 26 мая 1937 г.

По-дружески обнимаю.

Свернув письмо, Вебер решительно отдал его девушке со словами:

— Для чего вы дали мне прочесть это? И какое отношение имеет ваша Мишель к Радовичу, кроме того что она предостерегает вас от него? И вообще, кто эта француженка?

Моника положила письмо на прежнее место под белье.

— Во время Олимпийских игр Мишель Деваре жила у меня на квартире, — объяснила она. — Полиция уже проверяла и нашла все в полном порядке.

— Полиция? — удивился Вебер.

— Да, полиция, — ответила она равнодушно и снова уселась на диван, — Она вскрыла мое письмо, говоря при этом, что никакой цензуры у нас нет. Но меня лично это не интересует. В конце концов, никаких претензий ко мне у них не было и они попросили извинения.

— Полиция — это сборище идиотов! — с убежденностью выпалил Вебер, по-видимому, причисляя и себя к ним, поскольку и он не нашел в письме ничего предосудительного. — Однако я все же никак не пойму связи с тем, что Радович жив.

Моника закурила, улыбнулась и спросила:

— Интересно, чем вы занимаетесь на своей кинофабрике? Уверена в том, что сценарии вы не пишете. — И, не дожидаясь объяснения, продолжала: — Герой романа Виктор — это Радович, Эгерке — моя подруга, а Герти — это я сама. Знаете, во всей этой чепухе, написанной Эгерке, все правда.

— Это письмо писала Мишель?

— Эгерке, а для легализации, так сказать, подписалась именем Мишель. Откровенно говоря, я ее ненавижу за то, что она таится от меня. Все это она написала только потому, чтобы я позаботилась о ее матери. А взамен она обещает мне поберечь Милана.

— Понятно, — вымолвил Вебер, — Умное, очень даже умное решение. И когда вы ей ответили?

— Еще находясь в полиции... Написала только то, что я получила ее письмо. Само собой разумеется, что полиции я не стала объяснять его скрытого смысла.

— А почему вы доверились мне?

— Потому что идиотка. Кому-то мне нужно было сказать об этом. Если же вы шпик, то мне здорово не повезло. Но в этом случае вы последний мерзавец. Хотя... Что я говорю?! — Она задумалась, вперив взгляд в потолок: — Хотя все это я спокойно могла бы рассказать и в гестапо. Элизабет Майснер...

— Эгерке?..

— Да, это она. Короче говоря, мать Лизы находится в заключении. А о бегстве Милана мне ничего не известно. Разве только то, что, судя по содержанию письма, оба они в Париже, но и это не совсем точно. Они уехали в Испанию. Об организации я ничего не знаю. Признаться же я могу только в том, что была любовницей Милана Радовича, но больше сказать мне нечего. — Повернувшись лицом к окну, она застыла точно мраморная статуя. — В конце концов, жизнь не такая уж интересная штука, — проговорила она, повернувшись к Веберу. — Скажите, мой господин, мой отец не обещал вам, что я пересплю с вами за все эти бумаги? Если быть вполне откровенной, то у меня нет особого желания заниматься этим делом. — Сказано это было так, что Вебер поверил: девушке действительно все это до чертиков надоело и она полностью или почти полностью потеряла интерес к жизни.

— Ваш отец, мадемуазель, сказал только то, что вы человек с особыми принципами, а это достойно уважения. Правда, большая глупость с вашей стороны, что вы так опустились. Вы же еще так молоды.

— Прекратите меня воспитывать. Я в этом нисколько не нуждаюсь... Если я при активной помощи родной матери уже в четырнадцать лет стала проституткой, то к двадцати годам я уже должна была состариться. Желаете чашку чая, мой господин?

— Будьте добры, — сказал Вебер, пропуская девушку вперед и беря ее за руку. — Моника, на следующей неделе я буду в Париже и, если хотите, охотно разыщу вашу подругу. Могу передать ей от вас письмецо.

— Возьмите меня с собой.

— Если это будет возможно. — Отпустив руку девушки, он долго смотрел ей вслед...

— Итак, Радович в Париже, — проговорил Эккер. — Вполне допустимо. Это была ловкая, хитрая работа, дорогой Феликс. Хотите поехать с малышкой в Париж?

— Еще как!

Эккер снова заходил по комнате.

— Ну, к этому мы еще вернемся, а пока вам необходимо выполнить несколько срочных заданий. Будет неплохо, сынок, если вы все себе запишете. — Вебер достал из кармана блокнот и терпеливо ждал. — Соберите материал о прошлом Гезы Берната. Нас особенно интересует, чем занимался этот бравый молодец в девятнадцатом году, во время господства Венгерской коммуны. Думаю, не будет никакого вреда, если мы несколько месяцев послушаем его телефонные разговоры. Возьмите под наблюдение и подполковника генерального штаба Вальтера фон Гуттена.

— А неприятностей потом не будет, господин профессор?

— Положитесь на меня, дорогой Феликс. Я за это отвечаю. Распорядитесь, чтобы наши венгерские друзья держали в поле зрения Чабу Хайду, однако делать это нужно осторожно, чтобы об этом не узнал генерал. Возможно, лучше всего, если они будут следить за Андреа Бернат. Вы пока поддерживайте связь с Моникой Фишер. Матушку Элизабет Майснер нужно освободить и по-умному допросить, поинтересовавшись друзьями ее дочери. В Париж же поехать нужно обязательно. Обещаю, что поедете именно вы, сынок, и не исключено, что вместе с девицей, но я этого пока еще не знаю.

Однако Моника не стала любовницей Вебера, а лишь его хорошим другом. Она познакомилась со студентом-медиком Эрнстом Хокером. С годами ее дружба с Вебером ослабла. Моника начала пить, почему-то стала недоверчивой, но связь с Хокером поддерживала. От него она впервые услышала об антифашистской группе «Белая роза».

Эккеру удалось внедрить в студенческую организацию Мюнхена своих людей, однако агенты Мюллера «разоблачили» их. Они знали, что осторожный медик не являлся членом этой организации, а всего лишь знал об ее деятельности. В ходе расследования арестовали, однако, и его вместе с родителями. Но Эккер уже заранее договорился с Мюллером, что толстого медика тот передаст ему. Отец молодого человека являлся советником по делам здравоохранения. Эккер отнюдь не преследовал цели уничтожить всю семью Хокера. Он видел, как говорят, на двадцать ходов вперед. Он знал, а точнее, чувствовал, что путь к Радовичу ведет через семью Хокер, где ему и следовало раскинуть свои сети, и разработал очень хитрый план.

После того как Хокер был арестован, его не допрашивали, а посадили в камеру с учителем, которого приговорили к смертной казни за то, что он не доложил о существовании подпольной организации. Так доктор узнал, какая судьба ждет его самого. А спустя несколько дней ему пришлось собственными глазами наблюдать за всей процедурой казни. Нервы у Хокера не выдержали. У него перед глазами лежали топор палача и отрубленная голова. Ему дали понять, что то же самое ждет его самого и его родителей. Вскоре Эккер решил, что настало время вмешаться в это дело и ему. Он и на этот раз воспользовался проверенным способом: сделал «признание» в пользу Эрнста Хокера и поручился за него. Когда же молодого человека выпустили на свободу, Эккер сказал ему следующее: