Очищение - Олег Верещагин

Во-вторых, вокруг было много разных предметов. Смотреть на них было бы увлекательно-жутковато на экране компа, зная, что все это не на самом деле. Но предметы были совсем рядом. Не на экране. И были они более чем реальны.

А в-третьих… ему было страшно, вот что в-третьих. Это было детским, идиотским поведением, но как-то само собой вполне всерьез думалось: «Если не шевелиться, то этот, который сидит за столом, про меня забудет».

Сидевшего за столом крупного, массивного мужчину с толстым короткостриженым затылком Сашка знал. Его фамилия была Хузин. Правая рука Балабанова, почти все время отиравшийся в поселке. Бандосы тут менялись каждые несколько дней. Хузин – почти не отлучался. Занимался торговлей, экспроприациями, просто ездил по улицам в здоровенном джипе, для которого не жалели топлива. Обязательно присутствовал на всех казнях… Сашку тряхнуло, руки ответили болью, но намного страшней боли были воспоминания. Казни он видел несколько раз. И один раз видел, как Хузин казнил на гильотине двух мальчишек, братьев. За то, что они неудачно пытались убежать с завода. Младшему было лет десять-двенадцать, старший – примерно ровесник Сашки…

Хузин обернулся из-за стола, за которым он что-то читал при свете лампы на длинном кронштейне, на звон цепей. Сашка обмер. Очень четко отпечаталось в мозгу: Хузин читал «Унесенные ветром». Сашка что-то слышал про эту книжку… или про кино, что ли?

– Пришел в себя? – Хузин встал, но от стола не отошел – это само по себе было облегчением. – Ну вот и поговорим. А то я уж месяц за тобой слежу… бегаешь, бегаешь чего-то куда-то, суетишься… а потом как сквозь землю пропадаешь…

«Про наших ничего не знает, – с облегчением подумал Сашка. – Спасибо тебе, лес…» Но тут же пришел такой ужас, что мальчишка буквально заставил себя «зажать» все в животе – чтобы не рвануло наружу через все дырки.

А ведь он про это и будет выпытывать. Потому что знает. Как раз точно знает. Но не догадывается где.

Если бы можно было умереть по своему желанию, Сашка сделал бы это немедленно. Но мог он лишь бессильно наблюдать, как по неожиданно тонким губам, не подходящим к одутловатому, свиному какому-то лицу Хузина, расползается улыбка.

– В одежде у тебя ничего нет, – сказал Хузин, поворошив толстым пальцем сваленную в стороне от лампы на столе Сашкину одежду и обувь. – Я б даже решил, что ты бродяжка обычный. Я б, может, плюнул бы на тебя и на твоих дружков, где б вы там ни сидели. Но уж больно ты одинаково себя ведешь каждую пятничку. Потому я про твоих дружков потом спрошу. Когда ты будешь мяконький и мокренький и будешь рад, что можешь перестать вопить и еще что-то дяде Хузину честно рассказать. А начнем мы с главного. С того, что ты расскажешь: для кого ты тут шпионишь?

Сашка молчал. Что он мог отвечать? Убеждать эту гору мышц и жира (к тому же, кажется, вовсе не глупую), что ни на кого? Бесполезно… Быстро что-то придумать? Но Сашке было очень страшно. Очень. У него не оставалось даже мыслей. Так, несколько штук, по-червячиному ворочавшихся в голове – медленно, беспомощно… Вот он и молчал. Потом попросил – сам не соображая, что говорит, язык ворочался отдельно от пустой головы без мыслей:

– Не убивайте меня. Пожалуйста.

– Расскажи и иди, – вроде бы даже удивился Хузин. – Милый мой, да если ты начнешь говорить и правду расскажешь, я тебя не то что пальцем не трону – я к тебе и подойду-то только для того, чтобы с крючка снять. Как работник ты – не велик прибыток, на продажу – чистеньких-домашненьких наловить еще сколько угодно пока можно. Ну и на кой ты мне черт? Ну давай, я слушаю. Только не ври, – он погрозил пальцем, – это я сразу почувствую.

А ведь правда отпустит, очень ясно понял Сашка. Не врет. Он не знал, откуда пришло это понимание, но оно было определенным и необманным.

В ушах бешеным скорым поездом заколотилась кровь. Сашка на секунду зажмурился. Сперва он увидел лицо Немого. И то, как светились его глаза. Потом – как вырывался из лап Хузина и тоненько визжал тот мальчишка и как кричал его брат, умоляя пощадить младшего… и волосы у обоих пацанов на глазах становились серебристыми…

Сашка открыл глаза и сказал, не сводя взгляда с добродушно-выжидающего лица Хузина:

– Сука ты гнилая. Палачуга жирный… – Хузин заморгал, его рожа стала до такой степени искренне удивленно-неверящей, что Сашка испытал острое удовольствие и почти весело закончил: – Иди у хозяина своего попроси, он тебе и расскажет, и даст.

Потом Сашка выключился. То есть он не потерял сознание, а просто ошалел от боли, взорвавшейся в самом низу живота. Поезд в голове сошел с рельсов и с ревом и грохотом катился куда-то по склону.

Первое, что Сашка подумал, когда снова научился думать, – до чего быстро может двигаться эта туша… Второе – что больно просто адски, и боль никуда не ушла, а так и осталась, только не жуткой вспышкой, а каким-то остывающим осколком. Третье – что за этой болью не ощущается боль в руках, и это хорошо.

– Нехорошо так старшим говорить, – сказал Хузин, бросая на стол резиновую палку. – Я с тобой по-доброму хотел. А ты так невоспитанно… нехорошо. И глупо, слушай. Висишь в подвале на крючке, полностью в моих руках, а дерзишь. Да если бы даже не висел, на ногах стоял, хоть бы с ножом – мне тебя сломать… – И Хузин плюнул в холодную жаровню. Задумчиво задержал на ней взгляд.

«Ой нет, это я не выдержу, – без страха (точней, его было слишком много) подумал Сашка. – Это не надо». И быстро спросил первое, что вскочило на язык, стараясь говорить спокойно:

– Думаешь, ты самый сильный?

Что интересно – Хузин честно подумал, словно бы все вспоминая и оценивая. Потом кивнул и ответил коротко:

– Здесь – да.

– Сильнее нашей власти? – как-то само собой спросилось у Сашки, он и сам удивился. Только через секунду сообразил, что мысленно опять представил себе Немого. И эти слова появились словно бы из ниоткуда.

– Какой власти? – отчетливо напрягся Хузин.

– Нашей. – Сашка сам не знал, что говорит и что имеет в виду. Главное, Хузин разговаривал и не подходил к жаровне.

– Ты власть, что ли? – прищурился бандит.

И тут Сашка, тоже честно подумав несколько секунд, ответил, уже не думая о жаровне, а думая только о том, что говорил, – от этого непонятным образом прибавлялось сил:

– Нет. Но она за меня. А ты просто плесень.

Хузин с тяжелым интересом долго смотрел на Сашку, потом медленно, задумчиво сказал – в голосе прорвалась досадливая злость:

– Ведь было же нормальное поколение. Наконец-то нормальное. Сидели у маминой юбки, никому не мешали жить, под ногами не путались, сопели в две дырочки в свое удовольствие. И вот поди ж ты… откуда что взялось… Глазенки сверкают, поза гордая, изо всех сил не показывает, что ему страшно… Может, тебе красный галстук подарить?! – прикрикнул он. – Чего молчишь, сопля помойная?! Подарить, да?!

«О чем это он говорит… и что за галстук еще, – обмирая, подумал Сашка. – Горло, что ли, перережут?! А он решил так поиздеваться?! Но я же не хочу! Не надо! Я хочу жить! Как угодно – но жить! Я повеситься хотел, но я был дурак! Я жить хочу!! Не хочу тут умирать, тут страшно!» Он едва не крикнул все это вслух, удержался каким-то запредельным усилием невесть откуда взявшейся воли. А Хузин между тем подошел ближе, впился глазами в глаза Сашки, и мальчишка поразился тому, сколько ненависти в этом взгляде. Как будто перед Хузиным был не тринадцатилетний мальчишка, а самый злейший враг. И причем… да. Враг побеждающий. Этот взгляд странным образом придал Сашке немножко уже совсем кончившихся было опять сил.

– Где твой старший? – спросил Хузин. – Немой этот, щенок беглый? Он опять тут, да? Где встречаетесь? – И вдруг упер жесткий, каменно-твердый палец под правый глаз Сашки. Вся половина головы ровно, медленно и неотвратимо налилась тупой болью. – Говори. Иначе я тебе буркалы выдавлю… медленно выдавлю, сучонок… а потом… потом отпущу. Не сдохнешь, слепому подавать будут больше. – Он хохотнул и нажал сильней. – Молчишь?! Ну, тогда прощайся с глазом…

– Не думаю, – сказал соскочивший внутрь с лестницы человек.

Хузин быстро обернулся, хватаясь за кобуру на поясе. Он сделал это на самом деле очень, ОЧЕНЬ быстро. Но все равно опоздал.

Человек стремительно шагнул-упал вперед и нанес Хузину два удара – прямой правой в солнечное и хук левой в как раз удобно подставившуюся челюсть. Хузин длинно, громко икнул нутром и тяжелой грудой мяса покорно лег у ног незнакомца.

Сашка засмеялся.

Нет, это была не истерика. Он смеялся взахлеб, с чистой, искренней радостью. Даже не потому, что его спасли, – об этом он почему-то совсем не думал. А потому, что сказка была правдой. Потому что Немой не соврал. Потому что, оказывается, зло – не такое уж сильное….