Ведьма княгини - Симона Вилар

— Я Свенельда жена, — почти с гордостью заметила Малфрида. — И я колдунья самой Ольги, для которой ваш Мал что хошь сделает.

— Но оценит ли она это, а, Малфрида?

Он не называл ее более Малфуткой, он почувствовал в ней чужую. Они служили разным правителям, которые враждовали, у которых еще ничего не сговорено, и оба — и Малкиня и ведьма, — понимали, что Ольга не желает этого брака. Но все же приехала.

Казалось бы, сейчас, когда вокруг не было скопища людей с их многообразием мыслей, Малкиня мог прочесть все, что таит в себе ведьма, но ему это не удавалось. Он сразу ощутил, что она стала сильнее и мудрее, что она может от него заслоняться. Или что-то помогает ей заслониться? Малкиня чувствовал только темную пелену, которая укутывала ее, как та же пенула скрывала ее тело. Волхву стало не по себе от столь неожиданной и непонятной ее скрытности. Ранее она была открыта перед ним, как лесная прогалина открыта солнечному свету. Теперь же в ней было столько же мрака, сколько таили и себе древлянские чащи. Но все же она хотела, чтобы он кое-что понял. Будто приоткрыла завесу, дав ему разглядеть, что он нравится ей. Мысли эти вспыхивали, как зарницы в ночи, и он сам себя увидел со стороны ее глазами: высокого, тонкого в поясе, но плечистого, с длинными, гладко расчесанными волосами, схваченными серебряным обручем, в чистой черной одежде с усеянным бляшками поясом, со строгим и значительным лицом, с ясными голубыми глазами…

— Ты стал красивым, Малк, — блеснув в улыбке ровными зубами, произнесла Малфрида.

— Ты тоже хороша. Но ты ведь всегда мне нравилась.

Об этом говорить было приятно, но имели ли они на это право? Он ведун, давший обет безбрачия. Она жена другого, того, кто вдруг так болезненно заревновал ее к Малкине, хотя и сам же хотел оставить их вместе.

— Ты ждешь дитя? — как будто только вспомнил Малкиня ревнивую фразу посадника. — И как я понял — не от варяга своего?

Малфрида перестала улыбаться. Спросила почти злобно:

— Вот, может, ты и подскажешь, кто ребеночка мне сделал?

Он отвел взгляд. Смотрел, как неподалеку качается лапа ели, будто укрывая кого, будто грозит им кто. Там кто-то был, Малкиня ощущал обрывочные мысли духов леса, удивленных и встревоженных проникновением людей в колдовскую чащу, но отгородился от них. Ему сейчас надо было поговорить со своей единственной любовью, которую он сам некогда вручил другому. А то, о чем она спросила… Она сама могла догадаться, кто отец ее дитя. Или не могла? Но от этого легче не становилось. То, что случилось с ней, лучше не вспоминать. Да как забудешь, если после тех, кто глумился и унижал ведьму, в ее теле осталась такая отметина? А он-то надеялся, что теперь у них со Свенельдом все ладно будет. Ладно для них двоих, не для Малкини… Но он давно смирился, что она не для него. Волхв заговорил о другом. Сказал, что он сам присягал Морене и Чернобогу, на нем их обереги, а с такими знаками его не трогают духи леса, наоборот, они слушаются его. Малфрида всегда считала, что он слабый кудесник, так пусть же поглядит. И он повел рукой в сторону качающейся лапы ели, будто приказывая кому-то уйти. И тут же оттуда заскакал зайцем маленький лохматый старичок с заячьими лапами — только труха древесная с него посыпалась, когда по пути зацепился за торчавшую корягу.

— Видишь, меня теперь любой лесовик слушается. И так же они подвластны любому из наших волхвов, всем тем, кто стоял у жертвенного костра Морены, когда мы приносили ей русских витязей, на кого попали капли крови отданного в жертву Чернобогу русского князя.

Он говорил, стараясь не смотреть на нее. Сказал, что древляне сейчас могут наслать любое колдовство на Русь, любых духов. И то, что в Киеве знают это, добро. Русь никогда не обладала такими кудесниками, какие испокон веков родились в древлянской земле. Да и витязи у древлян отменные, Мал вон какую рать собрал, и когда сойдутся витязи древлянские да еще подвластные духи, да чары колдовские, да еще и союзное племя волынян, если все встанут в единое воинство… Перед такой силой никто не устоит.

— Это ты мне нарочно говоришь, чтобы я Свенельду поведала? — усмехнулась Малфрида и легко откинула с головы капюшон, провела рукой по уложенным короной черным косам, поправила выбившийся на виске волнистый завиток. В лесу опять что-то ухнуло, затрещало, застрекотало где-то, будто сойка закричала, но может, и засмеялся кто дребезжащим смехом, ветка треснула где-то поблизости. А Малкиня смотрел на Малфриду, любовался ее странной красотой. Ну у кого еще такая гладкая смуглая кожа и интересные впадинки под скулами, у кого такая гордая посадка головы и темные жгучие глаза? — и ощущал приятное тепло в груди. Но вслух сказал иное: древлянам после того, как они князя решились казнить, нужны были такие чародейские силы, чтобы чувствовать свою защищенность.

— И вы готовы были погубить свое племя ради этих сиюминутных сил? — искоса взглянула Малфрида. — Разве не ведаете, что становится с теми, кто темным служит? От тех сам Род отступается, люди вымирают и ничего после них не остается. И это жестоко. Очень жестоко, даже я, ведьма, наученная убивать, это понять могу. Ну да ваш Маланич верховный и не на такое пойти может, он власть любит, ему все нипочем, только бы возвыситься. А князь Мал глуп и недальновиден. Волхвы же древлянские упрямы, они последние вольности свои чародейские потерять опасаются. Да и вина на племени после гибели князя. Но вот ты сам, Малкиня? Ты ведь всегда светлый был, несмотря на то что в черном ходишь. И вот я вижу, что ты тоже стал поклоняться проклятому Чернобогу и Морене лютой.

— Чернобог нам был нужен, чтобы силу заиметь, — как что-то заученное, упрямо ответил Малкиня. — Неужто вы бы нас пощадили после убийства князя своего? Теперь же с нами его сила, вся нежить нам послушна, а Морена… Если ты вспомнишь, то Морена — иная ипостась Макоши доброй.

— Ага. Только злая ипостась. Макошь там в силе, где ее почитают, а не то темное и древнее, что из нее вышло и теперь живет отдельно. Вы сами меня некогда обучали, и ты все это и без меня знаешь. Ладно, до бед древлянских мне дела нет.

— Так зачем же ты прибыла?

— Ну, я… Возможно, я про тебя узнать хотела, — усмехнулась Малфрида, взглянула лукаво, но веселое свечение быстро погасло в ее глазах. И она добавила: — Но вижу, ты с Маланичем заодно. Темным предался.

— Разве был у меня выход? — как-то обреченно вздохнул Малкиня. — Я со своим племенем должен оставаться, меня оно взрастило, ему я служу. И я не мог оставить тех, кто защиту искал от Руси. А ведь Русь уже не единожды примучивала вольное древлянское племя. Теперь же пришел наш черед поквитаться.