Ирано-таджикская поэзия - Абульхасан Рудаки

Глава восьмая. БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БЛАГОПОЛУЧИЕ

Как благодарность Вечному скажу,Когда достойных слов не нахожу?

Чтоб восхвалить его, мой каждый волосХотел бы обрести и речь и голос.

Хвала дарящему, чьей волей яБыл вызван к жизни из небытия!

Но все слова людского восхваленья —Его предвечной славы нрнииженье.

Он смертного нз глины сотворилИ разумом и сердцем одарил,

Смотри, как он вознес тебя высокоС рождения до старости глубокой!

Рожденный чистым, чистоту храни!Не завершай в грязи земные дни!

Кьтль вытирай с прекрасного зерцала,Чтобы поверхность ржа не разъедала.

Ты был ничтожной каплею сперваИ возмужал по воле божества.

Велик твой труд, но ты не возвышайся,На силу рук своих не полагайся.

Ведь это вечный, в мудрости своей,Из праха создал кисть руки твоей.

Тогда твой труд казну твою умножит,Когда тебе всевидящий поможет.

Не сделал ты ни шага одногоБез постоянной помощи его.

Младенец, в пустословье не повинный,Питается посредством пуповины.

Рожденный, блага прежнего лишен,Приникнет к груди материнской он;

Так на чужбине странника больногоПоят водой из города родного.

Ведь он в утробе матери взращенИ соком тела матери вспоен.

А грудь ему теперь — источник жизни,Два родника в покинутой отчизне.

Они младенцу райская река,Чье русло полно меда и млека.

Мать, как туба, сияющая светом,Младенец — нежный плод на древе этом.*Сосуды-груди — в сердце глубоко;Кровь сердца — материнское млеко.

Глянь, как дитя сосцы кусает жадно,—Скажи: любовь младенца кровожадна.

И нужно сок алоэ применить,Чтобы дитя от груди отлучить.

И так дитя, ночуя горечь сока,Забудет сладость млечного истока.

О ищущий — младенец в сединах,Забудь, вкушая горечь, о грехах!

Царевич некий с лошади упалИ шейный позвонок себе сломал.

Он повернуть был голову не в силах,Такая боль была в костях и жилах.

Исчезла шея; в тулово онаВтянулась у него, как у слона.

Что делать, как помочь, — врачи не знали.И вот врача из Греции сыскали.

Он вывих вправил, шею распрямил,И вскоре стал больной здоров, как был.

Но о беде забыл царевич вскоре,Забыл врача, что спас его от горя.

Просить о чем-то врач его хотел —Царевич на него не поглядел.

Врач устыдился, голову склонил он,И, уходя, такое говорил он:

«Ведь если бы ему я ис помог,Он отвернуться б от меня не мог!»

И вот он шлет царевичу куренье,Мол, это — всех недугов исцеленье.

То снадобье к владыке принеслиИ, всыпавши в курильницу, зажгли.

Чиханье на царевича напало,Болеть, как до леченья, шея стала.

Велел врача он грека привести,Пошли искать — и не могли найти.

Запомни! Если ты добро забудешь —В последний день ты воскрешен не будешь.

Глава девятая. О ПОКАЯНИИ И ПРАВОМ ПУТИ

Семидесятилетний, чем ты жил?Ты жизнь проспал и по ветру пустил?

Ты над мошной своей, как скряга, трясся.Что ж, уходя, ничем ты не запасся?

В последний день, в день грозного Суда,Таким, как ты, поистине беда

Отдавший все — придет обогащенный,Ни с чем — стяжатель будет пристыженный.

Ведь чем базар богаче, тем больнейНа сердце обездоленных людей.

Теперь, отдавший нить дирхемов, споря,Ты ночь не спишь; тебе утрата — горе.

И вот полвека прожил ты почти,—Оставшиеся дни добром сочти.

Когда б мертвец заговорил, наверно,Он в горе бы вопил нелицемерно:

«Живой! Пока ты в силах говорить,Не забывай предвечного хвалить!

Ведь мы не знали, тратя жизнь беспечно,Что каждый миг подобен жизни вечной!»*В дни юности, не ведая беды,Мы пировать с утра пришли в сады,

А под вечер, к смущению народа,Шутя, возню затеяли у входа.

А невдали, в распахнутых дверях,Сидел почтенный старец в сединах.

Шутили мы и весело смеялись,Но губы старика не улыбались.

Сказал один из нас: «Нельзя весь векСидеть в печали, добрый человек!

Встряхнись! Забудь, что удручен годами,Иди и раздели веселье с нами!»

Старик взглянул, губами пожевал,И вот как он достойно отвечал:

«Когда весенний ветер повевает,Он с молодой листвой в садах играет.

Шумит под ветром нива — зелена…А пожелтев, ломается она.

Смотри, как свеж весенний лист сегодняНад высохшей листвою прошлогодней.

Как пировать я с юными могу,Когда я весь в сединах, как в снегу?

Я сам был соколом! Но старость — путы…Слабею. Сочтены мои минуты.

Как уходящий, я смотрю на мир;А вы впервой пришли на этот пир.

Тому, кто всем вам в прадеды годится,Вином и флейтой не омолодиться.

Мой волос был как ворона крыло,Теперь в моих кудрях белым-бело.

Павлин великолепен — кто перечит.А как мне быть, коль я бескрылый кречет?

От всходов ваша нажить зелена,А на току у старца — ни зерна.

Все листья у меня в саду опали,Все розы в цветнике моем увяли.

Моя опора — посох. Больше нетОпоры в жизни мне — на склоне лет.

Ланиты-розы стали желтым злаком…И солнце ведь желтеет пред закатом.

Даны вам, юным, крепких две ноги,А старец просит: «Встать мпе помоги!»

Молва простит юнцу страстей порывы,Но мерзок людям старец похотливый.

Как вспомню я минувшие года,Клянусь — мне впору плакать от стыда!

Лукман сказал: да лучше не родиться,Чем долгий век прожить и оскверниться!

И лучше вовсе жизни не познать,Чем жить — и дар бесценный растерять!

Коль юноша идет навстречу свету,Старик идет к последнему ответу».

Два мужа меж собою враждовали,Дай волю им — друг друга б разорвали.

Друг друга обходили стороной,Да так, что стал им тесен круг земной.

И смерть на одного из них наслалаСвои войска: его твердыня пала.

Возликовал другой; решил потомГробницу вражью посетить тайком.

Вход в мавзолей замазан… Что печальнейЧем вид последний сей опочивальни…

Злорадно улыбаясь, подошелЖивой к могиле, надписи прочел.

Сказал: «Вот он — пятой судьбы раздавленНу наконец я от него избавлен.

Я пережил его и рад вполне,Умру — пускай не плачут обо мне.

И, наклонясь над дверцей гробовою,Сорвал он доску дерзкою рукою.

Увидел череп в золотом венце,Песок в орбитах глаз и на лице,

Увидел руки как в оковах пленаИ тело под парчой — добычей тлена.

Гробницу, как владения свои,Заполонив, кишели муравьи.

Стан, что могучим кипарисом мнился,В трухлявую гнилушку превратился.

Распались кисти мощных рук его,От прежнего не стало ничего.

И, к мертвому исполнясь состраданьем,Живой — гробницу огласил рыданьем.

Раскаявшись, он мастера позвалИ на могильном камне начертал:

«Не радуйся Тому, что враг скончался,И ты ведь не навечно жить остался».

Узнав об этом, живший близ мудрецМолился: «О всевидящий творец!

Ты смилостивишься над грешным сим,Коль даже враг его рыдал над ним!»

Мы все исчезнем — бренные созданья…И злым сердцам не чуждо состраданье.

Будь милостив ко мне, Источник сил,Увидя, что и враг меня простил!

Но горько знать, что свет зениц погаснетИ ночь могил вовеки не прояснет.

Я как-то землю кетменем копалИ тихий стон внезапно услыхал:

«Потише, друг, не рой с такою силой!Здесь голова моя, лицо здесь было!»*Я, на ночлеге пробудившись рано,Пошёл за бубенцами каравана.

В пустыне налетел самум, завыл,Песком летящим солнце омрачил.

Там был старик, с ним дочка молодая,Все время пыль со щек отца стирая,

Она сама измучилась вконец.«О милая! — сказал старик отец.—

Ты погляди на эти тучи пыли,Ты от нее укрыть меня не в силе!»

Когда уснем, навеки замолчав,Как пыль, развеют бури наш состав.

Кто погоняет к темному обрыву,Как вьючного верблюда, душу живу?

Коль смерть тебя с седла решила сбить,Поводья не успеешь ухватить.

Глава десятая. ТАЙНАЯ МОЛИТВА И ОКОНЧАНИЕ КНИГИ