Зона поражения - Александр Бородыня

Не сразу, не в первый момент среди нескольких освещенных окон Дмитриев нашел нужное. Он знал уже, что увидит, и, может быть, не хотел этого видеть.

За стеклом стояла роскошная женщина, одетая в меха, волосы рассыпаны по плечам. Женщина смотрела вниз, и даже на большом расстоянии можно было догадаться: лицо ее сияет от счастья.

— Это твоя сестра? — спросил Дмитриев.

Только после большой паузы, с трудом справившись со своим голосом, Зоя прошептала хрипло:

— Да… Это моя сестра! Шуба вернулась!

11

В машине было холодно, а весенний Киев за ветровым стеклом казался каким-то фальшивым. Отступающие назад белые фонари и сверкающие фонарные лужи, темные фасады, как откинутые полы неряшливой одежды, и встречные фары — навязчивый дальний свет. Все казалось неестественным, ненастоящим. Небесная чернота, неровная, как мех, — ни одной звезды. Темно-вишневый «Москвич» бежал на небольшой скорости, и за гулом мотора будто повторялись и повторялись последние слова Зои: «Пустите руку!» Дмитриев будто видел отраженные в ветровом стекле ее сумасшедшие глаза. «Пустите! Уходите! Уйдите совсем! Я не хочу больше вас видеть! Никогда!.. Не хочу!..»

Но конечно, крик этот был только в нем, внутри. Увидев шубу, Зоя на негнущихся ногах вошла в подъезд.

Зачем он последовал за ней? Зачем он держал ее за рукав. Он не мог ее потерять. Он сцепил пальцы на ее рукаве, так, что Зоя отдирала их по одному. Как глупо!

В свете встречных фар лицо Макса, сидящего за рулем, показалось Дмитриеву лицом мертвеца. Твердая серая маска, только в глазах встречный свет. Но такой же свет может быть и в оконном стекле, и в зеркальце.

Они молчали. Макар Иванович заметил, что бессознательно сжимает и разжимает ладони. Он все еще не мог поверить, что Зоя вырвалась и убежала вверх по лестнице.

— Куда мы едем? — продавив в горле комок, спросил он.

— А куда тебя отвезти?

Макар Иванович смотрел прямо перед собой на шоссе.

— В никуда!

— Значит, поедем ко мне. Ты не против, лейтенант?

Больше ни одного слова. Максим Данилович, припарковав «Москвич» во дворе, был вынужден обойти машину и сам открыть дверцу. Он за руку втащил послушного Дмитриева в квартиру. Сам снял с него верхнюю одежду, как куклу усадил за стол. Не обращая внимания на взбешенную Зинаиду, расхаживающую из угла в угол, сам наполнил рюмки.

— Может, и меня угостишь? — спросила Зинаида, сама себе подвигая стул. — Где ты его взял, такого вареного? Он что, укуренный, не пойму? Мог бы все-таки и предупредить, что с гостем будешь, я бы хоть оделась!

— Погоди, — попросил Максим Данилович. — Погоди. Помолчи пока. Видишь, шок у человека.

— Похоронил он кого? — всхлипнула Зинаида, запахивая на груди халат.

— Нет. С женщиной поссорился.

— Врешь! — В голосе Зинаиды смешались в равных долях восхищение и недоверие.

— Может, и вру, — сухо отрезал Максим Данилович. — Давай! — сказал он, наливая следующую рюмку и подсовывая ее Дмитриеву. — Давай по второй, лейтенант. А то ты и вправду будто себя похоронил.

Только спустя несколько часов после выпитой на двоих в невероятном темпе литровки Дмитриев осознал, что произошло. Осознал и удивился себе. Неужели он еще способен на подобное безумное чувство?

Поставив перед мужчинами на стол новую бутылку, сквозь зеленоватое стекло которой можно было заметить длинный красненький перчик, покачивающийся в огненной горилке, и открыв банку маринованных огурцов, Зинаида ушла в другую комнату и прилегла. Когда кровать перестала скрипеть, Дмитриев спросил:

— Зачем ты мне позвонил тогда? — Он был совершенно трезв, и, судя по глазам, Макс также был совершенно трезв. — Ладно, — сказал он, распечатывая бутылку. — Давай все по порядку рассказывай. С начала.

— Откуда начинать по порядку? — Губы Макса чуть шевельнулись. — С детства?

— Нет, с детства не стоит. Начни с того, как ты умер.

Рассказывал Максим Данилович медленно, подбирая слова. Он понимал, что, пока не закончит, никакого разговора дальше не получится, а ему нужен был теперь этот разговор. Он ждал боли, но боль в этот вечер, вероятно, переселилась вся в Зинаиду. Было слышно, как женщина ворочается в постели, как она стонет во сне. Как просыпается, делает укол и опять засыпает. Максим Данилович, опуская детали, рассказал о том, как прямо с рейса угодил на операционный стол, как подмахнул договор с сатаною и, умерев для всех, оказался на шоссе, ведущем прямо в Припять. Когда рассказ дошел до чертежа, вынутого из паспорта мертвеца, Дмитриев в первый раз перебил своего боевого друга:

— Где эта бумажка, у тебя?

— Нет. Я ее отдал, — неохотно отозвался Максим Данилович. — Через несколько дней после нашего возвращения в Киев я позвонил Алевтине, медсестре-наркоманке из клиники, а еще через два дня мне назначили встречу. Упираться было опасно. Человек, приехавший на встречу, предложил на выбор: либо листочек с планом, либо вся моя семья погибнет. Ты помнишь мою жену?..

— Я видел Ольгу на твоих похоронах. Пожалуйста, Макс, опиши мне этого человека. Как можно подробнее опиши.

— Это имеет теперь какое-то значение? — Это может иметь значение.

Красный перчик приклеился к стенке пустой бутылки, и Дмитриев долго выколачивал его. Потом, ухватив за мокрый хвостик, вытянул и положил себе в рот.

— Похоже, что этот твой Геннадий был никакой не Геннадий, а сам Анатолий Туманов, — сказал он, прожевав перчик. — Очень похоже по описанию. Но если план у него, то теперь он наверняка попробует забрать из зоны контейнер. Или уже забрал. Времени прошло много. Скажи, Макс, в Припяти остался кто-нибудь из группы доктора?

— Да. Женщина осталась, Татьяна. У нее там квартира… По-моему, она свихнулась… Она потеряла и мужа, и отца, и детей… Жалко ее. Хорошая женщина. Ведь знала, где спрятан контейнер. Под пыткой не сказала… — Он тяжело поднялся и, отворив дверцы буфета, вытащил новую бутылку, оторвал пробку зубами, выплюнул на пол. — Она под пыткой не сказала. А я, видишь, отдал от одного только испуга!

— Татьяна, — повторил Дмитриев.

«Письмо! Письмо! — застучало в его голове. — Как же я забыл? По телефону Зоя сказала мне, что получила от Татьяны письмо. Татьяна знала все. Наверняка она все и написала своей подруге. И про доктора, и про Туманова, и про организацию раковых больных. Про контейнер!.. Конечно. Зоя говорила о том, что письмо — настоящая бомба, компромат. Как же я забыл!»

— Где телефон?

У Дмитриева были такие глаза, что Максим Данилович испугался даже. Он показал рукой на открытую дверь в соседнюю комнату. Аппарат стоял в головах кровати. Макар Иванович, ничего не объясняя, схватил трубку и, с трудом припомнив номер, стал набирать.

— Кому ты звонишь?

Зинаида лежала рядом. Женщина разметалась по постели, скинула одеяло, рукав ее ночной рубашки задрался, и на руке, на выпуклых змейках вен ясные вздувались прямо перед глазами Дмитриева следы свежих уколов.

— Зоя! — сказал Дмитриев, считая гудки. — Прошу тебя, Зоя, сними трубку. Сними трубку. Это очень важно для тебя. Пожалуйста, сними трубку.

Максим Данилович отвернулся, ему стало смешно. Он налил себе горилки, выпил, он хотел сказать что-нибудь пошлое, сальное, веселое. Ну действительно, какая любовь в их-то возрасте, но, когда повернулся и увидел лицо Дмитриева, вся веселость моментально испарилась.

Дмитриев плотно прижимал трубку к левому уху. Но динамик в трубке был достаточно сильный, и до слуха Максима Даниловича донеся истошный женский крик:

— По-мо-ги-те! Убивают!

Глава восьмая

Контейнер

1

Накануне проклятый электродвигатель все-таки сдох. Наверное, он сгорел с шумом, выпустив струю дыма в небо. Сурин этого не видел. Но теперь черные и белые полоски на железной планке покачивались почти вертикально в двух метрах от земли. Прожектор также был, похоже, на последнем издыхании. Всю зиму продержался, а теперь не выдержал весенней ласки, может, и до утра не дотянет. Сидя возле окна в дежурке, Сурин смотрел на мигающий свет за толстым стеклом. Ему было все равно. Пусть погаснет. Его потом починят. К нему, к Сурину, это отношения иметь уже не будет. Хоть и с большим опозданием, но он все-таки получил свободу. Рапорт рассмотрен и удовлетворен. Осталось дотерпеть только до конца этой последней смены, и он свободен. Ровно в девять ноль-ноль можно оторвать гнилые погоны от кителя, ровно в девять он становится просто штатским человеком.

За спиной в помещении поста негромко гремело радио. Звучала музыка. Новый сменщик Игнатенко терпеть не мог новостей, говорил, что от одного голоса диктора, с трудом вещающего на государственном языке, его мутит. Зачем стараться, калечить себе горло, когда проще все сказать по-русски. Ни одного же человека во всей Украине не найдется, чтобы не понял. На каком языке воспитан, тем и владей.