Зона поражения - Александр Бородыня

Бесшумно возникший официант поставил на стол ведерко со льдом, из которого торчало обмотанное в серебряную фольгу горлышко бутылки, поставил хрустальные бокалы. И опять исчез.

— Ну, и что дальше было? — спросила Зинаида.

— Интересно получилось-то. — Максим Данилович вытянул из ведерка бутылку, тряхнул, и пробка с фонтаном полетела в потолок, шампанское зашипело в хрустале. — Сунул я ему градусник этот. Вынимаю, смотрю, а на нем сорок с лишним, какой уж тут мертвый?! Живой. Мертвецы, они, знаешь, остывают довольно быстро.

Он помолчал. Легкое покалывание в боку немного беспокоило его, нужно было сделать укол.

— В шутку я этот градусничек к машине своей пристроил, — продолжал он после паузы. — Меня с танка на штабной газик как раз перебросили. Этот разбился, купил себе другой… Знаешь, как ручные часы, привык к нему. Когда в Припять ехал, все гляжу: нет чего-то слева, не хватает.

— Лучше бы ты к дозиметру привык! — сказала Зинаида, одним большим глотком добивая свое шампанское. -

Толку больше, — она пьяно прищурилась, — особенно здесь, в Киеве.

— Простудишься! — сказал Максим Данилович. — Холодное очень! Нельзя его так!

Зинаида сама взяла бутылку и наполнила свой бокал. Пена побежала на скатерть.

— А кто этот Макар? — спросила она.

— Тебе интересно?

— Да странно как-то. — Теперь она пила маленькими быстрыми глотками, полностью сосредоточившись на этом занятии. — Раненого ты как зовут забыл, а этого помнишь!

— Помню, точно. Он земляк наш, отсюда, из Киева. Я потом за ним по прессе следил. Он корреспондент в «Событиях и фактах», известный человек. Да ты читала, наверно. Макар Дмитриев. Не помнишь?

— Не читаю я газет, Максик, знаешь ведь, не читаю!

Она поставила свой бокал на стол и взялась за длинную серебряную вилку. — Что-то горячего нам не несут. — Она посмотрела над тарелкой. Глаза Зинаиды, только что прищуренные, пьяненькие, вдруг оказались холодными и трезвыми. — Нам с тобой, между прочим, кое-что решить надо! — сказала она с иной интонацией. — Пока ты жив еще, Максик, мне бы хотелось шубы сбросить!

— Тебе мало денег? — удивился он. — Зачем людей портить? Ты же знаешь, что от такой шубки бывает. Может, остановимся пока? — Он хотел как-нибудь пошутить, сбить напряжение, но не получалось. — Пойдем, по вечернему Киеву с ветерком прокачу, придем домой, трахнемся! Шампанского можно еще взять!

Он осекся под ее взглядом.

— Извини, но я с тобой больше не буду, — сказала Зинаида. — Я выздоравливаю. А ты скоро умрешь. Мне такая любовь больше не нужна. Я и так к тебе привыкла. Отвыкать придется. Доктор убит, и больше нам никто не поможет. Нужно сбывать шубы.

— Прости, но как? Как ты себе это представляешь? Сбывать? Как? В комиссионки их больше не берут, туда даже подходить опасно, опознать могут. Парня, обещавшего доктору сбыть меха, мы все равно не знаем, да и был ли он вообще, не знаем!..

— Был, — сказала уже чуть спокойнее Зинаида и налила себе еще шампанского. — Он умер в клинике, на день опередил доктора.

— Ну, тогда я вообще не понимаю! Как ты собираешься?..

— Частный сектор. Из рук в руки будем торговать: без налога на драгоценные меха. Спросишь, кому это нужно? — Глаза ее блеснули. — Любая проститутка купит, из дорогих, конечно. Дешевые в кролике ходят, а приличные дамочки за такого соболя, да еще за полцены, тебе, Максик, такую ночь любви обеспечат, что на том свете радостно вспоминать будешь! А мне на операцию в Америке хватит.

6

Никакого верхнего света. Даже люстры на потолке не было. Подчеркивали интим маленькие коричневые бра. Они множились в выпуклых светлых полировках — на изогнутых медных стержнях круглые матерчатые абажурчики, золотая бахрома по краю. В комнате, куда он вошел, было душновато, Максим непроизвольно расстегнул ворот. Немного надавив пальцами, ослабил узел галстука. Пахло чем-то сугубо женским. Глухие светлые занавеси на окнах. Пышный палас, крадущий шорох шагов.

— Выпить хотите?

Прошуршав длинной шелковой юбкой, она первой вошла в комнату и присела в кресло, разметала по круглой мягкой спинке светлые волосы, скрестила ноги. Максим ощутил неловкость. Часы на туалетном столике показывали ровно восемь.

— Коньяк есть у вас?

— Вполне! Какой предпочитаете?

Розовые острые ногти постукивали по подлокотнику кресла. Складки на платье шевелились, дышали. Одна нога в золотистой высокой туфельке покачивалась над полом, другая туфелька тонула в длинном ворсе паласа.

— Не знаю даже, хотелось бы, чтоб оборотов было побольше!

— Бар там! — Тонкий длинный палец указал направление. — Пейте, что хотите, а мне немного сухого.

— Красного или белого?

— Красного.

Бар оказался забит бутылками. Склонившись, Максим Данилович увидел в зеркальце бара собственное отражение. В лицо пахнуло ледяным воздухом.

— Одна живешь?

— Вам это нужно знать?

— Необязательно.

— С сестрой.

Он поставил на столик бокалы, открыл бутылку. Он взял только одну бутылку. Красное сухое «Алазанская долина».

— Решили отказаться от оборотов?

— Любимое вино Сталина! — объяснил Максим Данилович, наполняя бокалы. — Сто лет его не пробовал.

«Что же я делаю? — спрашивал у себя он, разглядывая округлые мягкие плечи проститутки, разглядывая ее ухоженные руки, пытаясь поймать в отрепетированном движении что-то живое, и, вдруг обнаруживая это живое, отводил глаза. — Неужели я смогу надеть на эти плечики своего грязного соболя, неужели мне на все наплевать?!»

Вариантов было два: первый — поискать дорогую шлюху по ночным кабакам, второй — просто воспользоваться телефоном. Зинаида почему-то настаивала на первом, Максим Данилович остановился на втором. Он был поражен сухости и определенности этого короткого телефонного разговора. Так не говорят даже в сберкассе: «На время я не обслуживаю. На ночь. Двести баксов вперед. Запишите адрес. Меня зовут Светлана. Жду».

Наконец, справившись со своей неловкостью, он осмотрелся. Квартира оказалась ухоженная двухкомнатная, и, судя по всему, здесь жили только женщины. Во второй комнате на маленьком письменном столе стояла пишущая машинка. Одетая в протертый коричневый футляр, она была единственной деталью, никак не укладывающейся в общую обстановку. Часы на столике показывали уже девять, а он не снял даже пиджака.

— Какую музыку предпочитаете? — спросила Светлана, допивая свой стакан.

— Все равно!

— Ладно… — Не поднимаясь с кресла, она дотянулась до клавиши магнитофона и щелкнула по ней. — Как будем?

— В каком смысле?

Музыка оказалась очень тихая, какая-то оркестровая инструментовка. Максим Данилович припомнил ее: оркестр Поля Мориа, «Под крышами Парижа».

«Когда это было? — подумал он. — Сколько лет прошло?..»

Казалось, он давно лишился этих воспоминаний, но музыка, давно потерянная им мелодия, вдруг открыла что-то из прошлого. Конечно, эта мелодия попадалась ему в радиотрансляции, но только теперь смесь неловкости и ограниченность времени своей жизни, запах женщины и чистый запах красного вина разбудили память. Он налил себе еще. Проглотил осторожно, подержав вино немного во рту, как делал это когда-то много лет назад, еще до армии.

— Каким способом любить будем?

Он пожал плечами. Этот резковатый почти формальный голос никак не вязался с воспоминанием.

— Обычным способом или экзотику желаете?

— Экзотику!

У Светланы было открытое свежее лицо. Он отвел глаза. В прихожей лежал большой сверток. Тщательно упакованная и принесенная с собой шуба мучила его. Максим Данилович никак не мог определиться. Хотелось просто встать сейчас же и уйти, а сверток засунуть по дороге в какой-нибудь мусорный контейнер, снабдив безумной записочкой: «Осторожно, радиация».

— Ну, так как?

На улице отдаленно громыхнул гром. Похоже, начинался дождь. Отвлекшись, Максим Данилович не заметил, откуда проститутка вытянула толстый журнал. Медленно она переворачивала лощеные яркие страницы.

Гоняя фуры в загранку, Максим, как и другие, привозил запрятанные в пустые канистры из-под бензина, купленные в Германии аналогичные яркие журнальчики, но тот, что держала в руках проститутка, выгодно отличался от дешевой порнографии. На обложке, с трудом справившись с немецким языком, Максим прочитал, шевеля губами: «Двести новых поз для молодой семьи».

— Можете выбрать! — сказала она. — Все, что здесь показано, я умею. — Она глянула на него. — Не пойму, вы заснули, что ли? Как любить-то будем?

И вдруг он все понял. Он понял, чего хочет теперь. Неприятный сверток с шубой сразу перестал беспокоить Максима Даниловича.

— Любить будем так! — сказал он.