Пилюли от бабьей дури - Татьяна Веденская

Почему-то сейчас, именно в эту ночь, Светлана поняла вдруг, что все засчитается, каждый сделанный вдох, каждый выращенный куст, каждая сорванная клубника. Как раз это-то и считается, только это и имеет смысл – поцелуй любимого, жаркие объятия двух людей, продолжение рода, детские улыбки. И неважно на самом деле, были ли при этом дети одеты от кутюр или вообще сидели на печке в березовых лаптях. Жизнь – она сама по себе, а «от кутюр» – сбоку припека. Ей, жизни, до всех этих «от кутюр» нет никакого дела. Как и до того, что Светлана не влезает в какое-то там платье.

Мир будет вертеться и после того, как на Земле исчезнет даже легкое облако воспоминаний о том, что когда-то тут, на этой же планете, на одной шестой части суши жила невысокая, чуть полноватая женщина Светлана. Жила в Чертанове, с березами под окном. Ну и что? Так было до нее, так будет после. Так что ж теперь, пирогов не печь? Не заниматься любовью? В мире так много всего, к чему можно прикоснуться, что можно полюбить. Вот это, пожалуй, и было самым главным, что случилось со Светланой в эту ночь. Она вдруг почувствовала, что хочет снова любить. Всех: мужа, сына, дочь, конечно, и даже свекровь и ее таблетки. Березу за окном, ворчание и ссоры, без которых куда ж. Какая разница, что любить, весь мир – один огромный повод для любви, просто любви к жизни. К себе, в конце концов.

Светлана поймала свое смазанное отражение в оконном стекле. Оттуда, из зазеркалья, на нее смотрела улыбающаяся, живая, полная сил женщина средних лет, время которой еще только струилось полноводной рекой по вечности. Она ощутила вдруг каждую клеточку своего тела, обняла себя за плечи, почувствовала приятную мягкость и теплоту своей кожи. Она вздохнула полной грудью, склонила голову сначала вправо, потом влево и поймала себя на том, как же она счастлива, совершенно безумно, дико, непередаваемо счастлива быть живой.

Ее глаза вдруг наполнились слезами, и все ее существо оказалось пронизанным непонятным упоением, умилением и судорожной жаждой бытия. Жаждой, которой она не испытывала уже долгие годы. Ну, может, не годы, может, месяцы, но тянулись-то они дольше, чем иные годы.

«А если внуки? – вдруг задумалась она. – Это ж какая радость! А сколько всего я еще смогу увидеть? Вот этими самым глазами, с легкой близорукостью». – И Света рассмеялась, ей стало легко и радостно оттого, что столько еще всего у нее впереди.

– Ты что тут, смеешься? – вдруг раздался голос из-за ее спины.

– Костик! – воскликнула она, а слезы так и лились, хотя на лице сияла странная, немного неуместная улыбка. Хотелось плакать и смеяться одновременно, так было хорошо, что у нее есть муж, такой смешной, небритый, сонный, в растянутой майке. Еще красивый, хоть и с животиком, хоть и с сединой. И… с топором?

– Что ж, давай посмеемся! – с какой-то неожиданной злостью отреагировал на ее умильные улыбки муж.

Светланины глаза расширились. Все умиление при виде топора сразу исчезло, и она напряглась, приподнялась и, как смогла, вжалась в подоконник. Только теперь, при внимательном рассмотрении, выяснилось, что Константин, ее супруг, серьезный человек, ни разу в жизни не поднявший руки ни на жену, ни на детей, стоит и смотрит на нее бешеными, ненормальными глазами и держит в руках старый большой топор, которым они обычно рубили кости для холодца.

– Ты что, сбрендил? – неестественно высоким голосом взвизгнула Света. – Ты спятил? Ты чего задумал?

– Не ори, детей перебудишь! – Константин рявкнул на нее и диковато огляделся вокруг. Забота о спящих детях в этой ситуации выглядела более чем странно. Константин сделал шаг вперед, по направлению к жене. Та взвизгнула и отпрыгнула в сторону.

– Ты… ты что? – Света просто перестала находить подходящие слова для происходящего. Разве может человек вот так сойти с ума, за один вечер? Ну, подумаешь, она вела себя странно, ну, пожила летом на даче. Ну что ж теперь, сразу вот так? Как старуху-процентщицу? А как же дети? Может, в окно попробовать выпрыгнуть? Нет, даже открыть не успеешь, да и нет шансов выжить – высоко.

– Я тебя породил, я тебя и прикончу! – проревел Костик, загоняя жену в угол. – Сколько можно уже? Нет, хватит. Все! Сегодня – все! Отойди туда.

– Куда? – Света пискнула, с ужасом глядя на то, как сверкают в темноте белки Костиных глаз. Кажется, это признак психоза. Неужели же все-таки сбрендил?

– Сюда! – Костя проговорил это едким голосом, кивая на уголок раковины. Он оттащил ее, упирающуюся, туда за руку и добавил: – Все! Можешь прощаться.

– Ты серьезно?! – на сей раз еле слышно прошептала Света. Дыхание сбилось. Мир, только что обретенный ею, ускользал. На сей раз только потому, что ее муж… что, сошел с ума?

– Куда уж, – фыркнул он, деловито отодвигая стол и практически запирая этим самым столом Светлану в самом углу кухни. Выхода не было.

– Я не понимаю, ты что, спишь на ходу? – Света вдруг дернулась, вспомнив, как в одном сериале убийца находил своих жертв, не выходя из сна, как лунатик. Боже, только этого не хватало.

– Я – сплю? – расхохотался он. – Да с кем? С кем же мне спать-то? Ты-то не хочешь больше со мной спать!

– Костя, давай лучше поговорим, – осторожно предложила она, но, судя по его гримасе, к разговорам он расположен не был.

– Поболтаем потом. Посмотрим тогда, как ты запоешь, моя дорогая! – ехидствовал Костя.

Тем временем на шумы и грохот перетаскиваемой мебели подскочила бабуля, Ольга Ивановна.

– Ой, Костенька, сыночек. Ты что же творишь! – перепугалась та, когда, включив в темной грохочущей кухне свет, как говорится, узрела сыночку в образе Раскольникова.

– Уйди, мать! Что надо – то и творю. Не могу я сейчас, не до тебя. Потом меня пилить будешь! – устало ответил он, выдвигая мать из кухни и закрывая дверь. Света осела на пол, закрыла глаза и попыталась представить, что ничего этого нет. Или если уж есть, то сейчас в их кухню влетит на электрических крыльях какой-нибудь Бэтмен в синих трико и спасет ее. Разобьет окно и остановит это полное безу…

– Так тебе! Чтоб тебя на дрова! – услышала она вдруг, и после этого раздался глухой удар. Затем еще один и еще. Удары сыпались, и, кажется, протяжно визжала свекровь. Однако Светлана не отмечала у себя никаких телесных повреждений. Ни тяжелых, ни средней степени. Все ее достаточно молодое, теплое, такое вновь любимое тело оставалось в целости и сохранности, ни царапинки. При этом в кухне что-то все-таки происходило. Кто-то все-таки подвергался расчленению.

Света приоткрыла глаза, высунула нос из-под стола и узрела картину, в сути своей близкую к сцене из фильма «Двенадцать стульев». Помните ту, где отец Федор с диким выражением лица, на берегу бушующего океана препарировал стулья один за другим? Ну, так считайте, что на ночной кухне в семействе Дружининых происходила любительская постановка этой самой сцены, только не со стульями, а с диваном в главной роли. Светлана не могла поверить своим глазам. Никогда еще она не видела своего, в общем-то, спокойного, флегматичного мужа в таком состоянии. Он замахивался топором и с грохотом опускал его… на ни в чем не повинный диван. Да-да, он расколачивал диван с яростью, как будто участвовал в военных действиях, в операции «Буря в пустыне» против диванов-террористов.