Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Вэчел Линдсей

— Идем! — крикнул я, крепко беря ее за руку. — Нам предстоит долгий путь во мраке. Надо торопиться!

— Куда? — спросила она, приподнявшись, и перестала смеяться.

— На Акатан, — ответил я, надеясь, что при этих словах лицо ее сразу просветлеет.

Но оно стало похожим на его лицо: та же насмешливая улыбка, та же холодная злоба в глазах.

— Да, — сказала она, — мы возьмемся за руки и пойдем на Акатан. Ты и я. И мы будем жить в грязных хижинах, питаться рыбой и тюленьим жиром, и наплодим себе подобных, и будем гордиться ими всю жизнь. Мы забудем о большом мире. Мы будем счастливы, очень счастливы! Как это хорошо! Идем! Надо спешить. Вернемся на Акатан.

И она провела рукой по его желтым волосам и засмеялась недобрым смехом. И обещания не было в ее глазах.

Я сидел молча и дивился нраву женщин. Я вспомнил, как он тащил ее в ночь нашей свадьбы и как она рвала ему волосы — волосы, от которых теперь не могла отнять руки. Потом я вспомнил выкуп и долгие годы ожидания. И я сделал так же, как сделал когдато он, поднял ее и понес. Как в ту ночь, она отбивалась, словно кошка, у которой отнимают котят. Я обошел костер и отпустил ее. И она стала слушать меня. Я рассказал ей обо всем, что случилось со мной в чужих морях и краях, о моих неустанных поисках, о голодных годах и о том обещании, которое она дала мне первому. Да, я рассказал обо всем, даже о том, что случилось между мной и им в этот день. И, рассказывая, я видел, как в ее глазах росло обещание, манящее, как утренняя заря. И я прочел в них жалость, женскую нежность, любовь, сердце и душу Унги. И я снова стал юношей, ибо взгляд ее стал взглядом той Унги, которая смеялась и бежала вдоль берега к материнскому дому. Исчезли мучительная усталость, и голод, и томительное ожидание. Час настал. Я почувствовал, что Унга зовет меня склонить голову ей на грудь и забыть все. Она раскрыла мне объятия, и я бросился к ней. Но вдруг ненависть зажглась у нее в глаза, и рука потянулась к моему поясу. И она ударила меня ножом, вот так — раз, два.

— Собака! — крикнула Унга, толкая меня в снег. — Собака! — Ее смех звенел в тишине, когда она ползла к мертвецу.

Как я уже сказал, Унга ударила меня ножом, но рука ее ослабела от голода, а мне не суждено было умереть. И все же я хотел остаться там и закрыть глаза в последнем долгом сне рядом с теми, чьи жизни сплелись с моей и кто вел меня по неведомым тропам. Но надо мной тяготел долг, и я не мог думать о покое.

А путь был долгий, холод свирепый, и пищи у меня было мало. Охотники из племени пелли, не напав на лосей, наткнулись на мои запасы. То же самое сделали трое белых в МакКвещене, но они лежали бездыханные в своей хижине, когда я проходил мимо. Что было потом, как я добрался сюда, нашел пищу, тепло — не помню, ничего не помню.

Замолчав, он жадно потянулся к печке. Светильник отбрасывал на стену страшные блуждающие тени.

— Но как же Унга?! — воскликнул Принс, потрясенный рассказом.

— Унга? Она не стала есть куропатку. Она лежала, обняв мертвеца за шею и зарывшись лицом в его желтые волосы. Я придвинул костер ближе, чтобы ей было теплее, но она отползла. Я развел еще один костер, с другой стороны, но и это ничему не помогло, — ведь она отказывалась от еды. И вот так они и лежат там на снегу.

— А ты? — спросил Мэйлмют Кид.

— Я не знаю, что мне делать. Акатан мал, я не хочу возвращаться туда и жить на краю света. Да и зачем мне жить? Пойду к капитану Констэнтайну, и он наденет на меня наручники. А потом мне набросят веревку на шею — вот так, и я крепко усну, крепко… Я впрочем… не знаю.

— Послушай, Кид! — возмутился Принс. — Ведь это же убийство!

— Молчи! — строго сказал Мэйлмют Кид. — Есть вещи выше нашего понимания. Как знать, кто прав, кто виноват? Не нам судить.

Наас подвинулся к огню еще ближе. Наступила глубокая тишина, и в этой тишине перед мысленным взором каждого из них пестрой чередой проносились далекие видения.

Стивен Крейн

ПРИЕЗД НЕВЕСТЫ В ЙЕЛЛОУ-СКАЙ

Огромный пульмановский вагон, гордый своим стремительным движением, мчал на восток. Взгляд, брошенный из его окошка, повсюду вокруг находил лишь убегающие вдаль безбрежные техасские прерии. Необъятная, сплошь покрытая зеленой травой равнина, унылые, неприглядные мескиты и кактусы, островки каркасных домиков, прозрачные, нежные рощицы проносились мимо, уходя куда-то за горизонт, в пустоту…

В Сан-Антонио в вагон села пара молодоженов, прямо из-под венца. Лицо мужчины, красное от загара, говорило о многих днях, проведенных на солнце и ветру. Кирпично-красного цвета руки непрерывно двигались, стараясь найти себе место и быть под стать непривычному новому черному костюму. Время от времени он с благоговением оглядывал свой наряд. Устроив наконец руки на коленях, он сел степенно, словно ожидая очереди в цирюльне. На других пассажиров он посматривал робко и нерешительно.

Невесту едва ли можно было назвать хорошенькой, как, впрочем, и слишком юной. На ней очень мило сидело голубое кашемировое платье, украшенное полосками из вельвета и бархата и несметным количеством пуговиц. Она беспрерывно ерзала и крутила головой, присматривая за своими пышными рукавами с буфами, явно не дававшими ей покоя. Было видно, что она сильно страдает от жары и что покорно ожидает еще больших страданий. Краска смущения, вызванная нескромными взглядами, которыми встретили ее появление в купе некоторые пассажиры, казалась на ее простецком невозмутимом лице чем-то странным и неуместным.

Новобрачные выглядели по-настоящему счастливыми.

Разъезжала ли ты когда в таких вот салон-вагонах? — спросил он, восторженно улыбаясь.

Нет, — ответила она, — никогда. Правда, шикарно?

Здорово! А скоро мы пойдем транжирить деньги в вагон-ресторан. Лучший обед в мире. И всего-то за доллар.

Ого-го! — воскликнула невеста. — Целый доллар? Это для нас многовато, Джек.

Нет, — храбро ответствовал он, — во всяком случае, не сегодня. Сегодня мы живем на полную катушку.

Чуть позже он уже объяснял ей что-то про поезда.

— Ты посмотри, из одного конца Техаса в другой добрая тысяча миль, а наш поезд бежит напрямик через штат и делает всего четыре остановки.

Он гордился поездом так, словно сам был его хозяином. То и дело обращал он ее внимание на поражающую своим великолепием отделку вагона, и она, не скрывая изумления и восхищения, во все глаза разглядывала узорную бархатную обивку цвета морской волны, начищенные до блеска медь, серебро, зеркала, тускло мерцающее дерево, отсвечивающее словно масло, разлитое на поверхности воды. Бронзовая статуэтка в углу поддерживала перегородку между купе, а потолок в некоторых местах был украшен росписью, сделанной маслом и серебром.