Робинзоны из Бомбея - Сатьяпракаш Агарвал

В кухне у очага покачивались подвешенные к крыше бамбуковые бутыли, в которых Мани держала горчицу, семена сельдерея и другие приправы. Здесь же на нитках висели «на счастье» закопченные яичные скорлупки. Рядом с ними, на возвышении, стояли глиняные горшки и лежала кучка поджаренных плодов хлебного дерева. С другой стороны очага была расставлена кое-какая кухонная утварь.

Посредине кухни сидел голенький малыш и грыз кожуру плода хлебного дерева. Мани тотчас же отняла у него это сомнительное лакомство и выбросила. Потом подошла к очагу и стала разводить огонь. Малыш заплакал.

— Подойдите ко мне, пожалуйста, — послышался из комнаты голос отца Мани.

Я вошел в хижину и присел у постели больного. Лица его в темноте почти не было видно. Он тихо спросил, как меня зовут, где я живу, чем занимаюсь, и, по-видимому, почувствовал большое облегчение, узнав, что я не сборщик налогов. Мы разговорились, и он поведал мне свою историю.

Зовут его Чату. Он добывал пальмовый сок, а иногда собирал кокосовые орехи. Но ему никогда не удавалось заработать столько, чтобы в семье был полный достаток. Поэтому он стал потихоньку изготовлять тодди[48]. Это не укрылось от глаз сборщика налогов. Он потребовал пятнадцать рупий и обещал уладить дело. Но у Чату не было и рупии. Поэтому его отправили на четыре месяца в тюрьму. Жена его в то время ждала ребенка. Через несколько дней после его возвращения она родила мальчика и умерла.

— Моей жене просто посчастливилось, — доверительно говорил мне Чату, — с тех пор как она ушла от нас, мы все время голодаем. Если я еще как-то мог прокормить Мани и Кёллана, то что мне было делать с новорожденным? Неподалеку от нас живет плотник, у его жены тоже родился ребенок, и я отнес ей своего сына… С месяц она кормила его грудью. Теперь за ним смотрит Мани. Кроме того, ей приходится делать всю домашнюю работу…

Потом он рассказал, как три месяца назад упал с пальмы, что у него переломы рук и ног, а поблизости — никого, кто мог бы помочь. Его старый приятель Сайдали привел как-то с собой человека по имени Паниккар. Этот Паниккар и перевязывает его. Но прошло уже три месяца, а улучшения не предвидится… Руки и ноги скрючены. Вряд ли он сможет еще когда-нибудь работать.

— Паниккар приходит каждый день, — жаловался он. — Перевязывает… А толку что? Только мучает. Вы спрашиваете, есть ли у меня деньги? Сайдали дал мне три рупии… Но мы уже все истратили. Лекарства дороги. А сбережения Мани ушли на угощение и выпивку Паниккару. С тех пор как я лежу, нас кормит Мани… О, если бы бог не дал нам ее, нас давно бы не было в живых! Еще не успеет подняться солнце, а она уже сидит за своими циновками… Да и по дому все делает: ухаживает за мной, смотрит за малышами, ходит за покупками, готовит еду…

— Сколько же она зарабатывает в день? — поинтересовался я.

— Мало, конечно… Но ведь больше она ничего не умеет делать. За кусок готовой ткани в семь дюймов дают одну пайсу, да еще за волокно нужно платить. Если работать с утра до вечера без отдыха, то можно соткать двенадцать кусков. За это платят одну ану…

— Значит, весь ваш доход — одна ана в день?!

— Верно… А что остается делать? Кто нам даст деньги? Да, вот еще Мани завела кур. За яйца она получает по полторы пайсы за штуку. Потом еще собирает листья для набивки матрасов и продает их в магазин. Это тоже дает нам две-три пайсы. Кое-как мы сводим концы с концами. На всем другом можно экономить, но без риса, соли и керосина не проживешь. На шесть пайс мы покупаем полмерки риса, на две пайсы — керосина, на одну — соли и еще на одну — перца. Одну пайсу я трачу на бетель и одну — на табак. Вот и выходит, что все наши покупки укладываются в одну ану. Иногда на две пайсы мы покупаем рыбы. А когда созревают плоды хлебного дерева и манго, мы просто оживаем; ведь за них платить не надо. Для нас наступают золотые дни. Мы варим их и едим с рисовым отваром. Иногда нам удается раздобыть молодую пальму…

— Пальму?

— Да, пальму. Вы, наверно, не знаете, что ее можно есть. Древесину мелко секут и вымачивают в воде, а потом сушат. Вот и получается мука. Когда нет риса, мы принимаемся за нее… Очень вкусно!.. Особенно если сварить из этой муки густую кашу… Можно нарвать в лесу молодых побегов и есть их с таким «рисом». Тоже неплохо!..

— На что же вы покупаете одежду?

— В прошлом месяце Мани продала две курицы за шесть ан. На это мы купили две тунду[49] и немного ткани. Вот одна тунду на мне.

— Рис готов, — раздался из-за двери голосок Мани.

Я перешел в другую комнату. Здесь было так же чисто и уютно. На циновке стояла жестяная мисочка с водой. Лежала тарелочка, сделанная из бананового листа, и дощечка, на которой можно было сидеть. Я сел. Мани принесла рис, кокосовое молоко и приправу из стручков красного перца. И рис, и приправа, и кокосовое молоко были необыкновенно вкусны.

Пока я ел, павший подле меня малыш проснулся и отчаянно заревел. Сестра взяла его на руки и унесла.

Потом я отдыхал на веранде, а Мани кормила отца.

Прошло с полчаса. Я заглянул на кухню, и моим глазам представилась любопытная сценка. На приступке, вытянув ноги, сидела Мани, на коленях у нее ерзал малыш. Рядом с сестрой сидел с миской в руке старший мальчик, Келлан. Малыш изредка широко раскрывал рот, и тогда Мани осторожно вливала в него немного похлебки. Мани тоже ела. Но что это была за еда! Найти хоть одно зернышко риса в миске водянистой похлебки было, должно быть, так же трудно, как отыскать на дне моря драгоценную раковину с жемчугом.

Пора было подумать и о сне. Хотя Чату и приглашал меня лечь в комнате, я решил устроиться на веранде. Мани гостеприимно предложила мне старенькое одеяльце, очевидно, единственное в доме. Но я, разумеется, отказался, лег на старую циновку, подложил под голову дощечку, укрылся своим пиджаком и закрыл глаза.

Мани потушила лампу, заперла дверь. Бежали минуты… Снова пошел дождь… И хотя навес над верандой был плотно устлан пальмовыми листьями, вода находила невидимые глазу щелки и тонкими струйками стекала вниз. Ноги у меня намокли. Потом промокла циновка. Я встал и перебрался на другое место. Снова лег и едва успел подумать, что все мои беды кончились, как непрошеная струйка воды попала мне прямо в ухо… Я вскочил и уже больше не ложился. Накинув на плечи пиджак, я сел с ногами на циновку.

Через четверть часа дождь прекратился, небо быстро очистилось. На западе ярко засиял месяц. Волшебным светом окутались далекие голубоватые горы. Дождевые капли сверкали на листьях, словно бриллианты. Спать не хотелось. Я сидел и размышлял о Мани и ее отце. Я думал о честности маленькой хозяйки, о ее быстрых, ловких движениях и практическом складе ума. Как велико в ней чувство собственного достоинства, как она мила, добра и обходительна! И как мужествен и терпелив бедняга отец!..

Да, передо мною развернулась невеселая картина беспросветной нужды и горя, но все сыпавшиеся на этих людей несчастья не смогли вытеснить из их сердец любви и безграничной преданности друг другу… В этом их настоящее богатство. Вот оно, то бесценное сокровище, которое не смогут отобрать у них даже высокомерные богачи. Нищета придавила сейчас этого крестьянина, но верная любовь, сияющая в улыбке его маленькой дочери, всегда с ним и всегда будет помогать ему жить…

Что же я увидел сегодня? Семью, которая существует на одну ану в день! Да, на одну ану, которую мы в городе отдаем за чашку кофе, живут четыре человека. Но они не думают об этом: у них нет на это ни времени, ни сил.

Вот возьмем, к примеру, хотя бы Мани. В то время как ее счастливые сверстницы в городе ходят в школу, а затем играют и веселятся, она с утра до вечера плетет циновки и ухаживает за всей семьей. Она даже не может купить себе немного ароматного масла, чтобы смазать волосы.

Перед счастливицами из города открыт весь огромный, необъятный мир, тогда как для нее весь мир — рисовое поле, холм и лес, который можно увидеть с его вершины. Да еще захудалая лавчонка, где она изредка делает свои грошовые покупки. Она целыми днями сражается с бедностью, одолевает ее из последних сил…

Я проснулся на рассвете. Меня разбудил разноголосый хор птиц. Но Мани поднялась раньше меня. Она уже открыла дверь, зажгла лампу и принялась за работу.

Я встал, умылся, оделся и прошел к Чату, чтобы попрощаться с ним. Только сейчас смог я хорошенько рассмотреть его. У него было темное, обросшее бородой лицо. Этот бедняга напомнил мне обожженное молнией кривое дерево, которое я видел однажды на берегу реки.

Я дал Чату рупию; глаза его наполнились слезами, и он стал благодарить меня:

— Да вознаградит вас всевышний за ваше добро…

Я не дослушал его: на это у меня не хватило сил…

В дверях стояла Мани.

— Ну, Мани, это тебе, — протянул я ей восемь ан, — купи себе что-нибудь из одежды…