Минск 2200. Принцип подобия - Майя Треножникова

Пожал плечами.

Вытряхнуть душу — на весь Виндикар. Когда-то исповедью называлось, только с глазу на глаз — грешник и священник.

«Грешник? Может быть. Убийца, палач и выродок. Но не отцеубийца».

Рони смотрел куда-то в сторону, то ли сканировал мысли толпы, то ли подсчитывал дохлых кошек и гнилые томаты. У Целеста болела и чесалась голень, и тянуло поскорее покончить с этим — исповедь так исповедь, он не скрывает ничего.

— Меня подставили, — сказал он. — Ты подставил. Ты, Касси.

Владыка часто и тяжело дышал, повел плечами — напоминая бабочку на игле коллекционера, еще живую бабочку. Авис мотнул носом, и Кассиус вскочил:

— Довольно! Довольно лжи. Мятежник, преступник и… я выношу тебе приговор.

«Мы двое, и ты казнишь меня. Но это — не победа». — Целест улыбнулся открыто и радостно — солнечное утро, и впереди целое лето, яркое пестро-зеленое лето и рыжая осень после. Его время.

— Благодари Элоизу — ты не будешь убит. Однако, — Кассиус повысил тон, чтобы слова добрались до каждой мыши в норах Цитадели, — по решению суда и Владыки Эсколера преступник, чья вина доказана, ныне будет подвергнут…

«Смерть, здравствуй».

— …мере наказания, имя которой — Печать.

Кассиус запнулся на последнем слоге. В повисшей тишине угадывался — смех, недоумение, отвращение — тоже.

Печать — древний, действительно имперский ритуал. Иначе не скажешь, собственно наказанием трудно назвать. Применяли его к высокопоставленным бунтовщикам, часто — к женщинам; потом Печать запретили — как чрезмерно жестокую меру наказание.

«Ослышался? Нет, но… зачем, это ведь…» — страх проелозил по внутренностям — скользкий и холодный, как бородавчатая жаба.

«Ослышался?»

В толпе переглядывались.

Элоиза всхлипнула навзрыд — нет, пожалуйста, — но прикусила язык и смиренно опустила голову; в точности — будто на стекле и с шипом-кинжалом. Гордая, смелая… и покорная в конечном итоге.

— Правая половина лица преступника будет подвергнута иссечению и прижжена, дабы на веки вечные стать знаком — вот он, чьи деяния — зло. И после свершения ритуала выброшен будет преступник за пределы священного града Вин- дикара, и заклят отныне путь ему в град Виндикар, и каждому жителю — прикасаться запрещено, а также всяческую помощь оказывать. Если же смерть постигнет нечестивого, то высший суд. Также любой в изгнание за преступником последовать может, сам изгнанником становясь…

— Долго учил, Касси? Это из Архива, — проговорил Целест, не способный пока осознать. А вот поддеть — пожалуйста. Улыбка его полиняла и выветрилась. Кассиус заранее все придумал, недаром же вызубрил судейскую книгу старых императоров. Сам бы не додумался ни до Печати, ни до заумно-пафосных формулировок.

— Последует ли кто за преступником в его изгнание? — Кассиус проигнорировал выпад.

Рони пожал плечами, словно его спрашивали — будет ли он вторую порцию жареной картошки с мясом. Дурацкий вопрос.

— Я. Иероним Тарк.

«Все будет хорошо», — продолжал лгать он Целесту. Тот по-лошадиному тряхнул волосами — смешно, а? «Печать, Рони. Чертова Печать».

«Все будет хорошо».

— Да будет так. Приговор привести в исполнение…

— Стой, — выкрикнул Целест. — Как насчет последнего желания? Ну… в любом случае, я ведь больше не… в общем, я хочу увидеть… попрощаться. Нет. Увидеть. Вербену

Тао и Авис синхронно сглотнули. Авис сделал движение пальцами, будто открывая бутылку — или сворачивая шею кому-то маленькому, вроде птенца или мыши.

— …Привести приговор в исполнение. Немедленно.

29

«Немедленно».

Целест схватил открытым ртом воздух, наблюдая, как открываются двери.

«Вербена. Пожалуйста… я знаю, после Печати не выживают, это изощренная пытка и казнь; все, чего я хочу, — проститься».

Краем глаза замечал еще, как вскочила и пыталась выкрикивать «не надо, остановитесь» Элоиза, ее силой усадили на место прихвостни Кассиуса — «будьте-вы-оба- прокляты»; перешептывались в «зрительном зале» экс- соратники; кто-то прятал взгляд, а кто-то с голодным гиеньим выражением лица пялился на Целеста — ну же, когда начнется.

У входа стражи отомкнули алебарды. Целест замер, слыша гулкий пульс в ушах, громче грохота жестяного ведра по ступеням — да-нет, нет-да. И озадаченно присвистнул, когда первыми у входа появились Главы Магнитов.

Рони, сложивший руки в молитвенном жесте, — казалось, он вовсе отключился от реальности, и сбоем в де- шифраторской программе повторял только — «все будет хорошо», — вскинул бесцветные ресницы и взъерошил отросшую белесую челку.

Но Целест не спросил — «почему они?» Винсент держал за руку Вербену. Декстра вышагивала рядом на манер конвоира.

— Что вы… Почему…

— Иди. — Винсент подтолкнул Вербену, и та сорвалась с места. Вблизи Целест рассмотрел, что волосы ее потускнели, а и без того тонкая фигура сделалась полупрозрачной; болезненно и хрупко выпирали кости, смуглая кожа посерела и губы потрескались. Вербена напоминала оживленного мертвеца, правда, у зомби не бывает заплаканных глаз.

— Целест. — Она обняла его за шею. — Прости… это все я… Я виновата…

А он не мог ни ответить, ни обнять в ответ. Только зарылся носом в волосы, потом поцеловал мочку уха, обтянутую кожей скулу и уголок обветренного рта. Вербена плакала, но беззвучно и бесслезно.

— Что они с тобой делали?

— Ничего, Целест. Но с тобой… — Она прижалась теснее. — Я слышала, там, за дверью. Меня не пускали раньше, потому что… не знаю почему. Сказали — можно проститься, а еще…

Голос сорвался на гортанный всхлип.

— Прости. Все из-за меня. Если бы я не поехала тогда с Тао… он обещал, что привезет к тебе, а вместо…

«Вот оно что. Обманули нас обоих». — Но теперь это не имело значения. Целесту хотелось обвить и успокаивать Вербену, а оставалось лишь по-собачьи лизать сухую горячую кожу — горько-соленую на щеках.

— Все будет хорошо, — повторил он вслед за Рони, подумав об эстафете. Ложь — от одного к другому, ложь во зло и ложь во благо. — Печать — это… ну, не казнь насмерть ведь. Ну попортят физиономию, ерунда…

Лучше б молчал. Вербена вцепилась крепче, ее била крупная дрожь.

— Ну все, хватит. — Декстра рванула девушку.

— Не трогайте его! Или… меня! Меня тоже казните! Я виновата!

Декстра скривилась. Оттащила Вербену, не замечая истерики, швырнула Винсенту.

— Уведи ее.

— Нет! Я имею право остаться… я слышала. Владыка. — Глава мистиков не успел остановить ее, Вербена преодолела расстояние до Кассиуса двумя скачками, алебарда одного из стражей оцарапала локоть, но не задержала ее. В конце концов, она была танцовщицей, быстрой и грациозной. — Умоляю вас… позволить мне остаться.

— Будет кровь и крики. Я даже мистикам рекомендую покинуть зал, — вместо Кассиуса — тот был занят с Элоизой, которая по-прежнему протестовала, ответил Винсент.

— Пусть. — Вербена закусила нижнюю губу. — Я остаюсь.

Кассиус вяло отмахнулся — пускай.

— Тогда… — Винсент грузно развернулся всем телом, и по его неозвученной команде повсюду вымирали, будто скованные морозом, пересуды и выкрики; Элоиза опустилась на место, точно сломалась пополам, закрыла ладонями лицо. По запястьям черными потеками ползла размазанная косметика. А Вербена сжала кулаки и неотрывно уставилась вперед — туда, где сидел Целест и прикованный к нему Рони и стояла Декстра. — С дозволения Владыки… Начнем.

У Рони оставалось секунд пять.

Хорошо, что он уже «коннектился», хорошо, что Целест не сопротивлялся — в отличие от большинства людей и Магнитов, и все-таки у каждого — защита от полного слияния, рефлекс на уровне подкорки, подобный зрачковому или мышечному.

У Рони — секунда или две.

Потом — поздно; Целест не выдержит Печати один.

Но вдвоем можно… попробовать.

«Печать — не смертный приговор», и он нырнул в чужое сознание. Оттолкнуло — будто на батуте; Рони почему-то явился образ пружинистого желе.

«Все-будет-хорошо», — пока Целест следил завороженно за Декстрой — губы в ниточку, слились с лицом, пламя волос почти погасло, заголив покрытый шрамами бритый череп; из рук вырастают лезвия — откуда-то вынырнул страж и предложил казенный нож с витой рукоятью, похожей на рог, но Декстра и не взглянула на заточенную сталь.

— Прости, — сказала она тихо. — Так надо.

Целест сглотнул. Зажмурился.

Рони рванулся снова — наслаивая собственное сознание на Целестово; мы-одно-целое, напарники — Магниты ближе любовников в минуту соития, связаны крепче сиамских близнецов. Вместе — навсегда.

Боль — тоже. И если смерть… нет, смерти не бывать.

Рони — тело Рони — сползло безвольным мешком с пуговичными глазами. Оно ему не понадобится, по крайней мере ближайшие минут двадцать.