За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском - Лев Славин

Антоний встал.

— Александр II здесь? В Париже? — спросил он с глубоким удивлением.

— Да их тут немало набралось монархов со всей Европы, — заметил Врублевский.

— Пахнет войной, — вдруг сказал Валентин, до тех пор молча сидевший в углу.

— Разверзлись уста великого молчальника, — засмеялся Домбровский. — Ну, уж договаривай: с кем война, из-за чего? И что от этого нам, полякам?

— Бисмарку война на руку, — неохотно ответил Валентин.

Домбровский сделался серьезным.

— Ты прав, Валентин, — сказал он. — После победоносных войн против Дании и Австрии Пруссия мечтает раздавить Францию. Это ей необходимо, чтобы окончательно объединить Германию и стать во главе ее. Ничего хорошего для поляков я от этого не жду.

Березовский вдруг стал прощаться. Его удерживали, но он, сославшись на нездоровье, быстро ушел.

— Валерий, ты поговорил с ним? — спросил Домбровский.

— Да, — ответил Врублевский. — Но…

Он развел руками.

— Что? Не хочет слушать?

— Да нет. Как будто и соглашается. Подтверждает, что повседневная, систематическая работа организатора и агитатора необходима, что надо пойти в гущу народную и так далее. А вместе с тем есть у него какая-то потаенная мысль. Он производит впечатление одержимого. Не знаю, понятно ли это вам, друзья.

— Я послежу за мальчиком, — сказал Валентин.

Александр II сидел в роскошных покоях, отведенных ему Наполеоном III в Тюильрийском дворце. Он тоскливо посматривал сквозь широкое окно на раскинувшуюся перед ним площадь Согласия. Дурное настроение царя происходило от нескольких причин. Во-первых, на этой площади был гильотинирован Людовик XVI. Александр находил по меньшей мере бестактным со стороны этого parvenu[16] Наполеона поселить его в таком месте. Во-вторых, русского императора донимала удушливая июньская жара и он то и дело отирал платком взмокшее лицо. В-третьих, любые письменные занятия вызывали в нем скуку и отвращение. А сейчас именно к этому он приневолил себя: писал письмо сыну, наследнику-цесаревичу Александру. Специальный курьер вот уже часа два томился в передней, дожидаясь царской почты в Санкт-Петербург.

…«Выставка, мой друк, мало интересна», — писал венценосец, не очень точно придерживаясь правил российской орфографии.

Хоть воспитателем Александра II был прославленный литератор Василий Андреевич Жуковский, в грамотности царь не был силен. «Важно, — говаривал Жуковский, — быть не ученым, а просвещенным».

«Дела тут мало, — выжимал из себя строки царь, — а всего более всяких западных дурачифств. Всех удивил наш русский археологический отдел и копии с древних икон. В протчем вчера был премилый вечер: оперетта, потом боже царя храни, потом презабавные клоуны».

Написав это, император в изнеможении откинулся на спинку. Собственно, на этом письмо можно бы и закончить, но надо прибавить несколько назидательных слов. Александр оглянулся на императрицу Марию Александровну, мирно дремавшую в кресле с французским романом в руке. А хоть бы она и не спала, что толку с нее! Вот если бы рядом с царем вместо этой гессен-дармштадтской дурехи была та, которую Александр считал своей истинной супругой, — княгиня Долгорукова, женщина тонкого, энергичного ума…

Царь вздохнул и, взявшись за перо, продолжал:

«В мое отсутствие придерживайся советов профессора Победоносцева Константина Петровича. Молодежь воображает, что она умнее всех. Александр, помни, что ты должен быть военный в душе, без чево ты будешь потерян в нашем веке».

Ну-с, родительские наставления преподаны, теперь несколько заключительных слов:

«Принимают нас хорошо, однако французы суть французы. Императрица Евгения, урожденная Монтихо графиня Тэба, бог ее знает из какого рода, знатность ее сумнительна, а о репутации уж не говорю. Император Наполеон вчера преподнес мне два тома своего сочинения: „Histore de Jules Cesar“.[17] Даподлинно известно, что написали их люди поумнее и пообразованнее, чем он. Что за фигляр этот Наполеон!»

Запечатывая перстнем письмо, император Александр II не мог, конечно, знать, что в это же самое время в других покоях того же дворца император Наполеон III говорил своему премьер-министру Эжену Руэру:

— Что за дурак этот Александр!

Жара не спадала. Несмотря на это, Антоний Березовский пришел утром на работу в пальто. Посыпались насмешки. Антоний отмалчивался. Он ускользнул с работы раньше всех, Валентин не мог найти его.

Антоний отправился на Мон-де-Пьетэ в ломбард. Как он ни просил, больше восьми франков ему за пальто не дали. Он сгреб эту жалкую кучку монет и скорым шагом пошел на улицу Сент-Оноре, где, как он знал, был маленький оружейный магазин. Там он долго торговался. В конце концов хозяин всучил ему за восемь франков паршивенький двуствольный пистолет. Антоний сунул его в карман и поспешил на авеню Елисейские поля.

Газеты каждое утро публиковали программу времяпрепровождения монархов на предстоящий день. Сегодня после прогулки по Булонскому лесу они должны были посетить богослужение в соборе Нотр-Дам. Антоний рассчитал, что они поедут по Елисейским полям до площади Согласия и оттуда по набережным мимо Лувра к собору. Антоний задумался: где ж ему выгоднее всего поджидать их? Площадь Согласия слишком велика, у Нового моста, наоборот, тесновато, не развернешься. А лучше всего стать на маленькой площади Круглая Точка, которая находится посреди Елисейских полей, на равном почти расстоянии от площади Звезды и площади Согласия. Лучше, пожалуй, не придумаешь. Царственный кортеж никак ее не минует.

На Круглой Точке тоже, конечно, был народ, но не так уж много его. Березовский стал протискиваться в первые ряды. Послышались возгласы:

— Куда? Куда?

— У тебя что — контрамарка от префекта?

— Ты длинный, тебе и сзади видно.

Антоний пробормотал:

— Мне надо прошение подать…

Люди смягчились:

— Пропустите его.

— Ладно уж, иди.

— Видать, у парня беда.

В это время ажаны стали оттеснять народ, справа раздались крики:

— Едут!..

Показался отряд гусаров, потом казаки на низкорослых конях, возбудившие всеобщий интерес. Антоний не ощущал никакого волнения. И даже удивился тому, что так спокоен. Но вспомнив виселицы над рекой Вепш, тело брата, качающееся в петле, он застонал и ощупал в кармане рукоять пистолета. Она была теплой и чуть влажной, оттого что вспотела сжимавшая ее рука. «Значит, я все-таки волнуюсь», — подумал Антоний и стиснул зубы. Теперь ему хотелось — нет, ему нужно было стать спокойным.