Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба - Константин Маркович Поповский

Вагнер: И все же согласитесь, доктор, что скромность не должна переходить границ, положенных ей Небесами… Зачем, скажите на милость, таскаться по пустым и мрачным закоулкам, в то время как весь город, радуясь первому солнцу, гуляет сегодня на площадях и в парках?..

Фауст: Мне что-то тяжело сегодня, Вагнер… Дай-ка я присяду. (Садится на скамейку).

Вагнер: Так развеселитесь!.. Нельзя все время думать о науке, тем более в такой прекрасный день. (Садится вслед за Фаустом, понизив голос). Хотя, признаюсь вам, когда заходит дело о науке, я становлюсь сам не свой и просидеть могу над толстым фолиантом до утренней зари…

Фауст: Сказать по правде, Вагнер, в последнее время мне кажется, что я устал и от этих фолиантов, да и от самой науки тоже…

Вагнер: Вы шутите!

Фауст: Нисколько, друг мой… Подумай сам, ну какая нам польза знать, как устроен этот чертов мир, если мы не в состоянии даже ответить на вопрос – кто мы такие и зачем нужны?.. Неужто Творец сотворил нас только для того, чтобы мы беспрестанно тревожили его слух своими жалобами, просьбами и вопросами?

Вагнер: Я вижу, вы сегодня не в духе, доктор.

Фауст: Переменно, Вагнер, переменно.

Вагнер: Коль ваша милость не возражает, то я бы определил ваше состояние, как morbus hypochondriacus, и посоветовал бы вашей милости пить настой валерьяны и почаще бывать на свежем воздухе.

Фауст: Но я не болен, Вагнер.

Вагнер: Так говорят все ипохондрики, сударь. Сначала они перестают радоваться жизни, потом начинают видеть все в черном цвете, а затем доходят до того, что говорят, будто наш мир несовершенен и его следует побыстрее исправить, как будто Бог нуждается в человеческих советах и наставлениях.

Фауст: А что если Он и правда в них нуждается, Вагнер?.. Не для того же, в самом деле, Он нас сотворил, чтобы мы кадили ему благовонья и распевали наши рождественские гимны!

Вагнер (озираясь и приложив палец к губам): Тш-ш-ш…

Фауст: Мне бы больше пришлось по душе, если бы я знал, что Он советуется с человеком и интересуется его мнением, чем думать, что Ему доставляет удовольствие сидеть на облаках и совать свой нос во все дела, как это делает наш бургомистр.

Вагнер (умоляюще): Прошу вас, доктор, тише!.. Что, если нас услышат?.. Не оберетесь после неприятностей. Вспомните лучше тех двух ведьм, которых сожгли на болотах прошлой зимой.

Фауст: Сдается мне, что они были ведьмами не больше, чем мы с тобой.

Вагнер: Герр доктор!.. Ради Бога!.. Умоляю!

Фауст: Молчу, молчу… Уже умолк, как видишь. (Поднимаясь со скамейки). Не знал, что ты так осторожен, Вагнер.

Вагнер: Скорей – благоразумен. При нынешнем стечении обстоятельств, я бы, ей-богу, не поручился и за родного брата.

Фауст: И после этого ты хочешь меня уверить, что мы живем в самом лучшем из миров?

Вагнер: Как говорил блаженный Августин, это зависит от точки зрения.

Фауст: Верно. Только одна из них – истинна, а другая нет.

Вагнер: Мне кажется, к нам гости.

В палисаднике появляется Крестьянин.

Крестьянин: Привет вам, доктор Фауст…

Фауст (вздрогнув от неожиданности): Господи, помилуй!

Крестьянин: Слава Богу, что встретил вас сегодня… Простите, что отрываю от ученой беседы. Хочу лишь напомнить вам о четверге… Вы ведь не забыли?

Фауст: О четверге?

Крестьянин: На той неделе, сразу после светлой… Мы вас избрали почетным жителем деревни и по такому случаю хотим, чтоб вы сказали нам напутственное слово.

Фауст: Напутственное слово… (Вспоминает.) Ну, конечно. Прекрасно помню. Я – почетный житель, а вы меня избрали.

Крестьянин: Прямо в точку… (Подходя ближе и понизив голос). Скажу, хоть и не должен открывать секреты наши – вся деревня готовится, чтоб вас достойно встретить. Все моют, чистят, гладят, убирают, а плотники сбивают столы и скамейки для праздничных торжеств… Уверен, доктор, вы останетесь довольны.

Фауст: Ты говоришь, в четверг?

Крестьянин: Мы лошадей пошлем за вами утром.

Фауст: За лошадей премного благодарен, но будет проще мне дойти пешком. Тут, слава Богу, рядом.

Крестьянин: Как вам угодно, доктор. Что ж, тогда до встречи. С надеждой и любовью будем ждать вас… Прощайте, доктор Фауст.

Фауст: Прощай, мой друг, прощай…

Крестьянин с поклоном уходит.

Ты слышал?.. Вот напасть… Чем провинился я, что должен всем и каждому? Одним – крестить детей, другим – застолье. Третьим – поученья, как будто мало им евангельского слова. Как будто у меня четыре жизни, которые могу я тратить на глупости и пустяки, так занимающие всех.

Вагнер: Зачем же вы не отказались, доктор?

Фауст: Затем, что в каждом человеке сначала вижу я подобье Божье и всем готов пожертвовать ему. Зато уж после… После, приглядевшись, как правило встречаю в человеке подобие не Божие, а черта!

Вагнер: Вы слишком строго судите людей. А для чего? Они всего лишь люди, которым не ведомы ни законы преломленья света, ни свойства жидкостей, ни звездные орбиты… Что с них возьмешь?

Фауст: Зато они прекрасно знают, как тратить жизнь свою на пустяки и развлеченья.

Вагнер: Согласен. Но, посмотрите, как все вас любят, просто диво. Когда б меня любили так хотя бы лишь на треть, то я бы не искал другого счастья.

Фауст: Ты говоришь так, друг наш, потому, что не изведал всех прелестей общения с толпой, которая не знает ни высоких мыслей, ни сострадания, – ничего, что отличает человека от скотины. Толпа капризна, зла, неблагодарна. Или ты не знал об этом?.. Полно, Вагнер. Так было и так будет. Нынче толпа тебя ласкает и смотрит в рот, а завтра разорвет тебя на части, коль ей не угодил… Вспомни хотя бы нашего Спасителя.

Вагнер: Он пострадал за нас.

Фауст: Вот именно. За тех, кто только накануне кричал ему "осанна", чтобы завтра закричать "распни его скорей"… Мне кажется, что если бы у Него было побольше времени, Он еще подумал бы насчет того, стоит ли ему изливать свою милость на этот сброд.

Вагнер: Вы что-то чересчур сегодня мизантропичны, если так можно выразиться.

Фауст: И ничего удивительного, Вагнер. Шум гуляющей толпы наводит меня на грустные размышления. Толпа похожа на притон, где каждый может укрыться, чтобы не думать больше о серьезных вещах, а свою собственную ответственность разделить на всех толпящихся, чтобы от этой ответственности ничего не осталось… Я словно тут чужой, Вагнер, словно лазутчик, который ходит, рассматривая вражеские укрепления, чтобы потом вернее нанести удар. (Останавливаясь возле решетки и глядя через нее на площадь, негромко) Какая пропасть народа, в самом деле… Только глянь – и сразу испортишь себе настроение на целый день… Вон наш аптекарь, который понимает в лекарствах не больше, чем осел… А вон и бургомистр, который и двух слов связать не может без того, чтоб не соврать… О, Боже правый… Неужели?

Вагнер (подходя):