Наш общий друг. Часть 1 - Чарльз Диккенс

— Въ чемъ же дѣло, дружокъ? Или ты испугалась? Неужели испугалась? Это ты-то?

— Это правда, я не пугливаго десятка, — проговорила мистрисъ Боффинъ, опускаясь въ кресло, чтобы придти въ себя, — но все-таки это странно.

— Да что такое?

— Лицо старика, Нодди, и личики обоихъ дѣтей такъ и снуютъ по всему дому.

— Ну что за глупости, старушка! — воскликнулъ мистеръ Боффинъ, однако не безъ нѣкотораго непріятнаго ощущенія, пробѣжавшаго мурашками у него по спинѣ.

— Я знаю, что это похоже на глупость, а все-таки оно такъ.

— Гдѣ они тебѣ померещились?

— Они мнѣ даже не померещились. Я просто почувствовала ихъ.

— Нащупала, что ли?

— Нѣтъ, въ воздухѣ почувствовала. Я разбирала вещи въ сундукѣ и не думала ни о старикѣ, ни о дѣтяхъ, напѣвала что-то себѣ подъ носъ, и вдругъ въ одну секунду почувствовала, что изъ темноты растетъ лицо.

— Чье? — спросилъ супругъ, невольно озираясь.

— На минутку оно было стариковское, а тамъ помолодѣло и на минутку стало лицомъ обоихъ дѣтей. А тамъ опять постарѣло. На минутку это было чужое лицо, а тамъ всѣ лица вмѣстѣ…

— А потомъ исчезло?

— Да, потомъ исчезло.

— Въ какомъ углу ты была на ту пору, старушка?

— Да здѣсь же, у сундука… Ну вотъ сначала я пересилила себя и продолжала разбирать веши, даже стала опять напѣвать. «Господи», говорю себѣ, «буду думать о чемъ-нибудь другомъ, о чемъ-нибудь пріятномъ, и выкину это изъ головы». Вотъ я и стала думать о новомъ домѣ, о Беллѣ Вильферъ, и крѣпко такъ задумалась надъ этой простыней. Держу ее въ рукахъ и разглядываю. И вдругъ смотрю: всѣ три лица сразу засѣли въ складкахъ… Я выронила простыню…

Такъ какъ простыня все еще лежала на полу, гдѣ упала, то мистеръ Боффинъ поднялъ ее и положилъ на сундукъ.

— А потомъ и побѣжала ко мнѣ?

— Нѣтъ. Я рѣшила, что надо попробовать въ другой комнатѣ, попробовать стряхнуть съ себя эту блажь. Думаю себѣ: пойду пройдусь потихоньку по комнатѣ старика изъ угла въ уголь, можетъ быть, тогда и отвяжусь отъ нихъ. Пошла со свѣчкой. Вхожу, подхожу къ кровати, и вдругъ, опять чувствую, что воздухъ биткомъ набитъ лицами.

— Все тѣми же?

— Да. Я чувствовала ихъ даже въ темномъ уголкѣ за боковой дверью, и на черной лѣстницѣ и вездѣ. Они весь дворъ запрудили. Тутъ я и окликнула тебя.

Мистеръ Боффинъ глядѣлъ на мистрисъ Боффинъ, совершенно растерявшись отъ изумленія. Мистрисъ Боффинъ, растерявшись отъ невозможности понять случившееся, глядѣла на мистера Боффина.

— Я думаю, дружокъ, намъ надо поскорѣе спровадить Вегга, — сказалъ наконецъ мистеръ Боффинъ. — Онъ можетъ вообразить Богъ знаетъ что, если узнаетъ объ этомъ, а вѣдь ему придется жить въ павильонѣ. И, кромѣ того, пойдутъ разговоры по всему околодку, что у насъ въ домѣ нечисто. Лучше намъ сперва дознаться самимъ, въ чемъ тутъ дѣло, не такъ ли?

— Никогда со мной ничего подобнаго не бывало, — сказала мистрисъ Боффинъ. — А мнѣ случалось оставаться одной во всякое время ночи. Я была въ этомъ домѣ, когда въ немъ была смерть, я была въ этомъ домѣ, когда убили наслѣдника, и никогда не боялась.

— Никогда больше и не будешь бояться, мой другъ, — сказалъ мистеръ Боффинъ. — Успокойся: это отъ думъ и отъ того, что ты долго жила въ этомъ мрачномъ домѣ.

— Да отчего же прежде-то не бывало? — спросила мистрисъ Боффинъ.

Такое нападеніе на философію мистера Боффина могло быть отражено лишь весьма резоннымъ замѣчаніемъ со стороны этого джентльмена, что всякая вещь должна же когда-нибудь начаться. Послѣ этого, взявъ жену подъ руку, чтобы не оставлять ее наединѣ съ ея страхомъ, онъ сошелъ внизъ, чтобъ отпустить Вегга. Что касается мистера Вегга, то, будучи отягощенъ сытной закуской и отличаясь отчасти плутоватымъ нравомъ, сей джентльменъ былъ даже радъ удалиться, не исполнивъ того, зачѣмъ приходилъ, и все-таки получивъ свою плату. Проводивъ его, мистеръ Боффинъ надѣлъ шляпу, а мистрисъ Боффинъ шаль, и парочка, вооружившись связкою ключей и зажженнымъ фонаремъ, обошла заколдованный домъ, — заколдованный повсюду, кромѣ ихъ двухъ комнатъ, — отъ погреба до черлака. Не удовольствовавшись этой провѣркой фантастическихъ видѣній мистрисъ Боффинъ, они продолжали свое шествіе черезъ весь дворъ; прошли вокругъ надворныхъ построекъ и между мусорными кучами. Когда обходъ былъ оконченъ, они поставили фонарь у подошвы одной изъ кучъ, и стали совершать свою обычную вечернюю прогулку, чтобъ окончательно стряхнуть съ души мистрисъ Боффинъ насѣвшую на нее паутину.

— Вотъ видишь, дружокъ, — сказалъ мистеръ Боффинъ, когда они пришли ужинать. — Вотъ ты и вылѣчилась. Вѣдь все прошло, не правда ли?

— Да, Нодди, нервы поуспокоились, — отвѣтила мистрисъ Боффинъ, снявъ шаль. — Теперь я ни чуточки не боюсь. Я пойду, куда хочешь, по всему дому, какъ прежде. Но…

— Что такое? — спросилъ мистеръ Боффинъ.

— Но стоитъ вотъ закрыть глаза…

— Ну?

— Ну вотъ, — продолжала мистрисъ Боффинъ, закрывая глаза и задумчиво поднося ко лбу лѣвую руку, — вотъ они тутъ какъ тутъ. Вотъ лицо старика, и вотъ оно молодѣетъ… Вотъ и дѣтскія личики. Вотъ теперь они старѣются… Вотъ незнакомое лицо… А вотъ и всѣ вмѣстѣ.

Открывъ глаза и увидѣвъ черезъ столъ лицо мужа, она потянулась потрепать его по щекѣ, послѣ чего спокойно принялась за ужинъ, объявивъ, что лучшаго лица, чѣмъ у него, нѣтъ въ цѣломъ мірѣ.

XVI

Питомцы

Новый служащій мистера Боффина не терялъ даромъ времени: его аккуратность и сметливость скоро наложили свою печать на дѣла золотого мусорщика. Живой интересъ, съ какимъ онъ вникалъ въ каждое поручаемое ему дѣло, составлялъ такое же неотъемлемое его свойство, какъ и быстрота въ исполненіи. Онъ не довольствовался никакими справками и разъясненіями изъ вторыхъ рукъ, а старался самъ овладѣть каждымъ изъ бывшихъ въ его вѣдѣніи дѣлъ.

Была, однако, въ поведеніи секретаря одна особенность, примѣшивавшаяся ко всему остальному, и эта особенность могла бы возбудить недовѣріе въ человѣкѣ, лучше знавшемъ людей, чѣмъ зналъ ихъ золотой мусорщикъ. Секретарь былъ далекъ отъ излишней любознательности или навязчивости, какъ только можетъ быть далекъ секретарь, но при всемъ томъ только полное пониманіе всѣхъ дѣлъ довѣрителя могло его удовлетворить. Скоро стало ясно (по тому знанію дѣла, которое онъ обнаружилъ), что онъ заходилъ въ ту контору, гдѣ писалось завѣщаніе Гармона, и прочелъ его. Онъ предупреждалъ соображенія мистера Боффина насчетъ того, надо ли познакомить его съ тѣмъ или другимъ обстоятельствомъ, показывая, что онъ уже знаетъ это обстоятельство и понимаетъ его суть. Онъ нимало не пытался это скрывать и былъ, видимо, очень доволенъ, что существенная часть его обязанностей состояла именно въ томъ, чтобы быть всегда и по всѣмъ пунктамъ наготовѣ для наилучшаго отправленія этихъ обязанностей.

Это могло бы, повторяемъ, возбудить нѣкоторое смутное недовѣріе въ человѣкѣ, знающемъ свѣтъ. Но съ другой стороны секретарь былъ остороженъ, скроменъ и молчаливъ, хотя хозяйскими дѣлами занимался съ такимъ рвеніемъ, какъ будто они были его собственными. Онъ не выказывалъ никакихъ поползновеній вмѣшиваться въ финансовыя распоряженія мистера Боффина, такъ же, какъ и въ выборъ имъ людей; онъ видимо предпочиталъ то и другое предоставлять на его усмотрѣніе. Если онъ и добивался какой-нибудь власти въ своей ограниченной сферѣ, такъ развѣ только власти знанія, естественно вытекавшей изъ его добросовѣстнаго отношенія къ дѣлу.

Но странная вещь: на лицѣ секретаря всегда лежало какое-то темное облачко. И не только на лицѣ, но и въ манерѣ держать себя, въ каждомъ его движеніи чувствовалась какая-то непонятная грусть. Не то, чтобъ онъ конфузился, какъ въ тотъ вечеръ, когда онъ впервые очутился въ нѣдрахъ семейства Вильферовъ: теперь онъ, говоря вообще, не конфузился; однако что-то странное въ немъ все-таки оставалось. Не то чтобъ онъ какъ-нибудь неловко держался, какъ было тогда: теперь онъ держалъ себя очень хорошо, — скромно, учтиво, спокойно; однако что-то оставалось. Не разъ писали о людяхъ, которые подвергались долгому заточенію, или пережили какую-нибудь страшную катастрофу, или, побуждаемые чувствомъ самосохраненія, убили безоружное, подобное себѣ существо, что отпечатокъ этого никогда не сглаживался въ ихъ внѣшности до самой ихъ смерти. Не было ли и здѣсь такого отпечатка?

Онъ устроилъ себѣ временную контору въ новомъ домѣ, и все шло какъ нельзя лучше въ его рукахъ. Было только одно странное исключеніе: онъ явно уклонялся отъ сношеній со стряпчимъ мистера Боффина. Раза два или три, когда это оказывалось необходимымъ, онъ, подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ предоставлялъ вести переговоры со стряпчимъ самому мистеру Боффину. Вскорѣ эта странность стала такъ рѣзко бросаться въ глаза, что мистеръ Боффинъ въ одномъ разговорѣ съ нимъ поднялъ этотъ вопросъ.