Первая просека - Александр Грачев

Рогульник шел против ветра, втянув голову в плечи. Дубленый, до колен полушубок, толстые валенки, шапка-ушанка, поднятый воротник — все это делало и без того короткую фигуру Рогульника похожей на колоду.

Жестко скрипел снег под валенками, жестким был морозный воздух, и такими же жесткими были мысли Рогульника. Длинной была дорога между левым — комсомольским и правым — пиваньским берегами, и так же длинными были раздумья Рогульника. Карнаухов приказал ему поджечь бараки лесорубов, устроив пожар в глухую полночь, когда лесорубы крепко уснут.

— Ты должен понять: сжечь бараки, — значит, сорвать лесозаготовки, значит, на лето оставить всех без дела, без зарплаты. Тогда они сами разбегутся.

«Легко сказать — сжечь! Разве будет гореть сырой, промерзлый листвяк? А пока просохнет, зима пройдет. И не такие они, чтоб разбегаться!» — со злой завистью думал Рогульник.

Когда-то, всего три года назад, он чувствовал свою силу. Бывало, все в деревне ходили на поклон к его отцу. У кого мельница и маслобойка, у кого лучшие кони, у кого полные закрома хлеба и полон двор породистого скота и свиней? У Архипа Рогульника-старшего. Все парни сторонились Архипа-младшего, а от девок отбоя не было. Но прошло три года, всего три года, а будто никогда этого не было, будто сон какой видел он. Хоздесятник лесоучастка! Да на черта нужна была бы ему эта собачья должность, будь все по-иному? Хуже Антипки-дурачка, что жил в их селе: кто куда пошлет, туда он и должен бежать сломя голову. И никуда теперь не денешься!

А еще думал Рогульник о том, почему эта «камса», как он про себя называл комсомольцев, почему они так работают? Ни один батрак у Рогульников, сколько помнит себя Архип-младший, никогда не работал с таким жаром. Взять хотя бы эти постройки. Приехало три сотни сопляков, которые и топор в руках не умеют держать, а через три дня вон они, бараки!

«Это все Бутин, — думал Рогульник, сжимая до хруста кулаки в собачьих рукавицах. — Без него все они, как курчата, — разом можно подавить всю кучу! Такой, как Бутин, по миру пустил весь наш род».

Предлагал Карнаухову убить Бутина, но тот сказал: «Не те времена, не запугаешь! Их нужно бить не по одному, а сразу всех».

Но он подумает еще — не все же ходить на поводке у Карнаухова! Посмотрит, посмотрит, да и начнет действовать люто, по-своему, как сердце подскажет.

Так с этими потаенными думами и добрел Рогульник до Пиваньского озера. В столовой лесоучастка ярко светились окна. Рогульник решил зайти туда.

Собрание только началось, говорил Бутин:

— …И вот, товарищи, первые трудности позади. Все необходимое есть для того, чтобы ринуться на заготовку леса. Мы должны вывезти до весны не меньше ста тысяч кубометров. Не сделаем — придется останавливать стройку. Но мы не должны допустить этого, дорогие товарищи! Нам выделено два трактора. Правда, плохо с горючим…

«Тонка же у вас нитка!» — подумал Рогульник, зло усмехаясь в своем углу у дверей.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Бутину кажется, что этой ночи не будет конца. Он мало спал. Накануне вечером, придя с собрания, долго проговорил с Крутовских и Аникановым; лег поздно и не мог уснуть, просыпался несколько раз, зажигал спичку, смотрел время. А уж в половине шестого встал, разбудил начальника участка Аниканова и велел ему будить комсомольцев, чтобы затемно направили и наточили пилу и топоры.

А мороз жмет, захватывает дыхание. Будто стальными обручами сковал он все кругом — и снег, и деревья, и воздух. В тайге — густая сумеречь и чуткая тишина. Кажется, во всем мире нет ни единой живой души — все мертво и недвижно. Далеко по лесу отзывается злой скрип снега под ногами. Над головой — густая россыпь по-ночному ярких колючих звезд-льдинок. Где-то выше их белой зимней дорогой пролег Млечный Путь.

Бутин, занятый своими мыслями, не замечал ничего этого. День обещал быть трудным. Большинство комсомольцев никогда не бывало на заготовках леса, не все умеют держать топор в руках; потребуется немало времени, пока они освоят новую профессию.

Занятый своими мыслями, он не заметил, как дошел до сорокового пикета, на котором жили бригады Алексея Самородова и Степана Толкунова. Окна барака уже светились, из железной трубы густо валил белый на морозе дым, вылетали снопы искр.

Бутин с трудом отворил примерзшую дверь, из помещения пахнуло густым парным теплом, запахом смолья. В бараке звенели пилы, шаркали подпилки, работали точила. Первым, кого увидел Бутин, был Алексей Самородов. Рыжебровый, с соломенной россыпью волос, он правил пилу, зажав ее между коленями. На переносье Алексея искрились росинки пота. Голова его упрямо подалась вперед, загрубелые руки крепко и умело держали правило. Он похож был на настройщика музыкального инструмента: движения его пальцев были осторожны, легки, точны. Он то и дело вскидывал в воздухе полотно пилы и, прищурив левый глаз, будто готовясь выстрелить, правым глазом прицеливался по широкому, ровному разводу зубьев.

— Ну, как дела? — Бутин распахнул полушубок, снял ушанку.

— Последняя, — не отрываясь от работы, бросил Алексей. — Сейчас позавтракаем и будем выходить. Рассветает? — Он мельком взглянул на окно, уверенно сказал: — Пока позавтракаем, рассветет.

Бутин вошел в барак бригады Каргополова. Здесь уже завтракали, разместившись где попало, так как за одним столом все не умещались. Здесь тоже было жарко и парно от сырых, отпотевших бревен. На стене между топчанами висел большой лист бумаги. Бутин обратил на него внимание сразу же, как только вошел. Это была стенгазета «Молодой лесоруб», написанная разноцветными карандашами: «Весь светлый день — на лесосеке!»

— Чья это работа? Молодцы!

— Нашего комсгрупорга, — кивнул Каргополов на Захара, торопливо кончавшего завтрак.

Бутин стал читать стенгазету.

— Может, покушаете с нами, товарищ Бутин? — прервал его чтение Каргополов. — Каша гречневая с маслом, сами варили. Вкусная! И чай есть.

— Не мешало бы! — Бутин сбросил полушубок, закинул назад смоляные волосы. — Старую традицию продолжаете, коммунарскую? Это хорошо.

— А тут все, кто на пикетах, решили сами готовить себе пищу. В столовую-то далеко ходить.

С минуту Бутин ел молча, с завидным аппетитом. Потом спросил:

— Инструмент наточили?

— Наши все наточили, а вот у Харламова не хотят, говорят — он и так острый.

— Чего же это ты, Харламов? — Бутин оторвался от миски, пристально посмотрел на курчавого крепыша-бригадира. — Нужно сразу начинать учиться у Каргополова, затем и поселили вас вместе.

— Товарищ Бутин, у нас нет ни одного лесоруба, — заговорил Харламов, садясь против Бутина. — Так нельзя ли всех нас влить в бригаду Каргополова? Ну, что я смогу сделать с людьми, которые топора в руках не держали? Да и сам я понятия не имею, как его валить, лес этот.

— Как ты смотришь на такое дело, бригадир? — спросил Бутин Каргополова.

— Мы уже думали, Иван Сергеевич, вчера был такой разговор. Громоздкая бригада получается — сорок пять человек!

— А если сделать комплексную? — Бутин посмотрел в лица бригадиров. — Будете совместно проделывать весь цикл работ — от валки и до трелевки к штабелям. А?

— Это идея, Иван Сергеевич, над этим я не подумал! — Каргополов шлепнул себя ладонью по лбу. — Ей-богу, идея! Как ты, Жернаков?

— По-моему, действительно может хорошо получиться, — согласился Захар. — Они же без нас не скоро станут лесорубами, а так даже интереснее: свалил лесину — доставь ее в штабель. У нас же так и было на Силинке, помнишь?

Бутин отодвинул порожнюю миску, взял кружку с дымящимся чаем.

— Проведите сейчас собрание, пусть сами решают, — сказал он, отхлебывая чай.

Собрание оказалось коротким: все единодушно проголосовали за слияние бригад. Сложным оказалось дело с новым распределением вальщиков — никто не хотел брать себе в напарники комсомольцев из бригады Харламова. В конце концов решено было оставить все, как было прежде, только выделить двух инструкторов — Жернакова и Бонешкина.

Уже совсем развиднелось, когда вышли из барака. Лесорубы облюбовали себе склон сопки, начинающейся прямо от дороги. Бутин сам наметил им примерные границы лесосеки и, не задерживаясь, отправился дальше, в бригаду Брендина.

Из-за сопок выглянуло холодное солнце с двумя радужными столбами по бокам, и лес наполнился сказочным сиянием. Высокие мрачные ели, пирамидами встающие на фоне тайги, белые нагие березки, сухопарые, словно полинялая выдра, лиственницы — все будто насторожилось, прислушиваясь к голосам людей, появившихся в такую рань. Но вот где-то лязгнул топор по мерзлому стволу, ему отозвался другой, а потом будто разбили огромный стеклянный купол — сухой звонкий треск пошел по всему лесу.