Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Дэвид Хокинс приехал в Беркли в 1936 году изучать философию. Он почти сразу начал водить компанию с аспирантами Оппенгеймера — Филом Моррисоном, Дэвидом Бомом и Джо Вайнбергом. Хокинс встретил Оппенгеймера на собрании учительского профсоюза. На нем обсуждалось бедственное положение скудно оплачиваемых ассистентов преподавателей, и Хокинсу врезались в память красноречие и сочувственная манера Оппенгеймера: «Он говорил очень убедительно, очень аргументированно, элегантным языком, причем был способен слышать, что говорят другие, и учитывать их реплики в своей речи. Он производил впечатление умелого политика в том смысле, что мог подвести итог сказанного разными людьми таким образом, что они в итоге этого обобщения соглашались друг с другом. Большой талант».

Хокинс повстречал в Стэнфорде Фрэнка Оппенгеймера и, подобно Фрэнку, вступил в Компартию в конце 1937 года. Как и братьев Оппенгеймеров и многих других научных работников, его бесило охватившее Калифорнию самоуправство в отношении рабочих аграрных фабрик. Тем не менее политической деятельностью Хокинс занимался только время от времени — штатного партийного работника вроде Стива Нельсона он впервые повстречал лишь примерно в 1940 году. Вместе со многими другими работниками умственного труда Хокинс считал необходимым скрывать свои контакты с партией. «Мы секретничали, — говорил он, — иначе потеряли бы работу. Ты мог быть левым, участвовать в некоторых видах деятельности, но не мог заявить: “Я член Коммунистической партии”». О революции Хокинс тоже не помышлял. «Уровень централизации технического общества, — говорил он впоследствии, — плохо вяжется с уличными баррикадами… мы сознательно были левым отрядом “Нового курса”. Мы перетягивали “Новый курс” на сторону левых. Такова была наша жизненная миссия». В той же мере это описание подходило и к политическим идеалам Роберта Оппенгеймера.

К 1941 году Хокинс стал младшим преподавателем кафедры философии и активно участвовал в политической жизни университета. Вместе с Вайнбергом, Моррисоном и другими он был членом учебных групп, собиравшихся на частных квартирах в окрестностях Беркли. «Нас очень интересовали исторический материализм и теория истории, — вспоминал Хокинс. — Фил произвел на меня большое впечатление, и мы стали близкими друзьями».

Некоторые из этих встреч происходили в доме Оппенгеймера. Когда Хокинса многими годами позже спросили, был ли Оппенгеймер членом партии, он ответил: «Если и был, то я об этом не знал. Но, видите ли, это вряд ли имело бы большое значение. Вопрос по сути неважен. Он однозначно связывал себя со многими левыми инициативами».

Еще одним последователем Оппи был Мартин Д. Кеймен. Будучи химиком по образованию, он написал в Чикаго докторскую диссертацию по ядерной физике. Всего через несколько лет Мартин и еще один известный химик, Сэм Рубен, используя циклотрон Лоуренса, открыли радиоактивный изотоп углерода С14. В начале 1937 года Мартин переехал к своей девушке в Беркли, где Лоуренс предложил ему место в своей лаборатории и ставку 1000 долларов в год. «Я словно оказался в Мекке», — отзывался Кеймен о Беркли. Оппенгеймер быстро прослышал, что Кеймен хороший музыкант — он играл на скрипке в дуэте с Фрэнком Оппенгеймером — и любил поговорить о литературе и музыке. «Мне кажется, я пришелся ему по душе, — говорил Кеймен, — потому что мог рассуждать не только о физике». Они часто проводили время вместе с 1937 года и до начала войны.

Как и все члены кружка Оппенгеймера, Кеймен восхищался харизматичным физиком. «Все, любя, считали его немножко сумасшедшим, — говорил Кеймен. — Он был гениальным ученым, но в то же время несколько поверхностным человеком с дилетантским отношением к жизни». Подчас Кеймен принимал эксцентричные выходки Оппи за расчетливый спектакль. Мартин запомнил, как однажды поехал с ним на новогодний вечер в доме Эстель Каэн. По дороге Оппи заявил, что помнит название улицы, но забыл номер дома. Он лишь помнил, что номер был величиной, кратной семи. «Мы проехали по улице и наконец нашли дом № 3528 — величину, кратную семи, как он и говорил, — вспоминал Кеймен. — Теперь же мне кажется: а не пудрил ли он нам мозги. <…> Роберт страшно любил покрасоваться».

Кеймен не был левым активистом и определенно не был коммунистом. Однако ученый был вхож в круг приглашаемых на коктейли друзей Оппенгеймера и посетил множество акций по сбору средств Объединенного антифашистского комитета по делам беженцев и Общества помощи России в войне. Оппенгеймер также привлек его к неудачной попытке организовать профсоюз в радиационной лаборатории. Все началось со схватки на профсоюзных выборах на заводе «Шелл девелопмент компани» в соседнем Эмеривилле. В «Шелл» работало много «белых воротничков» — квалифицированных рабочих, инженеров и химиков с докторскими степенями, в том числе много выпускников Беркли. Федерация архитекторов, инженеров, химиков и техников (FAECT-CIO) при поддержке Конгресса производственных профсоюзов (CIO) запустила на заводе кампанию по созданию своего профсоюза. В ответ администрация «Шелл» побуждала сотрудников к вступлению в собственный профсоюз компании. Сотрудник «Шелл», химик Дэвид Аделсон обратился к Оппенгеймеру с просьбой поддержать авторитетом кампанию FAECT. Аделсон был членом ячейки квалифицированных работников Коммунистической партии округа Аламида (Калифорния) и надеялся, что Оппенгеймер не откажет. Он не ошибся. Однажды вечером Оппенгеймер выступил с речью в поддержку профсоюза в доме одного из бывших аспирантов Эрве Вожа, который в то время уже работал в «Шелл». Собравшиеся — около пятнадцати человек — уважительно внимали рассуждениям Оппенгеймера о вероятности вступления Америки в войну. «Когда он брал слово, — вспоминал Вож, — все остальные слушали».

Осенью 1941 года Оппенгеймер согласился провести организационную встречу в своем доме в Игл-Хилл и среди прочих пригласил Мартина Кеймена. «Я был не в восторге, — вспоминал Кеймен, — но сказал: “Да, приду”». Кеймена тревожила идея вербовки сотрудников лаборатории радиации, которые теперь в основном работали в интересах военных и подписали обязательства о неразглашении тайны, в одиозный профсоюз вроде FAECT. Тем не менее он явился на встречу и выслушал призывы Оппенгеймера. На ней присутствовали пятнадцать человек, в том числе друг Оппенгеймера, психолог Эрнест Хилгард, коллега по Беркли Джоэл Хилдебранд с кафедры химии и молодой английский инженер-химик Джордж Элтентон, работавший в «Шелл девелопмент компани». «Мы сидели кружком в гостиной Оппенгеймера, — вспоминал Кеймен. — Все говорили: “Да, это хорошо, это чудесно”». Когда слово дали Кеймену, он спросил: «Минутку, а кто-нибудь сказал об этом [Эрнесту] Лоуренсу? Мы, работники лаборатории радиации, не имеем права независимо принимать такие решения. Мы должны получить разрешение Лоуренса».

Оппенгеймер не предвидел такого поворота событий и, как показалось Кеймену, был шокирован возражением. Двухчасовая встреча закончилась без всеобщего одобрения, на которое рассчитывал Оппенгеймер. Через несколько дней он встретил Кеймена и сказал: «Фу ты! Не знаю, может, я ошибся». Затем объяснил: «Я пошел к Лоуренсу. Он слетел с катушек». Лоуренс, чьи взгляды становились с годами все консервативнее, был взбешен тем, что профсоюз с помощью коммунистов пытается привлечь на свою сторону людей из лаборатории. Когда он потребовал назвать имена организаторов, Оппенгеймер настоял на своем: «Я не могу их назвать. Они должны сами прийти и сказать». Лоуренс был разгневан не только потому, что был ярым противником вступления физиков и химиков в профсоюз, но и потому, что этот инцидент показал: его старый друг все еще тратит драгоценное время на левацкую политику. Лоуренс не раз отчитывал Оппенгеймера за «левое брожение», Оппенгеймер же со своим обычным красноречием отстаивал мысль о том, что ученые обязаны помогать слабым и обездоленным.

Неудивительно, что Лоуренс вышел из себя. Той осенью он безуспешно пытался привлечь Оппенгеймера к проекту создания бомбы. «Если бы он только перестал заниматься глупостями, — жаловался Лоуренс Кеймену, — мы бы привлекли его к проекту, да только военные ни за что не согласятся».