Государь всея Сети - Александр Житинский

Гурьян работал. Он стоял перед мольбертом, на котором был укреплён холст в раме и наносил мазки точными скупыми движениями, бросая взгляды на модель.

Моделью же был молодой человек в гидрокостюме, который сидел на табуретке за большим аквариумом, отделявшим его от мольберта, так что Гурьян видел его сквозь воду с плавающими в аквариуме рыбками. Всё же Козловичев был реалистом, надо отдать ему должное. Правда, судя по всему, кораллы и моллюсков он пририсовывал позже, по вдохновению.

Увидев нас, он отложил кисть и пошёл навстречу.

– Сергей, скидавай скафандр, свободен, – успел кинуть он молодому человеку, и тот радостно принялся стягивать с себя гидрокостюм.

Гурьян был худ, остролиц, с выдающимся кадыком на тонкой шее. Прическа была жидковата, лицо небритое и практически без передних зубов, что стало ясно, как только он начал говорить.

Был он босиком, а одет в трикотажные застиранные тренировочные брюки и в футболку навыпуск, на которой было написано «Gurian forever!».

– Проходите, рад видеть… – он протянул руку Кириллу. – Гурьян. Наслышан о ваших деяниях…

Молодой натурщик, скинув гидрокостюм, неслышно испарился.

Гурьян по очереди поздоровался со всеми за руку и скомандовал ожидавшей приказа ключнице:

– Ставь самовар, Катерина. Чайку попьём с мёдом… А вы присаживайтесь, – он указал на диван с креслами в углу мастерской.

– А можно картины посмотреть? – спросила Лиза, указывая на стены, где тоже были картины в большом количестве.

– Это можно, – улыбнулся Гурьян. Он был доволен.

Мы разбрелись по просторной мастерской, рассматривая полотна. Здесь тоже было много фантастических жанровых полотен про партизан – как видно, фантастические подвиги козловичей пользовались у них большим успехом – но присутствлвали и натюрморты и неброские пейзажи, эти были, пожалуй, лучше всего и свидетельствовали о нежной душе Гурьяна.

– Ах, какая картинка! – восхищенно воскликнула Лиза, глядя на небольшой пейзажик, изображавший берег реки с камышами.

Гурьян молча снял картину со стены, вручил Лизе.

– Бери. Наши пейзажи не жалуют. Говорят, что они их и так видят, в натуре. Иностранцы до них падки. Но я иностранцев не пускаю. А если слышу, что козловичи им перепродают – не пускаю на порог.

– Спасибо, – Лиза приняла дар, поставила картину рядом с креслом.

Наконец мы все уселись вокруг стола и начали беседу.

Впрочем, беседой это было трудно назвать. Гурян был из породы монологичных художников. Он знал о царевиче, о явлении Богородицы – как позже выяснилось, сведения из внешнего мира ему доносила Катерина – но его это мало интересовало. Его занимал он сам и его отношение к миру. Речь его была дремуча и бессвязна, но в ней при желании можно было почерпнуть бездну мудрости и жизненной правды, что и делали наезжавшие к Гурьяну журналисты.

В сущности, Гурьян говорил простые вещи, но простые вещи написаны и в Евангелии, правда, более внятным языком, однако мало кто следует Евангельским заповедям. Тут дело было в том, что Гурьян решился жить как часть природы и охотно проповедовал на эту тему. Его учителем был известный старец Порфирий Иванов, а в духовном плане – пчёлы.

На пчёл он перешел очень быстро. Пчёлы были излюбленной жизненной и философской моделью Гурьяна.

– …Пчела – она сама в себе и для всех… – говорил он, глядя, как Катерина вносит на блюде деревянную раму, заполненную сотами с медом. – У пчелы есть крылья, есть жало. А гордыни нет. Она свой рой лелеет. А рой и рай – слова-то какие схожие, задумывались? Я раньше мерзок был, мерзопакостен, думал о себе – бог и царь. Ни рая, ни роя не признавал. Гений, думал… Ты гений, Гурьян! Тьфу! – сплюнул он. – Ничтожество, червь – вот кто я был. И захотел стать пчелой. Я как раз тогда первый улей купил и на балкон выставил. И стал смотреть за ними. И вот Россия – это улей, а мы пчёлы. И кто возомнит, что он не пчела – тот вредитель и фанфарон. Червь.

Гурьян принялся резать соты ножом и каждому выкладывал большой кусок на тарелку.

Катерина уже торжественно вносила дымящийся самовар. Полился из краника кипяток в заварной расписной чайничек, появились и чашки с блюдцами. Гурьян вернулся к теме.

– Был ли я свободен, когда был червем? Мне казалось – был! Куда хочу, туда и ползу. Но! Рожденный ползать – летать не может. А пчела летает, но она летает, не куда хочет, а куда нужно улью, рою, роду. Чтобы был мёд, общий мёд всего пчелиного племени. В нём её труд растворяется без остатка, понятно?.. Может, если в микроскоп глядеть, то какие-то молекулы-атомы отдельной пчелы разглядеть можно. Хромосомы там… Они же разные. Но вместе – это чудесный дар улья, – и Гурьян, как бы в подтверждение, зачерпнул ложкой мёд из принесенного Катериной жбана с мёдом, и начал лить его обратно широкой медленной янтарной струёй.

– А в центре всего – матка. Примечай, царь, – хитро подмигнул он Кириллу. – Не папка, а мамка. Её все чтут, любят и охраняют. Потому что она рой продолжает. Рай, рой, род…

Он посмотрел на Дашу.

– И ты это смекай. Он при тебе не трутень всё же, а мужик при деле.

Кто-то из них явно читал ЖЖ – то ли Гурьян, то ли его ключница.

– …Все мы пчёлы, каждый другого кормит, чем может. Мне хлеб несут, я дарю картины. И так везде должно быть. А деньги должны быть изгнаны, от них всё горе, вся мразь…

Тут я вспомнил, что в прихожей стоит наш подарок и сделал знак Кириллу, составив ладони домиком. Он понял.

– Гурьян Евсеич, мы к вам тоже с подарком. Васюта, принеси, пожалуйста!

Васюта внёс крест со звонницей. Кирилл и Гурьян встали с кресел, торжественная передача креста произошла с троекратным лобызанием.

– Вот мы его сейчас и установим, вот сейчас… – засуетился Гурьян, распахнул дверь на балкон и как был в футболке и трениках, вынес крест на свежий морозный воздух.

– Катерина, скликай народ! – приказал он.

Катерина выплыла на террасу, подошла к балюстраде и сложив ладони у рта рупором, прокричала громовым голосом:

– Люди добрые! Собирайтеся! Гурьян говорить будет!

И повторила это трижды.

Гурьян подождал пять минут.

– Оденьтесь, батюшка, – сказала Катерина.

Он только головой мотнул.

– Выходите, – приказал он.

И мы, не одеваясь, вышли на террасу. Она была завалена снегом по колено, в котором были протоптаны тропки к ульям, стоявшим в стороне, и к балюстраде – месту, откуда Гурьян говорил речи. Он потопал туда босиком по снегу, неся крест, мы за ним. Между прочим, мороз был градусов двадцать.

На площади уже скопилось человек сто. Люди стояли, задрав головы и придерживая шапки, чтобы не свалились. Я ещё раз удивился, как хорошо в Козлове работает система взаимного телефонного оповещения. Было видно, как с соседних улиц и переулков спешат к площали козловичи.

– Люди добрые! – фальцетом начал Гурьян. – Меня почтил посещением будущий Государь земли Русской, и я ему наказ дал. Будем как пчёлы! Будем нести свой нектар во благо Отечеству! В знак сего водружаю сию звонницу, подаренную мне, и возвещаю приход Государя!

Он с размаху воткнул крест в снег и начал неистово звонить в колокольчик, приплясывая рядом с крестом. Веселый у него получался ритм, нечто вроде «Камаринской». Народ внизу, стянув шапки, крестился и тоже, притоптывая валенками, пускался в пляс.

Насладившись звонами, Гурьян отпустил веревочку колокола и осенил народ крестным знамением дланью. После чего повернулся и пошел в мастерскую. Народ же отправился по ближайшим кабакам отмечать открытие звонницы.

На прощанье Гурьян расцеловался со всеми и велел нам выбрать по картине на память. Царевич взял жанровое полотно «Партизан изгоняет супостата». Какого супостата – было неясно, он более походил на чёрта. Даша подобрала себе зимний пейзаж Подкозловья с синеватыми снегами и фиолетовыми тенями деревьев на них. Васюта выбрал полотно «Партизаны атакуют жёлтую подводную лодку», где партизаны, вооружённные почему-то вилами, толпой набрасывались на жёлтую субмарину, в иллюминаторах которой виднелись испуганные лица ливерпульской четвёрки. Ну, а я остановился на портрете старого партизана с медалью «За отвагу» на гидрокостюме.

Вся эта коллекция заняла немало места в нашем минивэне.

Мы вернулись домой и ещё долго обсуждали визит к Гурьяну, пытаясь дать художнику какое-то толкование. То ли святой с признаками бесовщинки, то ли юродивый с нимбом святости.

Судя по всему, программу в Козлове мы выполнили и можно было ехать дальше. Мы договорились, что завтра неспешно соберёмся, а послезавтра отправимся в путь. Я ушел спать, а Кирилл остался на кухне с Дашей и ноутбуком. Другая молодая пара удалилась к себе ещё раньше.

Проснувшись, я не обнаружил в комнате Кирилла. Его диван не был расстелен. Это меня удивило. Неужели свершилось, и он ночевал у Даши? Мне казалось, что молодые дали обет вплоть до венчания.

Что ж… Немного досадно, как всегда, когда рушатся даже маленькие идеалы.