Государь всея Сети - Александр Житинский

Всё чаще начинаю замечать, что веду себя как опытный царедворец. Ноблесс оближ. А также «короля играент свита».

Ответ Фельдману – Бог с ним! Но мальчик ни словом не обмолвился о тех правилах жизни в виртуальной России, которые он согласился разместить на сайте. А это вопрос архиважный, как говаривал Ильич. От этого зависело будущее виртуальной России. Уверен, что я мог бы ему помочь. Но он не захотел… Будет решать сам.

В отношениях Учителя и ученика рано или поздно наступает болезненный для обоих момент отторжения. Разрывается невидимая пуповина, связывающая их, и ученик начинает жить самостоятельно. Нередко и даже чаще всего это перерастает в ссору, разрыв, взаимные обиды. Нужны опыт и смирение, прежде всего со стороны Учителя, чтобы преодолеть этот кризис и сохранить добрые отношения. Хотя такими близкими они уже не будут никогда.

Более того, ученик, который до седых волос сохраняет верность и покорность Учителю, – ученик плохой, слабый. Он должен взбунтоваться в той или иной форме. Иначе плохо ты его учил.

И всё же это болезненно.

Впрочем, так бывает, когда Учитель и ученик сознают и признают свои роли по отношению друг другу. Печальнее другой случай, когда Учитель думает, что у него есть ученик, которому он помогает по любви к его таланту, а тот вовсе так не считает, а лишь временно пользуется опытом, связями и средствами Учителя и уходит к другому, более могущественному, как только его поманят.

Или даже выходит в свободный полет, становясь более знаменитым и могущественным, чем непризнанный им Учитель, и никогда более не упоминает о прошлой с ним связи.

В народе этот феномен назван просто и кратко – «неблагодарная свинья».

Это бывает обидно, но не настолько, чтобы пожалеть о том, что ты отдал такому псевдоученику. Особенно, если он талантлив. Бог видит. Хотя… я не очень верю в талант, который идет к цели напролом или искусно манипулируя окружающими.

Но ученик, который тянется к Учителю, а Учитель почему-то сторонится его, прохладен, не верит в его талант, – это не менее печально. И подлинное счастье в отношениях наступает, когда Учитель видит, что он ошибся. Здесь, в отличие от предыдущего случая, недальновидность, слепота Учителя в конце концов оборачиваются радостью для обоих. Если, конечно, Учитель не полный долдон и не желает видеть явного успеха отвергнутого им ученика.

Тогда они наконец находят друг друга как равные и дружба эта уже не прекращается.

Конечно, мои отношения с Кириллом полностью не укладывались ни в одну из этих схем. Ни он, ни я не считали, что я Учитель, а он ученик. Но всё же я был старше и опытней, и Кирилл не раз обращался ко мне за советом. Но сейчас не захотел.

21 января 20… г.

Братья и сёстры!

Вы знаете уже о чуде явления Богоматери. Я благодарен ей за поддержку. Спасибо всем, кто радостью отозвался на это событие. Я не могу много говорить о нём, слишком глубоко моё волнение.

Но я скажу вам о другом событии, произошедшем два дня назад. В кругу наших друзей состоялась моя помолвка с любимой девушкой, на которой я намерен жениться в марте, когда она достигнет совершеннолетия.

Её зовут Даша. Она просила меня ничего не говорить о ней, пока нас не свяжут узы брака. Но я все же скажу, что она – воплощение чистоты и света. Я никогда не испытывал такого чувства, оно не похоже на болезненную страсть, но напротив – на исцеление.

Я хотел бы прожить с нею всю жизнь и умереть в один день.

Не умею писать об этом, простите, простите. Она выше всяких слов, которые я могу сказать.

Я счастлив, у меня есть теперь та, с которой я могу разделить радость и горе.

Всё остальное – неважно.

И ни слова о ресурсе Фельдмана. Я был удивлен. Ну что ж, значит, Кирилл раздумывает. Я не стал его торопить.

Между тем Даша вдруг объявила, что народный художник Гурьян Козловичев наконец пожелал нас принять. Просьба об аудиенции была направлена Гурьяну сразу же по приезде в Козлов, но до Рождества он постился, а разговевшись, сразу ушел в запой, который, с Божьей помощью, окончился на Крещенье.

Это у него было четко заведено, как объяснила Даша. Три больших поста – Рождественский, Великий и Успенский – и соответствующие им запои под теми же названиями. В остальное время Гурьян не пил, а писал картины и разводил пчёл.

Вообще, по рассказам Даши, это был довольно занятный тип. Лет ему было за пятьдесят, он нигде и никогда не работал и не учился, а лишь писал картины, которые отдавал людям бесплатно. У него была чёткая концепция творчества: он дарит народу полотна, а народ дарит ему всё, что нужно для их создания, – прежде всего, пищу, одежду, кисти, краски и холсты, ну и всё остальное, что вздумают ему подарить. Книги, мебель, кошку, собаку, попугая… Что оказывалось лишним, он дарил другим.

Денег не брал принципиально.

Телевизоры и всякую технику тут же дарил или выбрасывал с балкона. Мастерская была в мансарде и имела огромную террасу, выходящую на площадь. На ней Гурьян держал пасеку, отсюда же обращался к народу и выкидывал богомерзкие предметы.

Во время запоев народ поставлял водку в больших количествах. Говорили торжественно «Гурьян Евсеич пьёт». Впрочем, пил он совершенно безобидно, но глухо, по-чёрному. После запоя снова постился три дня и причащался.

Со временем беспорядочные поставки даров Гурьяну были систематизированы по территориальному признаку. Был составлен график – какая улица, какой дом и в какой период приносит подношения Козловичеву. Следила за этим ключница Катерина, нестарая ещё женщина, жившая с Козловичевым в его мастерской, в маленькой светёлке. Мастерскую Козловичеву выделил горсовет ещё в семидесятые годы.

Выслушав эту информацию, мы стали собираться и раздумывать, что бы нам поднести народному художнику. Ну, кефир там или пельмени – это понятно, но сувенир? Эксклюзивный памятный подарок?

– Да подарим ему нашу звонницу! – вдруг предложил Васюта. – Все равно эти козлы не дадут нам её здесь установить.

Предложение показалось разумным, поэтому в незначенный час мы подъехали к дому, где располагалась мастерская, и Васюта, подобно Христу, поволок деревянный крест наверх по лестнице.

Дом был невысокий, четырехэтажный с четырьмя подъездами. Мансарда с террасой простирались над последним этажом по всей площади дома. По существу, терраса была плоской частью крыши, огороженной невысокой каменной балюстрадой, а мансарда пряталась под частично застекленной двускатной крышей. Эта стеклянная крыша была с подогревом, чтобы на ней не скапливался снег и не мешал свету. Поэтому по карнизам с обоих боков крыши висели живописные бороды сосулек, а сама она сияла на солнце, чисто вымытая.

Нам открыла ключница Катерина, дородная женщина лет сорока в сарафане и кокошнике. Она вопросительно посмотрела на нас.

– Назначено, – торопливо сказала Даша.

Катерина молча кивнула и первым делом забрала у нас сумки с продуктами, а после пропустила в просторную прихожую. Это был целый зал со скошенным в обе стороны потолком. По одну стену строем стояли холодильники, их было пять, на каждом имелась этикетка: «Мясо», «Рыба», «Овощи», «Молочное», «Питьё». На противоположной стене во множестве висели картины Гурьяна, выставленные для отдачи народу. Среди них обращали на себя внимание портреты партизан. Все партизаны были изображены под водой, в гидрокостюмах, окружённые рыбами, кораллами и моллюсками. Это были удивительной красоты и одухотворённости лица; что-то средневековое, ренессансное было в них, строго смотрящих на нас сквозь зеленоватую толщу воды. Глядя на них, можно было понять, что Гурьян действительно художник большой силы. Однако, судя по тому, что портретов на стене было больше всего, народ их брал неохотно; даже те партизаны, чьи лики обессмертил Гурьян, не спешили повесить портрет у себя дома взамен на кило колбасы.

Это было странно.

Портреты были все среднего размера, примерно 60х80 см. Громадное эпическое полотно мы увидели всего одно, видимо, в Козлове просто не было стенки подходящей площади, чтобы его повесить. Картина называлась «Партизаны демонтируют Международную космическую станцию». В космосе, на фоне огромной голубоватой Земли, человек тридцать партизан в тех же гидрокостюмах, но серебристого цвета, напоминающих скафандры, разбирали на части космическую станцию. Отделённые от станции детали плавали тут же рядом, так что непонятно было, что партизаны собираются с ними делать потом, равно как и то – на чём они намереваются вернуться на Землю. Но это было и неважно. Картина по силе не уступала Брейгелевским многофигурным композициям.

Мы надели на ботинки бахилы, как в больнице, и прошли в мастерскую. Крест Васюта пока оставил в прихожей.

Гурьян работал. Он стоял перед мольбертом, на котором был укреплён холст в раме и наносил мазки точными скупыми движениями, бросая взгляды на модель.