Дочь Генриха VIII - Розмари Черчилл

Бесс по-всякому обдумывала этот сложный вопрос в своей не по годам рано развившейся головке. Если появление на свет брата может привести к таким переменам, то она ничего не имела бы против, чтобы у нее появлялось по новому каждую неделю!

Крещение проходило вечером, и, прежде чем пройти в церковь, четыре сотни гостей были приняты королевой в обширной прихожей при ее спальне.

Джейн, восседавшая на своем ложе и облаченная в темно-фиолетовый бархат, обшитый мехом горностая, являла собой образец спокойной грации, несмотря на еще явные следы усталости. Если кто-нибудь и заметил лихорадочный румянец на ее щеках и чахоточный блеск в глазах, то приписал их возбужденному состоянию ума. Вызывающая всеобщую зависть счастливица Джейн! Теперь ей уже не надо бояться смерти в одиночестве где-нибудь в изгнании или кровавого конца на плахе палача. Как мать будущего короля она будет в безопасности и будет почитаема до конца своих дней.

Генрих стоял рядом с нею, прямо-таки весь светясь гордостью, как жаркое июльское солнце, под лучами которого он был рожден; богатство его одеяний и драгоценностей даже слепило глаза своим блеском.

После приема все выстроились в процессию, чтобы прошествовать в церковь, а родители остались дома, как того требовала давняя традиция. Через переходы, охраняемые вооруженными часовыми и освещаемые факелами, они шли друг за другом с величавым достоинством: священники и церковный хор, иностранные послы, самые знатные люди Англии и крестные отцы, Норфолк, Суффолк и архиепископ Кранмер.

Мария шла со своей кузиной в отдельной процессии, окруженной джентльменами, несшими зажженные восковые свечи. Король проявил необыкновенную щедрость и по отношению к ней, подарив ей платье из белой и серебряной парчи, и Мария чувствовала сейчас себя необыкновенно легко по сравнению с ее обычным угнетенным состоянием. Честь нести усыпанную драгоценными камнями дароносицу была доверена Елизавете, но, так как ноша была слишком тяжела для четырехлетнего ребенка, девочку нес на руках Эдуард Сеймур.

Еще одна процессия состояла из нянек и повитух, малиново-красных и тяжело дышавших от выпавшего на их долю краткого мига славы. Над их головами был раскинут балдахин, который несли шесть знатных людей страны, включая и Томаса Сеймура. Это было унизительно для брата королевы, и он открыто проявлял досаду, напустив мрачную тень на свое красивое лицо и бросая сердитые взгляды на спину Эдуарда Сеймура. Эдуард преуменьшал его достоинства и унижал его с самого рождения. «Но, клянусь Богом, когда-нибудь он заплатит за это!» — думал Томас.

Ну и наконец проследовала причина всего этого пышного великолепия на руках леди Экзетер под балдахином, несомым тремя людьми знатного происхождения. Крещение, проводившееся по освященному веками церемониалу, длилось долго, и только ближе к полуночи вся процессия опять выстроилась за дверями церкви.

Мария вдруг заметила рядом с собой джентльмена, державшего в руках горящую свечу. Его лицо показалось ей знакомым — и тут она узнала графа Уилтширского, некогда сэра Томаса Болейна и отца Анны и Джорджа. Неуместность его пребывания здесь, участие в церемонии, которая и стала-то только возможной в результате постыдной смерти его сына и дочери, оглушили Марию и заставили строить ужасные догадки. То ли граф напросился на приглашение, чтобы завоевать расположение короля, то ли сам Генрих в приступе иногда находившего на него злобного юмора повелел, чтобы его бывший тесть присутствовал здесь, и граф предпочел подчиниться, опасаясь новых неприятностей. Так или иначе, но он представлял собой полностью униженного человека. Встретив пристальный взгляд Марии, он придал своему тонкому лицу каменное выражение, и она поспешила отвернуться, не скрывая презрения.

Бог свидетель, не проходило утра, чтобы она не пробуждалась, ощущая на плечах груз собственного бесчестья, но сейчас она встретилась с существом, еще более униженным, более вывалянным в грязи, чем она сама. Идя по длинным коридорам, освещенным так ярко, что было светло как днем, Мария посматривала по сторонам, ища свою единокровную сестру.

Бесс теперь с трудом шла сама, не поддерживаемая больше сильными руками. Лицо ребенка было пергаментно-бледным от усталости, под ее полузакрытыми глазами залегли темные круги, а ее шлейф беспомощно тянулся позади. Ни минуты не колеблясь, Мария покинула свою процессию и, твердо взяв Бесс за руку, поддерживала ее все время, пока они добрались до королевской прихожей.

Здесь на своем ложе все еще прямо сидела королева, хотя краска сошла с ее лица и она иногда вздрагивала. В течение последних трех часов ей пришлось в одиночку выдерживать напряжение, связанное с нахождением в шумной компании Генриха, и даже теперь она не могла насладиться покоем и отдыхом. Ее усталые глаза болели от света факелов, а в раскалывающейся голове дрожал беспрестанный рев фанфар.

Принц Эдуард сначала был представлен королю, который благословил его дрожащим от волнения голосом, а потом передал в руки Джейн. Она плотно прижала к себе ребенка сильным охранительным жестом, который был вовсе нехарактерен для ее обычно уравновешенного поведения. Непохожим на нее был и взгляд, исполненный отчаянной надежды, когда она посмотрела на сына, шепча: «Мой маленький Эдуард… Пусть Господь защитит и сохранит тебя от всех напастей».

Десятью днями позже королева ушла из этой жизни так же тихо и незаметно, как и жила в ней. Перед тем как лицо ее закрыли покрывалом, Генрих наклонился, чтобы поцеловать его, подарив ей то, в чем отказывал своим предыдущим женам, — полностью заслуженные, идущие из глубины души слезы.

Опечаленная Мария незаметно ускользнула в другое крыло дворца, где были апартаменты Эдуарда, окруженного и опекаемого целым штатом слуг. Она встала на колени у его колыбели и, чувствуя, как слезы, подобные летнему дождю, льются потоками из ее глаз, оплакивала свою мачеху, чье нежное участие так много сделало для нее. Ребенок зевнул, обнажив крохотную розовую пещерку рта, и Мария почувствовала слабость во всем теле от любви к нему. Ах, если бы он был ее собственным ребенком!

Эдуард продолжал безмятежно спать, пребывая в счастливом неведении, что из всех богатств, которые окружали его уже сейчас, и из тех еще больших, которые ждут его впереди, он только что потерял самое бесценное.

Через несколько часов король отъехал в Виндзор, взяв с собой только нескольких придворных. Болезнь и смерть стали проклятием всей его жизни. Он должен убежать от ужасающего покрова печали, скорбного молчания, опустившихся на Хэмптон-Корт.

На Марию была возложена печальная обязанность организации похорон королевы, а через три недели ей предстояло сопровождать впечатляющую похоронную процессию в Виндзор в качестве главной плакальщицы.

Утро было туманным и дождливым. Слезы короля смешивались с потоками воды, ручьями стекавшей с его шляпы. Никогда, твердил он себе, ни один мужчина не имел такой жены. Джейн была слишком хороша для этой жизни.

За это короткое время она для него облачилась в мантию святой. Ей не может быть замены, и все же… все же…

По мере того как миля за милей оставались позади, Генрих все больше убеждался в том, что она никогда не пожелала бы, чтобы он навеки нес двойной груз покинутого короля и мужа. Он может прожить еще долгие годы. Неужели он осужден провести их в одиночестве?

К тому времени когда они подъехали к воротам Виндзора, совесть короля уже подсказывала ему, что его безрадостной обязанностью после окончания траура будет найти себе другую супругу для блага страны. Он доказал свою мужскую силу, зачав здорового сына; он должен жениться вновь, чтобы обеспечить младшего брата своему бесценному Эдуарду и еще больше обезопасить корону. Кромвелю придется заняться составлением списка подходящих женщин, молодых, сильных и красивых.

Глава двенадцатая

Но даже мастерства и изворотливости Кромвеля не хватило, чтобы обеспечить своего покровителя преемницей королеве Джейн. Страсть Генриха вспыхнула, когда ему описали прелестную Марию де Гиз, уже связанную брачным контрактом с его собственным племянником, шотландским королем Джеймсом. Он принялся обхаживать эту леди, посылая ей страстные письма. К его огорчению, она не проявила ни малейшего желания бросить своего нареченного ради его стареющего дяди, хотя ее семья и король Франции и позволили бы ей это сделать. Конечно, в Европе были и другие подходящие невесты, но все же послужной список короля Англии по части супружества вряд ли мог кого-нибудь заинтересовать, скорее, наоборот, он мог оттолкнуть.

Его первая жена была им брошена и, как до сих пор упорно поговаривали, сведена в могилу ядом. Вторая — безжалостно убита на плахе, а третьей пожертвовали ряди наследника престола. Как ни соблазнительна была корона Англии, даже самые бесчувственные родители сомневались, стоит ли приносить своих дочерей на алтарь капризов Генриха. Одна дама, включенная в кромвельский список возможных претенденток, имела безрассудство говорить сама за себя. Это была вдовствующая герцогиня Миланская, еще одна красавица, возбудившая воображение Генриха. Когда его эмиссары пришли к ней с конкретным предложением замужества, эта леди смело ответила: