Преступники и преступления. С древности до наших дней. Заговорщики. Террористы - Дмитрий Мамичев

В Ростове (…) атмосфера как-то сразу сгустилась. Что было этому причиной — трудно сказать: то ли вести из Украины, то ли армия добровольцев. Обыски и аресты участились, и на свет появился полоумный садист студент Полуян, уроженец Екатбринодара… По городу взад и вперед шныряли автомашины то с начальством, то с очередными арестованными. Теперь уже действовали не только подвалы дома Парамонова, действовали и подвалы отеля «Астория» также. В последнем было не хуже, чем в первых. В тюрьме же хозяйничал полупьяный Полуян. Злобу свою сатанинскую вымещал он и на старом, и на малом одинаково.

…С. Н. К. Дона предполагал, что немцы, подойдя к границе Дона, пошлют к ним делегацию с просьбой разрешить перейти ее. Конечно, революционное правительство им в этом откажет.

Когда выяснилось, что телеграф с Таганрогом не работает и причиной этому может быть приход и занятие города неприятелем, «трупы» зашевелились и начали спешно обнюхивать воздух. Скоро прибывшие беглецы успели напугать тем, что город Таганрог объявлен занятым немцами, беспощадно расправляющимися с большевиками, одних — комиссаров — расстреливали, а других — рядовых коммунистов — отсылали на работы. Разумеется, ни первое, ни второе «трупам» не улыбалось, а потому нужно было быть готовым положить «трупы»… в более сохранное место. Иными словами, нужно было приготовиться к бегству, оставив на произвол судьбы своих бесчисленных помощников и «революционный трудящийся народ». Начались сборы…

По улицам, за автомобилями с мечущейся властью, не пройти, не проехать. На вокзале готовый поезд. Чрезвычайка во главе с Полуяном заработала вовсю, стараясь использовать каждую свободную минуту. Все были начеку, чтобы пуститься к бегству. Ждали немцев и сознавали, что с ними шутки плохи, а революционная армия в бой, безусловно, не вступит. Все чего-то ждали. Обыватель притаился, как таракан у печки, и, сбитый с толку, не знал, что ему делать (…) Но вот и утро пасхального дня… (В этот день, 21 апреля 1918 года, автор в составе отряда Дроздовского, опередив немцев, вступил в Ростов; однако на следующий день под напором превосходящих советских войск дроздовцы оставили город и отошли в село Чалтырь. — В. Б.)

Когда мы подошли к немцам, уже за Чалтырем, они были готовы к наступлению. Ранцы были сняты и аккуратно расставлены на землю, причем около имущества каждой роты был оставлен часовой, солдаты же сидели, то ли отдыхая, то ли поджидая кого-то. Когда цепи с бугров, стройно и чинно, точно автоматы, спустились вниз, мы подошли к буграм, наблюдая за боем. Немцы били из пушек по отдельным большевистским пулеметам, ликвидируя их иногда со второго выстрела.

Но вот мы и на улицах Ростова. Они пусты, точно вымерли. По дороге ни одного трупа. Зато патронов и оружия сколько хочешь. Это обстоятельство говорило за то, что «драп» был больше, чем усиленный. Налегке совсем входили в город со стороны Таганрогского проспекта. В колонне по отделениям шли немцы, за ними небольшим отрезком шли мы, одетые по-походному, запыленные благодаря долгому пути. За нами движется наш обоз, состоявший не то из одной, не то из двух телег, взятых нами в Чалтыре. Все оружие и патроны, что были по пути движения нашего, мы набирали в телеги, которые вскорости были полны.

Кроме того, каждый из нас нес по 4–5 брошенных красными винтовок.

По мере продвижения в город, то есть к его центру, наблюдалось и больше признаков присутствия в нем живых существ; сначала видны были силуэты в окнах, потом — по два и по три уже на улицах у открытых парадных подъездов и у калиток. Лица у всех испуганно-радостные. С легкой тенью недоверия к случившемуся. Но вот конец Таганрогского проспекта. Здесь нас буквально засыпали цветами. Каждый считал своим долгом остановить кого-либо из нас и приколоть к шинели букетик цветов. Поверх же винтовок в телегу клали нам куличи, пасхи и яйца. В руки, в карманы совали папиросы, иногда коробками совали папиросы, иногда коробками в целую сотню.

Комендантом города был издан приказ о сдаче оружия в трехдневный срок и о смертной казни для неповинующихся. Нам выданы были ордера для свободного производства обысков и арестов с правом на помощь, если это будет необходимо, немецких патрулей.

Арестованных к этому времени набралось довольно много. Работа между мной и поручиком Беловым распределилась так: я допрашивал и давал заключение по допросам следователю, который был к этому времени нами абонирован. Таким образом, на моей обязанности лежала присуда. На обязанности же поручика Белова лежало производство обысков и арестов и разбирательство в доносах.

О всех задержанных давались сведения мне не позже четверти часа после поступления их в комнату арестованных… Причина ареста всегда вызывалась показаниями свидетелей, или доносом, или захватом какого-либо уличающего документа. Свидетели же защиты вызывались по данным адресам в течение двух-трех часов. Все разбирательство длилось не более суток, через каковой срок арестованный, кто бы он ни был, или освобождался, снабженный соответствующим документом, или расстреливался. Другого наказания мы не имели, а в разбирательствах были крайне осторожны. Естественно, не щадили евреев, но они сами тому виной.

Работать приходилось очень много. Начало обыкновенно приходилось в 9.30–10 часов утра, а конец часам к 4–5 ночи. Усталость одолевала иногда настолько, что трудно было удержаться, чтобы не заснуть. Иногда приходилось от очередной работы уходить по каким-либо важным, не терпящим отлагательств делам. Тогда допросы производил следователь, а я получал их уже готовыми. Во всяком случае, мои отлучки на времени задержания арестованных не сказывались. Строгость и скорость присуждения вызывалась следующими соображениями: вредное никогда не может стать полезным, во-первых; взявший одно око должен заплатить за него двумя, во-вторых; и что самый лучший способ лечения — хирургический, в-третьих. Вот наши принципы работы, ибо вкусивший власть всегда будет стремиться к ее достижению, а достигнув, возобновить старое. Мертвые же пока что не воскресают, а следовательно, и не опасны. Иногда случалось, что мы освобождали лиц, арестованных по доносу, которые совершенно не имели свидетелей защиты. Были случаи, когда отпускали преступников. Так, однажды у меня на допросе весь в слезах просил о пощаде один из видных красногвардейцев штаба Зявкина, слесарь мастерских Владикавказской железной дороги. Ссылаясь на то, что у него шестеро детей мал мала меньше и что в случае, если его расстреляют, они останутся без куска хлеба.

— Я лучше умру, чем позволю себе еще когда-нибудь делать то, что я сделал. Пощадите меня, — говорил он. И я, подумав об этом обстоятельстве, выдал ему отпускное свидетельство и сказал, что он свободен. За это он сумел «отплатить». Дня через два в районе Темерника из засады был убит один из наших офицеров, бывший там в компании других. Убийцу, несмотря на то, что он отстреливался, ранили и, задержав, отправили ко мне. Угрюмо, исподлобья смотрел он и не ответил ни единого слова на мои вопросы. А когда я напомнил ему об обещании его, он только пожевал сухими губами. Конечно, через несколько часов он был расстрелян.

Большинство расстрелянных были все люди, отличавшиеся своею жестокостью во времена большевиков. Несмотря на это, они были жалки перед своей собственной смертью. Иные так и не могли стать на ноги, до такой степени теряли силы, благодаря испугу. Насколько подл человек. Насколько он может быть страшен, когда он силен, и насколько гадок и противен, когда он слаб…

Работая так, однажды я получил фотографическую карточку, сделанную в виде открытки, гдебыла изображена довольно миловидная дама или барышня. Переправив мне эту карточку, агент мой сказал мне, что это есть знаменитая сестра Зявкина. Карточку эту он получил у нее, успев уже войти с ней в довольно интимные отношения. Сказал мне и следующее: по имеющимся у него сведениям, эта дама ищет знакомства с чинами контрразведки полковника Дроздовского с целью уничтожения их поодиночке.

— Со мной она это делать еще не пытается. По-видимому, я еще нужен. С Вами просила познакомить, но я сказал, что, во-первых, Вы нигде не бываете, а, во-вторых, всегда очень заняты. Стороной же узнал, что она к Вам придет на прием якобы за справкой об арестованном. Она немного загримирована, так что сразу узнать ее трудно.

— Неужели она не боится, что будет опознана и арестована? Ведь достаточно того, что она сестра Зявкина, — спросил я его, предполагая, что с карточкой возможна ошибка.

— Ну вот, когда Вам придется иметь с ней дело, тогда узнаете, насколько она боязлива, — ответил агент, — а пока разрешите откланяться.

С тех пор прошло несколько дней. Карточка, положенная в стол, затерялась там между другими бумагами, о Зявкиной я позабыл. Сразу не приказал ее арестовать только из желания арестовать ее после того, как она явится сама. Уйти из Ростова, имея здесь цель пребывания, она не могла, и я был спокоен за возможность взять, ее под арест в любой момент.