Год беспощадного солнца - Николай Волынский

Пострадавшего сразу внесли в операционную. Приятель попытался юркнуть вслед за врачами, но Карен успел закрыть белую стеклянную дверь перед самым его носом. Пес тоненько заскулил, жалобно заглядывая Марине в глаза.

– Послушай, – сказала она псу. – Ты должен понять: здесь больница. Молчи, иначе тебя выгонят. И меня с тобой. И правильно сделают: мешаешь врачам работать. Правда, доктор?

– Конечно, правда! – подтвердил Карен.

Пес раздраженно зыркнул на него, потом вопросительно на Марину, проворчал что-то и с шумом залез под скамью. Устроившись там, свесил лиловый язык и с важным видом запыхтел.

– Что с ними дальше будет? – спросил Мышкин ветеринара.

– А вы не хотите взять собачку? – поднял на него глаза Карен.

Сокрушенно вздохнув, Дмитрий Евграфович развел руками.

– С детства хочу собаку. Но такая ответственность… при моем образе жизни… Ее не только кормить и выводить надо. Надо с ней общаться, разговаривать, спорить, играть, читать ей книги, петь дуэтом, учить службе, возить на природу… А я домой прихожу к ночи, а то и по нескольку дней меня нет. Вот скоро ехать в Австрию, на конгресс, это вообще на полтора месяца.

– Сейчас гостиницы есть для собак, – сказал Карен. – Удобно, такого раньше не было.

– Да, гостиницы… Зачем собаке такой хозяин, если ей всю жизнь придется провести в гостинице?

– Вы совершенно правы, коллега… Можно к вам так обращаться?

– Почту за честь.

– Ничего, что-нибудь придумаю, – сказал Карен. – В месяц я пять-шесть собак пристраиваю. Тут, правда, случай посложнее. Но разлучать их, действительно, нельзя.

– Выживет?

– Не знаю, я не хирург. Зато знаю, чем собака отличается от клеветы.

– От чего? – не понял Мышкин.

– От клеветы. От лживых обвинений.

– И чем же? – заинтересовался Мышкин.

– У собаки только девять жизней.

– Карен! – послышался из операционной недовольный женский голос. – Хватит лясы точить, наркоз давать надо!

– Бегу, Маша! – спохватился Карен. – Извините, она не только хирург, но и моя жена, а я у нее вечный ассистент. Кстати, вопрос можно?

– Один?

– Один… Вы по какой части врач?

– Я личный врач Александра Борисоглебского. Слышали про такого?

– Вместе с Невзоровым делал «600 секунд»? [46]

– Именно. Однажды на него напали, получил несколько ножевых ран, правда, не опасных. Он тогда потребовал, чтобы его госпитализировали только в нейрохирургический институт. Не по профилю, конечно, но я там работал тогда, а он заявил, что больше никому из врачей не доверяет. На следующий день газета «Смена» сообщила: «Как сказал лечащий врач Борисоглебского доктор Мышкин Дмитрий Евграфович…» и дальше чушь какая-то.

– Ничего не понимаю… – удивился Карен. – Кто такой Мышкин, я знаю. Он патологоанатом, его все знают. Он не может быть лечащим врачом.

– А пресса решила, что вполне может.

– Минуту… Так это вы и есть Дмитрий Евграфович? – воскликнул Карен.

– Отрицать бесполезно, – печально вздохнул Мышкин.

– Вот так встреча! Очень рад с вами познакомиться. Я много о вас слышал и читал ваши статьи. Спасибо.

– Но я, кажется, ничего на ветеринарные темы не писал, – удивился Мышкин.

– Так ведь и я не ветеринар. Терапевт общего профиля. Участковый врач в недавнем прошлом.

– А как сюда пришли?

– Как и другие, у кого диплом врача. Зарплаты, сами знаете, издевательские, все путинские прибавки тут же съедают инфляция и цены. Так что после его подачек, милостыни для нищих, мы становимся беднее, чем до того. Неужели он такой тупой и не понимает, что делает?

– Хуже! – сказал Мышкин. – Всё понимает. Но он человек с рыбьей кровью. Люди для него – мусор. Что есть они, что их нет, ему всё равно.

– Ну, я бы так не сказал, – покачал головой Карен. – Он же с людьми общается, что-то делает, отвечает на вопросы во время встреч с народом… в виртуальном пространстве…

– Вы, Карен, уж не обижайтесь на меня, – сказал Мышкин. – Но вы, я вижу, один из немногих наших сограждан, на кого еще действуют путинские сеансы коллективного гипноза. Манипулятор он почище Кашпировского – надо отдать ему должное. Неплохой гипнотизер.

– Не знаю, – вздохнул Карен. – Он мне нравится. Но все равно, частных больниц для богатых на всех врачей не хватает, вот и работают мои однокурсники хирурги, терапевты, акушеры, невропатологи грузчиками, таксистами, продавцами на рынках, рубщиками в мясных лавках… Мне немножко повезло. Ассистентом при ветеринаре, конечно, не очень большая удача, но все же лучше, чем в поликлинике. Главврачом здесь моя жена. Долго не хотела брать меня на работу, но решилась, в конце концов. Она у меня выдающаяся дама. Чуть что не по ней – сразу посуду бьет. Здесь пока еще ничего не разбила: значит, худо-бедно справляюсь.

– Вообще-то говоря, вы замечательно говорите по-русски, – сказал Мышкин. – Уж получше покойного Черномырдина. Помните – «здесь вам не тут»?

– Помню, – засмеялся Карен.

– Еще раз прошу извинить мое хамство и дай Бог удачи вам и вашей супруге.

– Карен! – крикнула Маша. – Последний раз говорю: прекращай лясы точить! Немедленно сюда! Еще пара минут – и можно пса не оперировать.

– Уже бегу!

– Строгая она у вас начальница, – усмехнулся Мышкин.

– Да, – согласился Карен. – Но справедливая. И животных любит. Почти так же, как меня. Даже больше.

Мышкин отвез Марину к Покровской и вернулся в клинику. И за весь день он, любитель поболтать и похохотать, произнес всего несколько слов. Большая Берта сначала побеспокоилась, вопросительно ловила его взгляд. Но не увидела в нем ничего тревожного.

– Статья идет к концу? – все же деликатно поинтересовалась она.

– Да-да, всё идет к концу. И все диссертации мира тоже, – рассеянно ответил он.

Снаружи послышался далекий собачий лай.

– Что? – вздрогнул Мышкин. – Таня, ты что-то сказала?

– Нет, – невозмутимо ответила Клементьева. – Вы меня перепутали с другим млекопитающим.

– Да, извини…

И вдруг спросил:

– Таня, а ты хорошая собака?

Но и на этот раз Большая Берта самообладания не потеряла. Подумав, ответила вполне серьезно:

– Думаю, что я больше лошадь, чем собака. Рабочая лошадь патанатомического отделения. А вы?

– Сам не знаю… Бегемот. Или жираф. До собаки или лошади мне еще расти и расти. Ты давно читала «Братьев Карамазовых»?

– Давно. Но перечитать не тянет. Не для женщин писал Достоевский.

– Скорее, не для таких, как ты. Тогда слушай. Там Достоевский говорит, что когда наступит Страшный суд (а он непременно настанет!), то человек, отягощенный непростительным количеством грехов и тяжких преступлений, предстанет перед лицом Господа, понимая свою гадостную сущность и не надеясь на снисхождение. И Бог задумается, как бы пострашней его наказать. Но тут увидит, что в правой руке человек держит «Дон Кихота», а левой он ведет в поводу лошадь, которую он, человек, за несколько тысяч лет сделал своим другом. И, увидев такое, Господь отпустит ему все смертные грехи, простит и пустит к себе…

– Помню такую фразу.

– По-моему, мысль интересная, но не совсем точная. Вернее, незаконченная.

– Хотите поправить Достоевского? – с нескрываемым уважением тихо спросила Большая Берта и широко раскрыла глаза.

– Думаешь, я способен?

– Вы способны на многое хорошее.

– Только уточнить его мысль хочу. Увидит Бог, что в руке человек держит «Дон Кихота», а рядом с ним идут лошадь и собака. И вот тогда-то Создатель простит человечество, хотя, по-моему, никакого снисхождения оно не заслуживает. Хотя бы за Аушвиц, Хиросиму и за российских демократов, которые сумели то, что удалось восемьсот лет назад только Чингисхану и его внуку Батыю.

– Мне почему-то кажется, хорошо бы нам с тобой совершить этакий зигзаг в ровной линии нашей общей жизни. На меня в последнее время плохо влияет город. Я перестаю его любить. Очень хочется плюнуть и рвануть куда-нибудь, как говорил Антон Павлович Чехов.

– Без плевков, пожалуйста.

– Хорошо, только рвануть, – послушался Мышкин. – На два-три дня.

– Надеюсь, не на Канары, Багамы, не в Куршевель, и не в Турцию.

– Еще не хватало – самое толковище и жральбище новых и старых русских бандитов, банкиров и трудящихся Кремля, – возмутился Мышкин. – Уж лучше в лепрозорий!

– В лепрозорий тоже не очень хочется. Но если тебе надо…

– Ты слышала что-нибудь про остров Коневец?

– Да, что-то слышала. Еще в школе, на уроке географии. У нас был замечательный географ. Остров Коневец – на западе Ладожского озера, на нем расположен Свято-Рождественский Коневской Божьей Матери монастырь. Мужской.

– Он так называется? – удивился Мышкин. – Я и не знал.

– Полное название. Знаешь, что-то странное все-таки происходит с нами. Минут пять назад и я подумала: как хорошо бы нам побывать на Коневце.

– У меня там настоятель знакомый. А ты почему собралась?

– И у меня там есть знакомый. Только как попасть на остров? Туристов туда не возят. Пароходы не плывут, вертолеты не летают. И в тоже время масса паломников. Ведь как-то добираются.