Призрачный город - Андре Нортон

Объяснений не последовало, задавать вопросы не дали возможности… Когда совет закончился, Корис подошел к нему и проводил в казарму. Оказавшись снова в той же комнате, где он жил перед отправлением в Сулкарфорт, Саймон твердо спросил капитана:

— А где госпожа? — Это было ужасно — не знать ее имени, не сметь назвать его; эта странность ведьм все больше раздражала Саймона. Но Корис все прекрасно понял.

— Проверяет приграничные посты.

— Она вне опасности?

Корис пожал плечами:

— Ну кто из нас в безопасности, Саймон? Только знай, Девы-властительницы не рискуют по пустякам. Они хранят в себе Силу и власть. — Он подошел в западному окну, его лицо осветилось, глазами он словно бы искал нечто далекое за простиравшейся перед ним равниной. — Значит, Горм умер, — тяжко упали его слова.

Саймон сбросил сапоги и растянулся на постели. Он устал насквозь, до каждого мускула, до каждой косточки в теле.

— Я рассказал все, что видел, а чего не видел, говорить не стану. В сердцевине цитадели жизнь есть, отгороженная стенами от остального Сиппара. Больше я нигде не нашел ее, но все-таки далеко я не отходил.

— Жизнь? Какого вида?

— Спрашивай об этом колдеритов или ведьм, — сонным голосом посоветовал Саймон, — и те и другие отличаются от нас с тобой и, — быть может, рассматривают иначе даже саму жизнь.

Он почти не заметил, что капитан отошел от окна и стоял теперь рядом с постелью, широкие плечи его затеняли свет.

— Думаю я, Саймон Трегарт, что и ты отличаешься от нас, простых смертных, — тяжко пробухал его голос. — А повидав Горм, какой ты считаешь его жизнь… или смерть?

— Дурной, — пробормотал Саймон, — но об этом можно будет с уверенностью судить только в свое время, — он удивился собственным словам и уснул.

Пробудившись, он жадно поел и снова уснул. Никто не интересовался его персоной, и сам он не обращал внимания на дела, творящиеся в сердце Эсткарпа. Он отлеживался, обрастал жирком, словно медведь перед спячкой. И когда, наконец, проснулся окончательно, то почувствовал себя бодрым и свежим, как тогда., в Берлине. Берлин… — что это, и где он, этот самый Берлин? Новые впечатления отодвинули прошлое вглубь.

Но одно из них почти не покидало его: тот день в Карее, комната со стенами, увешанными потертыми коврами… Она глядит на него с удивлением, а светящийся знак тает в воздухе. А еще помнилось, как стоит она, расстроенная и странно одинокая, когда этой низменной ворожбой для Олдис запятнала она свой дар ради общего дела.

Теперь жизнь пульсировала в каждой клетке, каждом нерве тела; синяки, голод, напряжение — все исчезло. Саймон шевельнул правой рукой и положил ее себе на сердце. Но теперь под ней он не чувствовал тепла своей плоти — он баюкал в памяти нечто — песнь, что не была песней, вспоминал ее ладонь в своей руке, плоть, которая никогда не станет его плотью.

Воспоминания об этих спокойных и пассивных мгновениях затмили для него теперь и суматошную жизнь летучего отряда, и пребывание у колдеритов. Пусть не было в них действия, внутреннее напряжение этих встреч он боялся определить словами, объяснить для себя.

Но его скоро призвали к действию. За время его спячки Эсткарп поднял все войска. Маяки на высотах звали добровольцев с гор, из Гнезда, звали всех, кто хочет встать против Горма, против погибели, которую нес этот остров. Полдюжины бездомных кораблей сулкаров устроили гавань в указанной сокольниками бухте, выгрузили свои семьи, вооружились и были наготове. Все дружно решили, что войну следует вести на Горме, не дожидаясь, пока Горм сам навалится на них.

Вблизи устья Эса устроили лагерь, палатки поставили на самом берегу океана. Из двери собственного шатра Саймон мог видеть, как облаком скользит вдали по волнам тень острова… А за разрушенными стенами теперь брошенной крепости, за пенными бурунами у ее руки, ждали корабли с экипажами из сулкаров, сокольников и пограничных отрядов Эсткарпа.

Но прежде следовало разрушить барьер вокруг Горма, и это было делом тех, в чьих руках была Сила Эсткарпа. И сам не зная почему, Саймон оказался среди них за столом, похожим на шахматный. Чередующихся клеток на нем не было, перед каждым сиденьем был нарисован какой-то символ. И собравшаяся странная компания явно казалась подобранной для какой-то непонятной цели.

Саймон обнаружил, что сидит возле Хранительницы и символ перед ними простирался на оба места. Это был коричневый сокол в позолоченном овале, а над ним маленькая треугольная комета, слева от него на сине-зеленом многограннике была изображена рука с топором. А за ним был красный квадрат с рогатой рыбой.

Направо, за место Хранительницы, оба символа было трудно разглядеть, не подавшись вперед. На эти места бесшумно скользнули две ведьмы и замерли, положив ладони на рисованные знаки.

Послышался легкий шорох слева. Обернувшись, он со странным воодушевлением в сердце узнал ее и встретил ответный взгляд, в котором успел прочесть более чем просто радость при встрече. Но она молчала, и он последовал ее примеру. Шестым в этой компании оказался бледный парнишка Бриант, он глядел на рыбу на столе так, словно она была живая и взглядом своим мог он удержать ее в этом алом море.

В палатку вошла женщина, что держала Саймона за руки, когда он думал о человеке в Горме, за нею шли еще две, каждая несла глиняную жаровню, из которой чадил сладковатый дымок. Их они поставили по краям доски, а первая подошла к столу со своей ношей — широкой корзиной. Под покрывалом в ней оказались несколько фигурок.

С первой она приблизилась к месту, где был Бриант. Дважды пронесла она фигурку через дым, а потом приблизила к глазам сидящего юнца. Фигурка казалась совершенно живой, лицо ее было похоже на какого-то золотоволосого человека, и Саймон решил, что это портрет.

— Фалк, — вымолвила дева имя и поставила фигурку в центр красного квадрата, прямо на нарисованную рыбу. Бриант бледнеть не мог — прозрачная кожа и так была бледнее некуда, но Саймон заметил, как он судорожно глотнул, прежде чем выговорить:

— Фалк Берлинский.

Дева достала вторую фигурку из корзины и поднесла к соседке Саймона — тот мог оценить мастерство создателя. Дважды пронесла она над дымами точную копию фигурки той, что просила любовное зелье для Ивьена.

— Олдис.

— Олдис из Карса, — объявила дева слева, когда ноги фигурки встали на кулак с топором.

— Сэндар Ализонский, — третья фигурка встала с правого края.

— Сирик, — пузатая фигурка расположилась поближе.

И наконец она достала последнего из человечков, внимательно разглядев его, прежде чем подержать над курильницей. А встав перед Саймоном и Хранительницей, она не назвала имени, просто протянула вперед руки, чтобы он мог рассмотреть и признать своего врага. И он глядел на крошечную фигурку предводителя колдеритов на Горме. На его взгляд сходство было потрясающим.