Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

— Как было в Панаме?

— Жарко… не так, как здесь.

— А что вы делали в Норфолке?

— Работала официанткой в ресторанах. — Она сделалась угрюмой. Я ждал, когда подействует ром. Глядя прямо перед собой, она сказала: — Напрасно я пришла… Вы мне весь вечер врали. Вовсе вы не «прибираете» в этих домах — вы там живете. Вы сами из богатых. Я знаю, что вы обо мне думаете, доктор Коул.

— Вы мне велели назваться доктором. Вы мне велели назваться старым приятелем вашего мужа. Я не богатый. Я учу детей играть в теннис. За это много не платят, можете мне поверить. Не будем ссориться, Алиса. По-моему, вы очень умная женщина — и очень привлекательная. Глаза у вас, например, потрясающие. Вы — натура такая яркая, что от вас все время исходят электрические разряды, как от дверной ручки перед грозой. Алиса, не будем ссориться. Возьмем еще по «Ромовому поплавку», и я отвезу вас к воротам на такси. На площади такси стоят и день и ночь. А что я приглашал вас к себе — выкиньте из головы. Черт подери, я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы просто быть друзьями. Я вижу, вас что-то огорчает. Забудьте ваши огорчения, пусть они останутся на базе.

Она смотрела на меня безотрывно.

— Что вы на меня смотрите?

— Когда я смотрю на мужчину, я стараюсь сообразить, на какого киноартиста он похож. Почти всегда нахожу сходство. А вы ни на одного не похожи. Знаете, вы не очень-то красивый. Я говорю не для того, чтобы обидеть; просто это — правда.

— Я знаю, что я некрасивый, но вы не можете сказать, что у меня гнусное, хамское лицо.

— Нет.

Я привлек внимание бармена и поднял два пальца. Потом спросил:

— А на какого киноартиста похож ваш муж?

Она резко повернулась ко мне:

— Не скажу. Он очень интересный мужчина и очень хороший человек.

— Я же не сказал, что нет.

— Он спас мне жизнь, я его люблю. Мне очень повезло… Ох, если бы моряки увидели нас вместе, это было бы ужасно. Я бы себе никогда не простила. Я бы просто умерла, вот и все.

— Что значит — Джордж спас вам жизнь?

Она задумчиво смотрела в пустоту.

— Норфолк страшный город. Хуже Ньюпорта. Меня выгнали из пяти ресторанов. Ужасно трудно было удержаться на работе. На каждое место — миллион девушек. Джордж начал вроде как ухаживать за мной. Приходил и садился всегда за мой столик. Каждый раз оставлял двадцать пять центов!.. Хозяева в ресторанах всегда норовили попользоваться официантками; даже клиентов не стеснялись. Я не хотела, чтобы Джордж такое видел… и когда я совсем уже отчаялась, он сделал мне предложение. И дал двадцать пять долларов — чтобы оделась получше, потому что брат его там же служил. Джордж знал, что он обо мне домой напишет. Я всем обязана Джорджу. — Вдруг она погладила меня по руке. — Я не хотела вас обидеть, когда это сказала. Совсем у вас не гнусное лицо. Я часто говорю такое, что…

Вдруг Алиса исчезла. Она соскользнула со скамьи и съежилась под столом. Я огляделся и увидел, что в зал вошли двое матросов с повязками берегового патруля. Они приветливо поздоровались со многими посетителями и, прислонившись к бару, стали подробно обсуждать какой-то скандал, случившийся вчера вечером. Посетители включились. Беседе, казалось, не будет конца. Вскоре я почувствовал, что мою щиколотку царапают чьи-то ноготки. Я нагнулся и сердито откинул невидимую руку. Бывают мучения, которые человек не в силах перенести. Я услышал смешок. Наконец береговой патруль покинул «Якорь». Я шепнул: «Они ушли», — и Алиса взобралась на скамью.

— Вы их знаете?

— Их-то!

— Алиса, вы всех знаете. Решайте поскорее — отвезти мне вас на базу или вы зайдете ко мне.

Она посмотрела на меня без всякого выражения:

— Я не люблю больших собак.

— Я вас обманул. Нет у меня никакой собаки. Зато есть для вас хорошенький подарок. — У меня было три сестры младше меня. Девушки обожают подарки, особенно неожиданные.

— Какой?

— Не скажу.

— Где вы его взяли?

— В Атлантик-Сити.

— Ну, намекните хотя бы.

— Он ночью светится, как большой светляк. И если вам ночью станет одиноко, он вас будет утешать.

— Это картинка с Христом-младенцем?

— Нет.

— Ух!.. Часики!

— Мне не по карману дарить часы со светящимся циферблатом… Он величиной с подушечку для иголок. Симпатичный.

— Это такая штука, которой прижимают бумаги.

— Да.

— А обручального кольца у вас нет.

— В тех краях, откуда я родом, их носят только католики. Да и женат я никогда не был.

— Если я к вам пойду, вы не будете распускаться и вообще?

Настал мой черед посмотреть на нее пристальным, непроницаемым взглядом.

— Если мне не будут царапать лодыжку.

— Мне просто надоело сидеть на полу.

— Ну, могли бы помолиться.

Она смотрела перед собой в глубокой задумчивости. Слышно было, как «перекатываются шарики». Она прислонилась к моему плечу и спросила:

— А к вам можно дойти кружным путем?

— Да. Дайте только рассчитаюсь. А потом идите за мной.

Мы пришли к дому и взобрались по наружной лестнице. Я открыл дверь, включил свет и сказал:

— Входите, Алиса.

— О-о, большая!

Я положил пресс-папье на стол посреди комнаты и сел. Она, как кошка, обошла комнату, разглядывая все подряд. И с восхищением что-то приговаривала. Наконец она взяла пресс-папье — вид променада в Атлантик-Сити, украшенный блестками слюды, под прозрачным куполом.

— Вы это хотели мне подарить? — Я кивнул. — Он не… светится.

— Он и не может светиться — даже при самом слабом дневном или электрическом свете. Ступайте в ванную, закройте дверь, выключите свет, закройте глаза минуты на две, потом откройте.

Я ждал. Она вышла, бросилась ко мне на колени и обняла меня за шею.

— Мне больше никогда не будет одиноко.

Она прошептала мне что-то на ухо. Мне показалось, что я расслышал, но я не был в этом уверен. Ее губы были слишком близко — может быть, робость приглушила слова. Мне послышалось: «Я хочу ребенка». Но мне нужно было подтверждение. Взяв ее за подбородок, я немного отодвинул ухо от ее губ и переспросил:

— Что вы сказали?

И в этот миг она что-то услышала. Как собака слышит звук, неслышный нам, как куры (мальчиком я работал на фермах) видят далекого ястреба, так и Алиса что-то услышала. Она соскользнула с моих колен и сделала вид, будто поправляет прическу; потом взяла шляпу и — до чего же находчивая артистка! — нежно сказала:

— Мне, пожалуй, пора идти. Уже поздно… Вы серьезно сказали, что я могу взять эту картинку?

Я сидел не шевелясь и наблюдал за ее игрой.

Сказал я что-нибудь обидное? Нет.

Неподходящий жест? Нет.

Звук в гавани? Ссора на улице? Соседи-жильцы?

В 1926 году изобретение, называемое радио, постепенно оккупировало и дома моего района. Теплым вечером из открытых окон тянулась паутина музыки, красноречия, драматических и комических диалогов. Я привык и уже не слышал этого, и Алиса тоже наверняка привыкла у себя на базе.

— Вы были очень хороший. Мне страшно нравится ваша квартира. И ваша кухня.

Я встал.

— Ну что ж, если вам надо идти, Алиса, я провожу вас до площади и заплачу за такси, чтобы вас отвезли прямо к воротам. Вы же не хотите встретить еще кого-нибудь из миллиона ваших знакомых.

— Сидите на месте. Трамваи еще ходят. Если кого-нибудь встречу, скажу, что была на телеграфе.

— Я бы мог вас проводить без всякого риска по Спринг-стрит. Там темнее и береговой патруль уже, наверно, все подчистил. Сейчас, только заверну пресс-папье.

Миссис Киф обставила мою комнату по своему вкусу, который требовал разнообразных скатерочек, шелковых подстилочек, кружевных салфеточек под вазы и тому подобного. Я взял салфетку и завернул в нее подарок. Открыл дверь. Алиса совсем присмирела и первой стала спускаться.

И тут я услышал другую музыку, ускользнувшую от моего слуха, но не от ее. Этим летом деревянный домик по соседству превратился в Миссию Святого духа — молельню истовой евангелистской секты. Шло молебствие. Работая на фермах в Кентукки и Южной Калифорнии, я часто посещал подобные собрания на открытом воздухе и знал многие гимны, редко звучащие в городских церквах. Да, гимны эти были в крови мальчиков и девочек, выросших в сельских районах Западной Виргинии, где радения — ось религиозной и общественной жизни, а также главное «развлечение». Алиса услышала гимн, который поют перед тем, как «вручают свою жизнь Христу»: «Не поддавайся искушению — рядом Христос».

Мы пошли вверх, к Спринг-стрит. Улица была пуста, я ускорил шаги, и нагнал Алису. Она плакала. Я взял ее крохотную руку в свою.

— Жизнь тяжела, милая Алиса.

— Тедди?

— Да?

— Вы верите в ад?

— В какой ад, Алиса?

— Что, если мы плохо поступаем, мы попадем в ад? Когда я была девочкой, я очень плохо себя вела. Когда я жила в Норфолке, мне приходилось плохо поступать. У меня был ребенок, теперь его нет. Еще до того, как я познакомилась с Джорджем, — но я ему рассказала. Когда я вышла за Джорджа, я больше не делала ничего плохого. Честное слово, Тедди. Я вам говорила: Джордж спас мне жизнь.