Детство - Василий Сергеевич Панфилов

– Дяденька, – Спрашиваю у тово, што со шпулями послал, – а што за фабрика, как платят?

– Говорливый какой, – Он осуждающе покачал головой и кивнул одному из местных мальчишек.

– Мануфактура Бахрушина, – Чуть наклонился тот ко мне, штоб шум помене перекрикивать, – Платят по-всякому. Рабочим по уговору, а нам так – сколько перетащишь корзин да тюков за день, столько и получишь копеек.

Одну таку корзину перетащил уже до обеда – тяжкая, да неудобная. Уж на што я не дохлик, но тяжко.

– И сколько получается? – Спрашиваю, пока взрослые о своём переговариваются, да на нас не смотрят.

– Так… копеек десять в день может, если повезёт, – Пожал он плечами, – обычно меньше. Ну и за питание да ночлег вычитают, не без тово[66].

– А ночлег?

– Да на тюках! – Мальчишка, до сих пор безымянный для меня, посмотрел, как на дурачка.

– Ну да, ну да! – Улыбаюся и киваю.

Тока-тока поели, и на тебе – за работу! Ни полежать чуток по русскому обычаю, ничево. Только и успели, што поесть наспех, да взрослые махрой надымили.

Круговерть продолжалася до самого вечера, а потом ишшо да снова. Глаза уж слипалися, да ноги ходить отказывалися, а туда же – работай да работай!

Послышался крик, я заворочался, да куда! Сразу подзатыльник. Потом только узнал, одного из мальцов, што севодня со мной прибыли, ремнём под вал трансмиссия затянуло. Отмучался…

Перекрестился, а самого ажно потряхивает от ненависти – мастер етот даже машину не остановил! Так, вытащили тело изломанное, и всё. Ремень етот, как был в кровище, так и продолжил вращаться. Мальчишки только, из старожилов которые, протёрли его на ходу чутка, и всё на етом.

– Давай, тащи со двора тюк! – Ткнул меня дядька со шпульками.

– Везучий, – С нотками зависти сказал мальчишка, который безымянный, – новенький, а уже пять копеек за день прилетело!

– Я такой! – Улыбаюсь, – Везучий!

– Тьфу! – Сплюнул тот, – Дурачок!

Во дворе задумчиво курил сторож с берданкой, поглядывая на небо.

– Кто таков? Новенький?

– Агась!

– За чем послали? Кто?

– За тюком! – Рапортую радостно, приставив пятки вместе, вроде как в солдатика играюся, – дяденька, што со шпульками!

– Какими-такими шпульками?

Описываю его, как могу, и сторож усмехается, выпуская клубы вонючего махорошного дыма.

– Со шпульками, надо же!

– Тюки здесь бери, – Ткнул он в кучу у стены. Пока примеривался, решился задать вопрос:

– Мальчишек здеся много, они потом все в рабочие переходят?

Пожатие плечами и клуб дыма в ночное небо, сторож не обращает уже на меня внимания. А потом еле слышно и вроде как и не совсем вслух:

– В рабочие? Так… – Затяжка, – истаивают. Снег вешний.

У меня ажно волосья дыбом, но смолчал, только тюк подхватил, да и постарался отойти.

Всё! Прогудел гудок и станки остановилися. Чистить их, значица, пора. Тогда только ремень тот от крови отчистили. Час возилися с уборкой на фабрике, никак не меньше. Очень уж пыльно здеся, а механизьмы тово, пыли не любят.

После етого сели есть, а лица такие истощённые, што хуже и не бывает. Молча ели, настолько все устали.

Спать ложилися – кто на тюки, кто на тряпьё. Ничево так, мягко! Не моляся легли – так только, лбы перекрестили, да пошептали всяко-разное про себя. Я ко двору поближе лёг, вроде как к воздуху свежему. Оно хоть и зябче стало, когда машины выключили, но ничево.

Лёг, и щиплю себя по всякому, штоб не заснуть. Чуйствую, глаза закрываются… губу как укусил! Сразу проснулся!

Глянул вокруг сторожко – спят все, только сторож по двору бродит. Соскользнул с тюков змеёй, и ну к выходу! Медленно, штоб не нашуметь и не попасться никому. К шкворню железному, што для ремонта, и цап ево!

Смелее почуйствовал себя. Ну, думаю, живым не дамся! Лучше сразу на Небо, чем помучаться, да и истаять от чахотки.

По тенёчку так… Сторож, он под лампой ходит, што у ворот. Поглядывает не за работниками больше, а штоб не залезли всякие, да добро не вытащили. Мимо нево не пройдёшь!

Выждал я, пока он снова закурить решил, кресалом чиркая, и ну бежать! В несколько прыжков добежал, и шарах! По голове! В сторонку его, от света чуть подальше, штоб не сразу увидали.

Тяжеленный какой! И мёртвый. Насмотрелся уже в больничке-то. А всё равно! Не греха боюся, а полиции, я теперь отчаянный! Не тварь дрожащая, а право имею! Потому как пособник рабовладельцев[67] и не человек даже, а хуже собаки бешеной.

Потом ящики да тюки составил один на другой, да и на стену! Спрыгнул, постоял чутка – нет ли собак, нет ли погони? И ходу!

Глава 28

Не знаю, каким уж чудом добрался до Хитровки по ночной Москве. В темноте, под светом звёзд и луны, то и дело заволакивающимися облаками, шёл я, ведомый неким инстиктом, как говорили студенты. Сколько раз спотыкался и падал, не сощитать! Коленки и ладошки сбил все так, што прям ой. Кровят и саднят.

Не раз и не два приходилось обходить купецкие улочки, с бродящими по ним сторожами, а иногда и тикать незнамо куда, только бы подале. Один раз спустили собаку здоровущую, которой я проломил череп так и не выброшенным железным шкворнем. Чудом отбился, не иначе! Псина куда как больше меня весила, а я такой – раз! И в сторону, а потом по башке. Чисто етот, тореадор.

Раз ишшо думал, што придётся отбиваться от стаи бродячих собак, но ничево, обошлося. Порычали друг на дружку, гавкнули на меня, да и пропустили через свои земли.

Думал иногда, што может остановиться? Забиться куда в сарайчик, да и переждать тёмнышко. Фабрика ета клятущая все соки высосала, да и мозгосотрясение, оно тово, здоровья не прибавило. Хоть и отошёл мал-мала, да ослаб здорово – после болести-то, да на харчах казённых, скупых чуть не до голода. Дошёл чисто на силе воли, потому как понимание имею.

Одёжка-то на мне тово, приютская. Не так штобы вовсе в глаза бросается, но человеку понимающему достаточно.

Пришёл, когда уже светать начало. Шкворень протёр зачем-то, да и оставил на площади. Приберут! Бесхозная железяка, оно тово, быстро станет стакашком вонючево пойла для ково-нибудь из портяношников. А там ищи улику у старьёвщика! Щаз!

Добрался, и будто гора с плеч! Ввинтился в воняющие нужником проходы меж домами хитровскими, да в вечно сырое подземье, к знакомым огольцам. Поскрёбся в доски, што вход в нору прикрывают, постучался.

– Ково там чорт принёс! – Раздался злой